Наверху шторм, командир.
Тот медлит немного и опускает перископ:
Ты прав, комиссар. В такую погоду торпеды собьет с курса. Боцман, уходи на безопасную глубину!
Есть! обрадованно отзывается боцман. Он уже взмок, без конца перекладывая рули.
Стихия! многозначительно произносит старшина трюмных Нахимчук.
Сергей Прокофьевич спускается из боевой рубки:
Что-то нам сегодня не везет, комиссар.
Свободные от вахты расходятся отдыхать.
В 20.00 вахтенным офицером вместо старшего лейтенанта Хрусталева заступаю я. Впервые в своей жизни. Это большое доверие. Значит, командир не сомневается в моих познаниях. Лисин не из тех людей, чтобы принимать опрометчивые решения. Прежде чем поручить мне самостоятельную вахту, Сергей Прокофьевич долго присматривался ко мне, инструктировал, много советовал и еще больше спрашивал.
Гордый и счастливый, я ревностно исполняю свои новые обязанности. Через каждые пятнадцать минут всплываю под перископ, внимательно осматриваю горизонт. Пока мне ничего не попадается на глаза, но это не умаляет моего рвения. У меня, инженера, в ведении которого находятся почти все механизмы и системы корабля, важное преимущество. Я сам произвожу все расчеты по всплытию и погружению, распоряжаюсь зарядкой аккумуляторной батареи. Это делает более четкой работу центрального поста. Судя по всему, командир доволен. Но, конечно, больше всего рад Хрусталев, который теперь получает возможность хорошо отдыхать перед напряженной ночной прокладкой, когда подводная лодка ходит на больших скоростях и покрывает значительные расстояния.
С каждым подъемом перископа замечаю, что волны становятся ниже, а горизонт темнее и ближе. Идут к концу восьмые сутки нашего пребывания на боевой позиции.
Подаю команду «По местам стоять к всплытию!». Палуба слегка давит на подошвы: лодка всплывает. В последний раз осматриваю горизонт в перископ. Убедившись, что опасности нет, даю знак трюмным. Лодка вырывается на поверхность, слегка покачивается на волне. Командир удовлетворенно кивает головой: все в порядкеи поднимается на мостик.
К утру отремонтировали шумопеленгатор. Испытали его. Работает нормально. Когда гидроакустическая вахта была снова открыта, все вздохнули с облегчением. Свободные офицеры собрались в кают-компании.
Шутим, спорим, вспоминаем разные случаи из своей жизни.
Товарищ командир, расскажите нам про Испанию, просит кто-то.
Мы любим слушать Лисина. Ему есть что рассказать. И по возрасту и по опыту службы он старше всех нас. Он был добровольцем в Испании, плавал на подводных лодках республиканского флота, уже тогда, в 1936 году, сражался с фашистами. Даже заядлые шахматистыминер Новиков и лекпом Шкуркоотодвинули доску с начатой партией. Вестовой Сухарев без конца трет одну и ту же тарелку. Заслушался матрос, не хочется ему уходить из кают-компании. И я знаю, он так и будет здесь копаться, пока рассказывает командир.
Среди матросов наш вестовой слывет самым начитанным и сведущим. И вовсе не потому, что много читает, а потому, что присутствует при разговоре офицеров, а памяти и смекалки ему не занимать. Не раз его ловили, что он чужие мысли выдает за свои. Ругали за излишнее любопытство. Но в этом отношении наш вестовой неисправим.
В ночь на 18 июля нам опять приказали сменить позицию. Штаб предупредил, чтобы на переходе мы соблюдали сугубую осторожность: за нами охотятся вражеские подводные лодки.
Когда поступила радиограмма, мы шли в надводном положении. Лисин спустился в центральный пост. На кожаном реглане сверкали брызги. Склонился над картой:
Штурман, рассчитайте время поворота вот в этой точке и проложите курс прямо на Виндаву.
Командир снова поднялся на мостик. Я подошел к Хрусталеву. Штурман грыз кончик карандаша.
Доведешь?
Довести-то доведу, да вот какая невязка получится, не знаю. Хотелось бы всплыть у маяка Акменрагс, чтобы определиться по нему, но нельзя.
