Я ранен осколком в левую руку выше локтя. Осколок застрял в мягких тканях. Действуйте!
И началось! Боевые санитары на словах все знали. А на деле выглядели совсем беспомощными. К тому же и одеты они были в грязные робы. Инструменты оказались нестерилизованными. Медикаменты разложены так, что и сам лекпом не смог разобраться.
После этого конфуза Шкурко замучил санитаров тренировками. Они без конца переносили и бинтовали «раненых» (при этом «раненым» чаще всего бывал сам лекпом). Теперь во время тревог в санчасти все на месте.
Шкурко вцепился в Новикова. Упросил подробна рассказать, что происходило там, наверху. Уговаривать Новикова не надо, поговорить он любит, тем более когда перед ним такие благодарные слушатели, как Шкурко и его боевые санитары, в том числе вестовой Сухарев. Старший лейтенант, поудобнее усевшись в кресле, начинает рассказ:
После первого выстрела смотрю в бинокль, а всплеска не вижу. Ну, думаю, перелет. Командую: «Четыре меньше!» Второй выстрел. Теперь вижу всплескна середине дистанции! Командир ругается. А я и сам понимаю, что неважно стреляем. Но тут мои комендоры приноровились к трехбалльной волне и пошли бить прямо в борт пароходу, как заклепки клепают. Пятый снаряд угодил в ходовую рубку, из нее дымок появился, сперва небольшой, а потом все гуще. Подающий снаряды Валентин Куница говорит: «Братцы, смотрите, похоже, прямо в керосиновую лампу попали!»
Гриша, перебиваю я Новикова, имей совесть! Куница один из лучших моих подчиненных, а ты его выставляешь как болтливого разгильдяя.
Всему свое время, стармех. В бою острое словцо очень к месту бывает. Если ты хочешь знать, Куница своей шуткой помог многим матросам. Повеселели ребята, жару прибавили.
Лекпом Шкурко смотрит на меня умоляюще:
Виктор Емельянович, прошу вас, не мешайте Григорию Алексеевичу. Вы-то все видели собственными глазами, ясно, вам не интересно
Эх, доктор, наговорит он тебе с три короба, а ты и поверишь
А вообще-то зачем я вмешиваюсь в этот разговор? Не любоне слушай, а врать не мешай Я занялся своими делами.
Гриша продолжает рассказ, но уже старается не отступать от истины:
Когда транспорт застопорил ход, мы подошли к нему совсем близко. Стреляем в упор. Тут уж мои команды не требовались: комендоры сами управлялись. Знай заряжай да стреляй, все равно не промахнешься. Но что такое: стреляем, стреляем, а он не тонет. Вообще-то говоря, пробоины от наших снарядов маленькие. «Стреляйте ниже ватерлинии!»приказывает командир. Стали ловить момент, когда волна схлынет и обнажит немного борт. И все равно не тонет! Весь борт в дырках, а не тонет! Что такое? Присматриваюсь и вижу, что некоторые пробоины заткнуты чем-то изнутри. Вот свежая дырка. Из нее что-то сыплется. Картошка! Сыпалась, сыпалась, но вот хлопкрупная картофелина заткнула дыру Что, может, скажешь, что и этого не было? воинственно спрашивает меня рассказчик.
Это было, соглашаюсь я. Но, слушая тебя, можно подумать, что транспорт был загружен одной картошкой.
А я еще не досказал Так вот, командую перенести огонь к корме. Выстрел, еще выстрел, и вдруг как ахнет! Взрыв!..
В переборочной двери показалась грозная фигура Думбровского:
Товарищ старший лейтенант, вы что думаете: я за вас буду вахту нести, пока вы тут о морских битвах ораторствуете?
Бегу, бегу! У меня часы немного отстают. Гарантийный срок у них как раз перед войной истек. Запишите, пожалуйста, эти несколько минут за счет немцев
Одернув китель и поправив фуражку, Новиков спешит в центральный пост принимать вахту от старпома. Лекпом вздыхает и принимается свертывать свой лазарет: надо освободить кают-компанию для ужина.
А в отсеках ликование. Все-таки отметили победой годовщину Советской Латвии! На лодке собрались люди разных национальностей. Взять хотя бы офицеров. Сядем за стол в кают-компанииинтернационал! Лисин и Хрусталеврусские, комиссар Гусевбурят, старпом Думбровскийполяк, Брянскийеврей, я и Шкуркоукраинцы. Правда, латыша на нашей лодкени одного. А разве это важно? Для любого из нас Латвиячастица нашей огромной Родины. И потому годовщина этой республикинаш общий праздник, и мы рады, что поднесли ему свой скромный подарок.
Мореходная астрономия
В ночь на 8 августа мы заряжали аккумуляторную батарею далеко от берега. Без боеприпасов нам теперь нечего было делать на путях вражеских кораблей. Днем вели разведку, а с темнотой забирались подальше в море, чтобы без помех произвести зарядку. Как обычно во время надводного хода, я находился в центральном посту. Изредка подходил к штурманскому столику посмотреть, как Хрусталев лихо закручивает на карте наши галсы. Все шло своим чередом, но вот в центральном посту появился старшина группы радистов Антифеев и попросил доложить на мостик, что получена радиограмма.
Когда мы с Хрусталевым остались одни, я спросил его:
Миша, как ты думаешь, что в радиограмме?
Думаю, разрешение вернуться в базу. Боезапаса у нас нет, для чего нас держать в море?
