Форсируем гогландскую минную позицию противникасамый тяжелый для нас район. Пока мы не пройдем это проклятое месте, мы ни разу без особой необходимости не всплывем даже под перископ, лишний раз не переложим вертикальный руль и не пустим трюмно-дифферентовочную помпу: малейший шум может выдать нас врагу. Вся надежда на искусство нашего штурмана, на чуткий слух гидроакустика старшины 2-й статьи Лямина. И конечно, успех зависит от того, насколько добротно мы провели ремонт корабля в блокадную зиму.
Через каждые четыре часа в центральном посту, как и на всех боевых постах, происходит смена вахты. Только нас с командиром никто не сменяет. Уныло жужжит гирокомпас, да время от времени пощелкивают указатели перекладки рулей. С кормы доносится мерный шум: работает один электромотор в режиме сто оборотов в минуту. Через четыре часа его сменит электромотор другого борта.
Комиссар Гусев, с величайшей осторожностью открывая и закрывая переборочные люки, ходит по отсекам, вполголоса беседует с людьми, еще и еще раз напоминает: тишина и всемерная бдительность!
Гидроакустик через каждые пятнадцать минут докладывает в центральный пост:
Горизонт чист!
Только изредка он предупреждает о далеких шумах винтов. Можно подумать, что гогландский плес безлюден. Но коварно это безмолвие. Наверху сейчас полный штиль, в такую погоду корабль, стоящий без хода, очень трудно обнаружить гидроакустику, а нас враг может услышать в любую минуту.
Время тянется медленно.
Бесшумно открывается переборочный люк, в круглое отверстие протискивается Василий Семенович Гусев. Воспользовавшись открытым люком, выглядывает вестовой Сухарев, как всегда с хитроватой улыбкой на румяном лице. Докладывает командиру, что стол к чаю накрыт. Лисин, сказав мне, что чай будем пить по очереди, уходит во второй отсек.
Машинально пробегаю взглядом по циферблатам приборов. Все нормально. Вот бы весь путь так! Хотел отойти к столику штурмана. Но меня оглушает хриплый крик из переговорной трубы:
Мина по левому борту в районе первого отсека!
И тотчас я сам услышал легкий скрежет. Это минрептонкий стальной трос, на котором держится мина, трется о борт лодки. Какое-то оцепенение охватывает нас. Мы только слушаем скрежет, напрягая слух.
Откидывается переборочная дверь, в центральный отсек влетает красный от гнева Лисин.
Почему не маневрируете? спрашивает он у Хрусталева.
Минреп уже трется о борт в районе центрального поста. Командир кричит в боевую рубку.
Лево на борт!
Рулевой Волков быстро выполняет команду. Завертелась картушка репитера гирокомпаса. А минреп все скользит по корпусу корабля. Только где-то в самой корме он отрывается от борта. Командир приказывает лечь на прежний курс.
Успокоившись, капитан 3 ранга молча смотрит на Хрусталева. Тот тоже молчит. Поправляет на рукаве сине-белую повязку вахтенного офицера. Не оправдывается. Да и что тут оправдываться! Растерялся наш друг в тревожную минуту. Я ждал, что Лисин отругает его. Но нет. Слишком чуток Сергей Прокофьевич, чтобы излить свой гнев, когда читает в глазах подчиненного искреннее раскаяние.
Красивое чернобровое лицо Лисина смягчается. Он направляется во второй отсек допивать свой чай. И уже занеся ногу через комингсвысокий порог люка, говорит Хрусталеву:
Больше с маневром уклонения не опаздывать. Не то намотаем минреп на винт ибудь здоров, поминай как звали молодых покойников!
Так точно, товарищ командир! не совсем впопад откликается штурман. Больше не зазеваюсь.
И передайте по отсекам: докладывать четко и коротко«Мина слева» или «Мина справа», больше ни слова. Ясно?
Ясно, товарищ командир!
Рукавом кителя Хрусталев вытирает вспотевший лоб. Склоняется над своим столиком, чтобы отметить на карте место встречи с миной.
И словно для тренировки штурмана, снова минреп скользит по обшивке корабля.
Мина слева! докладывают из первого отсека.
Теперь Хрусталев энергичен и точен. Команда рулевому. Команда электрикам, чтобы уменьшили ход. Маневр производится четко, как на учении. Хрусталев веселеет. От былой растерянности и следа не осталось.
Добро! коротко хвалит вернувшийся командир.