Трудная задача у Хрусталева. Уже сколько времени мы плаваем, без конца маневрируем, а штурману так и не удалось определиться по берегу или маякам. Курс он прокладывает только по счислению, полагаясь на свои расчеты. А теперь вот снова идти вслепую многие десятки миль. Малейшая ошибка может привести к большому отклонению от заданного курса, а в море это всегда грозит бедой, тем более когда плаваешь во вражеских водах.
А у тебя как, все в порядке? спрашивает меня Хрусталев. Имей в виду, путь предстоит нелегкий.
Кажется, все нормально.
А как твой шпиндель вертикального руля?
Если говорить начистоту, то шпиндель не мой, а твой, он относится к заведованию штурманской боевой части. Но хлопот мне он доставляет много.
Этот шпиндель у нас под особым наблюдением: что-то очень быстро изнашивается. Несколько раз в день я произвожу замеры его резьбы, прикидывая, на сколько ее еще хватит.
Поднимаюсь на мостик. Тугой прохладный ветер бьет в лицо. Скоро погружение. Над морем густые сумерки. Только на востоке сиреневая полоска все отчетливее оттеняет горизонт. Подводная лодка раздвигает своим корпусом мелкие волны. У меня над головой полощется на ветру Флаг корабля. Символ нашей Родины, он всегда с нами. В боевом походе мы никогда не спускаем его с флагштока на ограждении рубки.
Из люка высунулся Хрусталев:
Товарищ командир, до точки погружения осталось десять минут хода.
В назначенный срок лодка уходит под воду. Будто и не была она на поверхности. Тихо в отсеках.
Хрусталев все грызет карандаш. Бросает он это занятие, лишь когда вахтенный офицер, подняв в очередной раз перископ, докладывает, что прямо по курсу видит маяк. Хрусталев кидается к перископу.
Виндава, безразличным голосом констатирует он, но, когда оборачивается к нам, из его глаз так и брызжет радость.
Чудодей наш штурман. Привел корабль с идеальной точностью.
* * *
Вот уже трое суток мы крейсируем в районе Виндавы. Все чаще командир подходит к карте, подолгу разглядывает ее. Мучается. А кажется, что переживать? Разве мы виноваты, что вражеские корабли притаились в своих норах и не показывают носа? Но так уж устроен человек. Томит его вынужденное безделье.
Однообразие походной жизни не столько утомляет, сколько расхолаживает людей. Старшина дизелистов, проверяя несение вахты, застал моториста Гаврикова с книжкой в руках. Можно было бы просто наказать провинившегося. Но важно было и других поучить на этом случае. Я приказал собрать в пятом отсеке всех свободных от вахты моряков нашей боевой части. Коротко рассказал о проступке Гаврикова и предложил обменяться мнениями. Первым попросил слова старшина группы мотористов главный старшина Михайлов. От природы молчаливый, он сегодня удивил нас. Говорил горячо, хлестко. Гавриков только поеживался. Но не таков он, чтобы сразу признать вину. Чуть Михайлов замолчал, Гавриков пошел в контратаку:
Товарищ старшина, напрасно вы меня так. Книгу я читал, это точно, но бдительности не терял.
То есть как так не терял, коль читал на вахте?
А вот так. Я сперва осмотрел подшипники и определил, какой из них самый горячий. На него я положил руку. Я знаю, что рука терпит температуру шестьдесят пять градусов. Температура в отсеке двадцать пять. Допустимый перегрев подшипника сверх окружающей температурысорок градусов. Так что пока рука терпит, все нормально. Вот я и стоял у подшипника, а чтобы зря не терять времени, взял книжку.
Смех в отсеке. Голоса:
Ловкач!
Знания здорово применяешь!
Все рассчитал до тонкости, чтобы дисциплину нарушить.
А если бы в это время другие подшипники расплавились?
Главный старшина Ляшенко поднял руку, чтобы навести тишину.
Товарищи, сказал он, а вообще-то Гавриков чудак. Ни фантазии, ни изобретательности. Ведь проще было бы спустить брюки и сесть на подшипник. Во-первых, это место чувствительнее, чем рука, а во-вторых, тогда можно было бы не только почитать, но и подремать, пока не припечет
Всеобщий хохот заглушил слова главстаршины. Хохотал и Гавриков. Это больше всего обидело Михайлова.
Ничего-то ты, Гавриков, не понял. Плакать надо: всю нашу группу позоришь, а ты хохочешь. Жаль, на лодке нет гауптвахты. Посадить бы тебя суток на пять, чтобы наедине подумал.
Стали думать, что делать с Гавриковым. В это время пришел комиссар. Послушал, что предлагают товарищи, и сказал:
А может быть, еще рано принимать решение? Давайте сначала проверим все заведование Гаврикова. Наверняка там не все в порядке. А потом уж подумаем
Гавриков перестал улыбаться. Почувствовал, чем дело пахнет.
Нет, нет, не надо! зачастил он. Я понял свою ошибку. Это точно. Слово даю, ничего такого не будет больше.
Заведование его мы все-таки проверим, сказал комиссар. А наказывать Гаврикова подождем. Ведь раскаивается человек
Раскаиваюсь, раскаиваюсь! ухватился Гавриков. Честно говорю!
В отсеке шумно. Смеются матросы. Этот смех для Гаврикова больнее любого взыскания. Смех может крепко воспитывать. Я знаю, теперь никто на корабле не прихватит книжку на вахту.
* * *
А противник все не показывается. Мы бродим в своем квадрате то над водой, то под водой, смотрим во все глаза, гидроакустики не снимают наушников, море пусто. Командир рискнул даже проникнуть в аванпорт Виндавы. И там никого
Я по-прежнему держу под постоянным контролем резьбу проклятого шпинделя руля, ворчу на Хрусталева, что приходится тратить время на штурманское хозяйство (хотя, по совести, сам понимаю, что отмахнуться от шпинделя не могу, потому что инженер наравне со штурманом отвечает за этот жизненно важный для корабля механизм). И вдруг беда сваливается совсем не оттуда, где мы ее ожидали. Авария происходит непосредственно в нашем заведовании.
В ночь на 29 июля во время зарядки аккумуляторной батареи внезапно остановился двигатель. Оставив за себя в центральном посту старшину Нахимчука, прибегаю в непривычно тихий пятый отсек. Над остановившимся дизелем курится дым. Брянский докладывает:
Вышел из строя наддувочный агрегат.
Размололо шариковый подшипник у газовой турбины, уточняет главный старшина Михайлов.
Пустили правый, исправный дизель. Грохочет так, что невозможно разговаривать. Веду Брянского и Михайлова в соседний отсек, продолжаем разговор там.
Вскрывайте сразу обеи газовую и воздушнуютурбины, говорю я своим помощникам. Подшипник воздушной турбины переставите в газовую, а запаснойв воздушную. Запасные подшипники есть?
Есть, отзывается старшина группы. Один-единственный.
Так всегда у Михайлова. Один-единственный. Но прижметеще несколько отыщется.
Брянский озабочен другим:
Зачем такая канитель? Разбирать исправную воздушную турбину Проще сразу поставить запасной подшипник на место испорченного
Нет, надо обязательно сделать, как я говорю. В газовую турбину поставим уже обкатанный подшипник. Вы же знаете, что температура вала этой турбины достигает нескольких сот градусов. Поставите туда новый, необкатанный подшипникего может «закусить» и размолоть.
Никогда бы не подумал
Подумали бы, размолов парочку подшипников, как это уже случалось у нас с Михайловым. Помните, старшина?
Такое не забудешь, подтверждает тот.
Ну а теперь быстро за дело!
Пришел комиссар. Сказал, что руководить ремонтом приказано лично мне. Понятно, командир хочет, чтобы двигатель как можно быстрее вступил в строй.
Перестановка подшипников в турбинахдело страшно канительное. Особенно осторожным приходится быть с лабиринтовыми уплотнениямив море с ними лучше не связываться. Работали всю ночь. В тесноте, жаре и духоте. Было уже около десяти утра, когда завернули последнюю гайку. Мы с Брянским поблагодарили уставших, но довольных мотористов. Предвкушая заслуженный отдых, все отправились мыть руки. Я прошел в кают-компанию, доложил Лисину, что оба дизеля в порядке. В это время в люк просунулась голова штурманского электрика Игнатова:
Товарищ командир, обнаружен одиночный транспорт!
Торпедная атака! приказал Лисин, и мы с ним побежали в центральный пост.