Спокойное житье кончилось. Акустик то и дело докладывает о шумах. На поверхности моря снуют вражеские корабли. Вот опять Лямин сообщает о шуме винтов. Командир наклоняется над картой, вместе со штурманом уточняет пеленги. Приказывает рулевому медленно склоняться вправо, чтобы привести шум винтов за корму. Ушли
Наверху ночь. Пора всплыть для зарядки аккумуляторной батареи и вентилирования отсеков. Командир велит гидроакустику внимательно прослушать горизонт. И лишь удостоверившись, что опасности нет, приказывает подвсплыть под перископ.
Пойдем, Василий Семенович, посидим в боевой рубке, пусть глаза привыкнут к темноте, предложил комиссару Лисин.
Я вызываю своего помощника Брянского в центральный пост: пусть потренируется в действиях при всплытии и зарядке.
Продуваем балласт. Лодка всплывает в позиционное положение: на поверхности только боевая рубка да самая верхняя часть легкого корпуса. Из такого положения мы можем очень быстро уйти под воду. Начинаем зарядку аккумуляторов. Вентиляторы нагнетают в отсеки свежий воздух.
На мостике командир, вахтенный офицер и два наблюдателя. Комиссар пошел в радиорубку принимать сводку Совинформбюро.
У пульта управления Брянский. Распоряжается еще не совсем уверенно, иногда приходится поправлять. Но для новичка все же хорошо.
Прошли надводным ходом сорок минут. Но что это? С мостика горохом посыпались люди. Оглушительно воет ревун. Срочное погружение! Смотрю, побледнел мой Брянский. Он впервые в такой перепалке. Легонько отстраняю его от раструба переговорных труб, сам подаю команды. Пусть Осип успокоится. Заодно посмотрит, как нужно поступать в подобных обстоятельствах.
Командир спустился последним. Приказал записать в вахтенный журнал: «Произвели срочное погружение от корабля, обнаруженного по пеленгу 120 градусов».
Из гидроакустической рубки сообщают: приближается шум винтов быстроходного катера.
Держать глубину шестьдесят метров, приказывает командир боцману. А штурмана просит определить ближайший курс на минное заграждение.
Хрусталев удивленно смотрит на командира, потом на карту. Лисин поясняет:
Там для нас безопаснее.
Понятен расчет командира: на минное поле фашистов не заманишь. Штурман называет курс. Команда рулевому. Скоро Лямин докладывает: катер застопорил ход.
Прислушивается, а на минное поле носа не кажет.
Винты катера снова забуровили воду, но к нам они не приближаются: противник мечется у кромки минного поля. Гулко ухнули два взрыва за кормой. Довольно близко. Но из отсеков доносят: повреждений нет.
Как самочувствие, стармех? спрашивает меня Гусев.
Я в Ленинграде не любил бомбежек, в море тоже почему-то не люблю.
Остришь?
А вы ждали, я скажу, что не боюсь бомбежек?
Командир морщится:
Не время, товарищи, спорить на эту тему. Все мы не любим бомбежек.
Больше часа идем по минному полю. Как ни странно, здесь мы ни разу не наткнулись на минреп. И впрямь, на минном поле спокойнее.
В 11.43 снова раздались два взрыва по корме. Значит, опять над нами вражеские корабли. Взрывы далеко. Похоже, фашистский дозор нас не нащупал.
С разрешения командира обхожу отсеки. Лодка заметно отяжелела. Ищу причину. В дизельном отсеке пропускает правый газоотводной клапан. Струйка тоненькая-тоненькая. Приказываю замерить скорость поступления воды. Всего полтора литра в минуту. Пустяки. Но в час это уже 90 литров, а за двадцать часов, что мы идем под водой, натекло две тонны. Вот почему подводная лодка идет с заметным дифферентом на корму. Это затрудняет управление кораблем, но ничего не поделаешь. Пускать помпу нельзя: враг услышит шум. Подождем еще часа полтора.
Снова вечер. Я на своем боевом посту. Слипаются глаза. Стараюсь больше двигаться. Мало помогает. Чуть остановлюсь, засыпаю стоя. Очнулсяи не сразу понял, где нахожусь. Оказывается, стою под рубочным люком, ухватившись обеими руками за поручни трапа. Как я тут очутился? Вижу, что и Сергей Прокофьевич безуспешно борется с дремотой. Сидит на парусиновой разножке и клонится набок, вот-вот упадет. Нет, так мы не выдержим. Ведь идти нам еще двое суток.
Командир открывает глаза:
В двадцать три ноль-ноль всплываем!
Старшина группы трюмных Нахимчук, сумевший и в блокаде остаться тучным, тяжело дышит. Прошло уже двадцать два часа с момента, как нас загнали под воду. В воздухе, которым мы дышим, кислорода осталось совсем мало.
Может, включим регенерацию? спрашиваю командира.
Лисин вскакивает с разножки, потягивается:
Нет. Попробуем раньше всплыть. Патроны регенерации надо беречь на черный день.
Товарищ командир, подает голос Нахимчук, вы о нас не беспокойтесь. Мы выдержим. А кому будет очень плохо, дадим противогаз с регенерационным патроном.
Командир все же приказывает подвсплыть. Поднимает перископ и поспешно опускает. В вахтенном журнале появляется запись: «По пеленгу 334 силуэт сторожевого корабля».
Ныряем на глубину. Всплыть удалось только в полночь. Начинаем зарядку батареи. Над морем благодатная погода: мелкий дождь, видимость плохая. Через рубочный люк врывается влажный холодный ветер. Дышим не надышимся. Сонливость как рукой сняло. Торопливо даю указания о режиме зарядки. Накачиваем в баллоны сжатый воздух. Осушаем трюмы. Выбрасываем за борт консервные банки и другой мусор, накопившийся в отсеках.
Заканчиваем первую ступень форсированной зарядки. Может, хватит? Нет, хочется запасти электроэнергии как можно больше. Продолжаем зарядку. Прибегает озабоченный Брянский.
Что делать? Температура второй группы сорок пять градусов.
Это плохо, очень плохо.
Надо усилить вентиляцию батареи.
Все уже сделано. Не помогает.
Прекратить зарядку? Но когда еще нам удастся всплыть? А без электроэнергии лодка будет беспомощна. Решаюсь на крайность:
Вскройте съемные щиты палубы у радиорубки и возле камбуза, откройте обе переборочные двери четвертого отсека. Если надо будет, прикроем даже шахту подачи воздуха к дизелям, чтобы весь воздух к двигателям шел через отсек.
Лицо Брянского вытягивается: это же не предусмотрено инструкциями. Но только так мы можем охладить нашу новую, еще «не натренированную» батарею.
Теперь из рубочного люка в центральный пост врывается настоящий вихрь. Сквозь открытые переборочные двери он несется через четвертый отсек, несется с воем, матросам приходится цепляться за койки, чтобы не сбило с ног. И все-таки батарея не остывает. Через два часа температура электролита достигает 47 градусов. Это опасно. Брянский то и дело поглядывает на меня. Но я все тяну. И только полностью зарядив батарею, я даю знак прекратить зарядку. Закрываем щиты в палубе отсека. Больше всего этому радуется кок Шинкаренко, а то ему приходилось, как циркачу, порхать над раскрытой аккумуляторной ямой, рискуя упасть в нее со своими кастрюлями и чумичками.
Пока в центральном посту и четвертом отсеке свирепствовал штормовой сквозняк, все запахи втягивали дизеля. Сейчас из четвертого отсека назойливо поползли раздражающие камбузные ароматы. Приказываю побыстрее задраить переборочный люк.
Надводный ход начинает нервировать. Под водой я всегда себя лучше чувствую. Во-первых, там меньше шансов наскочить на мину. Во-вторых, там нет качки. А к этой проклятой штуке я никак не привыкну. Правда, мне приходилось переносить и двенадцатибалльные штормы. Многие валились с ног, а я нес вахту, хотя регулярно через два часа отдавал «дань Нептуну». Но обидно: столько времени служу на корабляхи не могу отделаться от морской болезни. Раньше страшно переживал из-за этого. Потом узнал, что и знаменитый Нельсон всю свою жизнь не мог привыкнуть к качке. Это немного успокоило: значит, не я один
После того как мы наконец нормально погрузились и удифферентовались, Миша Хрусталев торжественно заявил мне:
Стармех, выше голову! Ты знаешь, сколько мы прошли нынешней ночью? Тридцать шесть миль! В подводном положении мы это расстояние одолели бы за восемнадцать часов.
Разделяю твою радость. Дождик помог. Но могли бы запросто и напороться на мину.
На войне без риска нельзя.