Годовщина Советской Латвии
Моряки занимают боевые посты. У манипуляторов горизонтальных рулей становится боцман, у вертикального рулявторой наш лучший рулевой, Александр Оленин. Бывший вахтенный офицер минер старший лейтенант Новиков стремглав убегает в первый отсек. Штурман чертит тонкую паутину курса и вполголоса ругается. Докладывает в боевую рубку:
Под килем семь метров. Глубина быстро уменьшается. Прямо по носу песчаная банка.
Комиссар Гусев спрыгнул в центральный пост и тоже рассматривает карту. Командир нетерпеливо спрашивает из рубки:
Ну как там? Можно ближе подойти?
Нет, командир, ближе глубины не позволят, вместо штурмана отвечает Гусев.
И все же командир решает атаковать. Стреляем с большого расстояния. С интервалом девятнадцать секунд выпускаем две торпеды. Ждем взрывов. Их нет. Мимо
Командир спускается к штурману, впивается глазами в карту:
Эти мели с ума сведут. Отбой торпедной атаки!
Лисин отрывает взгляд от карты, задумывается на мгновение и решительно натягивает на руки перчатки-краги.
Оба дизелятовсь! гремит его голос. Артиллерийская тревога!
В центральный пост вбегает Новиков с биноклем на груди. Не прошло и пяти минут, а он уже трижды перевоплощался. Был вахтенным офицером, по сигналу торпедной атаки стал командиром боевой части три, а по сигналу артиллерийской атаки готовится управлять артиллерийским огнем. Я тоже выступаю в новой роли: теперь я командир боевого поста подачи боезапаса. Моя обязанностьотдавать распоряжения в артпогреб, контролировать, какие снаряды вкладываются в элеваторный пенал: бронебойные или фугасные, зажигательные или осветительные. Я безошибочно разбираюсь в маркировке артиллерийских боеприпасов.
В носу! В корме! звучит команда. Расчету стомиллиметрового орудияв центральный пост!
Всплывай! приказывает командир, вбегая по трапу в боевую рубку.
Продуваем балласт. Палуба задрожала от работы дизелей. Слежу за тахометром левой линии вала. Как ведет себя турбовоздуходувка после замены подшипников? Кажется, нормально. Оба дизеля работают средним ходом.
Командир с артиллеристами уже на мостике. Развертываю свой боевой пост 32. Матросы с тяжелыми снарядами в руках стоят наготове у люка элеватора. Над головой слышны торопливые шаги по верхней палубе, громкие голоса. Команда Новикова:
Огонь!
Грохот выстрела настолько оглушителен, что ушам больно. Впечатление такое, что сидишь в железной бочке, по которой изо всех сил колотят кувалдой.
Перелет, улавливаю доклад наблюдателя-сигнальщика.
Четыре меньше! корректирует Новиков. Огонь!
Еще удар, еще
После четвертого выстрела слышим какой-то хруст и шипение.
Транспорт выбросился на камни!
Над верхним рубочным люком склонился Лисин.
Оба полный вперед! Приготовиться принимать раненых!
Их двое. Спустились по трапу без посторонней помощи и с такими радостными лицами, что, дай волю, пустились бы в пляс. Сейчас же стали рассказывать, как «здорово дали фашисту прикурить». Лекпом силком потащил их на перевязку. Ранения оказались легкими.
Отрывками до нас доходят подробности боя. Когда мы расстреливали транспорт, на горизонте показался вражеский сторожевик. Поэтому командир оставил выбросившееся на камни судно и полным ходом стал уходить от берега на большие глубины, где лодка смогла погрузиться.
Жаль, что не добили фашиста, сокрушается Новиков. Но загнали его на камнитоже неплохо. Наверняка он себе все брюхо распорол.
У Новикова появилась новая забота. Заело замок 100-миллиметрового орудия. Его так и не смогли закрыть. Ночью во время зарядки аккумуляторов матросы долго бились с пушкой. Рассвет уже наступил, а замок все не поддавался. Пришлось оставить его открытым.
Погрузившись, кратчайшим курсом направились к латвийскому берегу. Обедали позже обычного. Кок Шинкаренко сиял: давно уже мы не ели с таким аппетитом. Сказались часы на свежем воздухе. После сытного обеда все свободные от вахты заснули богатырским сном. Не зря шутят, что у подводников с последним глотком компота глаза закрываются автоматически. Но нам с Брянским было не до сна. Замерили оставшееся топливо. Теперь нужно беречь каждую тонну соляра, чтобы хватило и на обратный путь.