И все же если есть возможность, то лучше не рисковать. Как в народе говорят: «Тише едешьдальше будешь».
Ну уж нет. В нашем случае в эту пословицу надо внести поправку: «Тише едешьдольше под ударом будешь, авось и по загривку огребешь».
Верю, Миша. Сегодня я тоже был вынужден рисковать. Температуру батареи довел до сорока семи градусов. Да если бы помфлагмеха Александр Кузьмич Васильев узнал об этом, у него волосы стали бы дыбом.
А что сделал бы на твоем месте Васильев?
На моем месте? Думаю, он поступил бы точно так же, как я
За Ленинград!
Вечером 7 июля мы наконец вздохнули свободно Финский залив с его минами и корабельными дозорами остался позади. Мы на просторе Балтийского моря. Переход в отведенный нам квадрат уже не представлял трудностей. Еще сутки плаванияи 8 июля донесли в штаб, что заняли свое место.
Первая боевая стычка с противником произошла неожиданно и не с той стороны, с которой предполагали.
Мы заряжали батарею. Стояла светлая белая ночь. Над морем стелилась легкая дымка. В 3.05, когда двигатели еще работали на винт-зарядку, внезапно в центральный пост с грохотом скатились наблюдатели-сигнальщики, вахтенный офицер и командир. Сигнал срочного погружения прозвучал одновременно с гулко хлопнувшим верхним рубочным люком. В ту же секунду снаружи послышалась громкая дробь пуль и удары малокалиберных снарядов. Быстро ныряем на глубину. Вдогонку грохают два запоздалых взрыва.
Когда возбуждение несколько стихло, стали проясняться подробности. Лодка шла в легкой дымке. Вокруг царила предрассветная тишина, которую нарушали только гулкие выхлопы наших дизелей. Вообще, когда дизель стучит под ухом, трудно что-нибудь услышать. А вот сигнальщик Александр Оленин все же уловил подозрительный гул. Командир сразу же приказал погружаться. Уже прыгая в люк, моряки увидели вражеский самолет. Он летел совсем низко. От него потянулись огненные трассы пулеметных и пушечных очередей. Бдительность Оленина спасла корабль. Командир тут же в центральном посту объявил ему благодарность.
Утром 9 июля вахтенный офицер старший лейтенант Новиков, осматривая море в перископ, обнаружил большой конвой. Новиков сейчас же развернул лодку на курс перехвата вражеских кораблей и попросил вызвать командира в боевую рубку. Я прибежал в центральный пост сразу же за командиром. Учащенно билось сердце. Первая атака! Немного смущали малые глубиныо них доложил штурман Хрусталев. Но командир, подняв перископ и уточнив данные о движении каравана, решил атаковать. Срочно поддифферентовываю лодку, мысленно подсчитываю количество воды, которое надо будет принять, чтобы возместить вес выпущенных торпед.
Идем на пересечение курса конвоя. Командир периодически поднимает перископ. На море абсолютный штиль. Вода как зеркало. Командир нервничает: слишком заметен, наверное, бурун от перископа. Но от атаки не отказывается, надеется, что легкий бриз может еще зарябить водную гладь. Старпом Думбровский приготовил таблицы для расчетов. В рубке Лисин и Гусев по очереди смотрят в перископ. И вдруг оттуда доносится возглас:
Самолет!
Слышу слова командира:
Если бы ты знал, комиссар, как мне обидно упускать этот первый конвой! А придется
Мы все понимаем, что атаковать опасно. Лодка идет на малой глубине, самолет сразу же ее обнаружит и наведет корабли. А нам на мелководье не уклониться от ударов. К тому же и на успех атаки рассчитывать трудно: вода как зеркало, с транспортов издалека заметят торпеду и отвернут от нее.
Но поймут ли нас в штабе? задумчиво говорит Лисин.
Под килем пять метров! невозмутимо докладывает штурман.
Ну вот тебе и оправдание, говорит командиру комиссар и кивает вахтенному: Запишите в журнал. И снова Лисину: Не мне тебе доказывать, Сергей Прокофьевич, что умение правильно оценить обстановку, взвесить все «за» и «против»главное в таланте командира.
Отбой тревоги! со злостью и горечью выдавил командир, глянув в последний раз на удаляющийся конвой. Расстроенный, спустился в центральный пост.
Будут еще конвои, Сергей Прокофьевич, утешаю я его. А штильхотя и неприятное для нас явление, зато редкое на Балтике.