На корабле закон: кроме командира, комиссара и радиста, никто не знает содержания депеш. Но строить догадки никому не запрещено. Впрочем, долго рассуждать на эту тему нам не дали. С грохотом раскрылся переборочный люк. Смертельно бледный Брянский выпалил:
Авария! Разлетелся насос охлаждения правого дизеля. Двигатель перегревается. Не знаю, что делать
Оставив Брянского в центральном посту, бегу в дизельный отсек. Здесь уже старшина электриков Ляшенко и старшина мотористов Михайлов. Ляшенко с одним из электриков разбирает электродвигатель насоса, а Михайлов, лежа животом на палубе, кричит мотористу в трюме, как перекрыть клапана, чтобы уцелевшая циркуляционная помпа левого двигателя подавала воду на оба дизеля. Спускаюсь в трюм, проверяю правильность переключений. Все верно. Когда температура обоих двигателей стала выравниваться, подхожу к электрикам. Ляшенко подает переносную лампу. То, что открывается глазам, радует мало. Коллектор электродвигателя рассыпался на части, обмотка якоря разрушена. В море такую поломку не исправить.
О ремонте и думать нечего, говорю я Ляшенко. Лучше возьмите под свое наблюдение циркуляционный насос левого бортався надежда теперь на него.
Понимаю, товарищ инженер. Все сделаем, а до базы дотянем.
Последствия бомбежек. Сразу их все не увидишь, не будешь же перебирать каждый механизм! От удара ослаб щеткодержатель. Вовремя не заметили этого. А теперь щетка выпала, вызвала короткое замыкание На мой вопрос о причинах аварии главстаршина Ляшенко ответил не сразу:
Я не хочу, чтобы вы плохо думали о командире отделения Самонове. Специалист он отличный.
Не спорю. Но в данном случае и он виноват. Нам надо еще зорче следить за механизмами.
Техника не выдерживает бесконечных нагрузок. И люди устали. Признаюсь, кое в чем виноват и я. Мало думал о людях. Была ли необходимость по суткам плавать под водой без регенерации воздуха? Я жалел регенерационные патроны и кислород, берег на тот случай, если противник надолго загонит нас на грунт. Пока такого случая не было. И получается, что люди часами задыхались, а мы везем на базу неизрасходованные патроны. А с пресной водой?! Ее тоже экономили изо всех сил, даже обед готовили на смеси пресной и морской воды. А ведь у нас есть опреснители. Но их не использовали: канительно, к тому же летние ночи короткие, считали, что не успеем за это время опреснитель включить, да и энергии он пожирает порядком. А при желании все можно было сделать. Просто не уделяли внимания мелочам, хотя в результате подобных мелочей люди излишне утомлялись. Нет, в будущем надо больше обо всем думать. И когда вернемся домой, скажу товарищам с других лодок, чтобы они не повторяли моих ошибок.
Возвращаюсь в центральный пост, докладываю командиру об аварии.
Обеспечит одна помпа оба двигателя? спрашивает он.
Так точно.
А то нам нужны будут оба дизеля. Получен приказ возвращаться в базу.
Радостная весть быстро облетела отсеки. Я немного опасался, что от радости люди могут удариться в беспечность. Наказываю старшинам разъяснить матросам: путь впереди трудный и опасный, успокаиваться рано.
Дождливая августовская ночь помогла нам незамеченными войти в Финский залив. За час до рассвета лодка погрузилась. Опаснейший рубеж будем форсировать в подводном положении.
К вечеру уже вышли к меридиану Хельсинки. До всплытия на зарядку оставалось еще много времени. Свободные от вахты моряки отдыхали лежа: так экономнее расходуется кислород, да и шума меньше. Сквозь сон я услышал, как за переборкой заныл ревунчик. Проснулся. Вспоминаю: где установлен этот сигнал? Лязгает переборочная дверь. Думбровский кричит:
Штурманского электрика Игнатовав центральный пост!
Так вот что это за ревун: поднялась температура гирокомпаса! Это не мое заведование, можно еще поспать. Слышу, Игнатов копается за переборкой, ворчит себе под нос. Но вот его тревожный возглас:
Гирокомпас вышел из меридиана!
Теперь уже не до сна. Из каюты вышел командир, бросил на ходу:
Штурман!
Хрусталев вскочил как на пружинах. Мы вместе бежим в центральный пост.
Штурман, проверьте магнитный компас!
Он не работает со времени последней бомбежки.
Знаю. Но мы должны же хоть приблизительно представлять себе, куда идет корабль
Магнитный компас вообще ничего не показывает, товарищ командир. Если время не позволяет всплыть, то нам лучше всего лечь на грунт
Ложиться на грунт на самом фарватере равносильно самоубийству. Лисин начинает нервничать. Командует: Усилить акустическую вахту! Боцманана рули! Всплывать под перископ, не рыская и не меняя хода!
Осмотрев море в перископ, Сергей Прокофьевич цедит сквозь зубы:
Рано, чертовски рано Но другого выхода нет. Придется всплывать.
Всплыли, пустили дизеля. Штурман посмотрел на карту и кинулся на мостик. Через минуту снова спустился к своему столикуи стремглав опять наверх. Так и бегает вверх и вниз, как белка по стволу.
Идем в позиционном положениинад водой только рубка. Так лодка менее заметна. Командир торопится, приказывает дать полный ход обоим дизелям. Не впервые мы прибегаем к форсированным режимам. Тут чуть не доглядишьзадерешь поршни. Вызвав Брянского, приказываю ему самому встать у пульта правого дизеля, Михайлов пусть сидит на левом, а командиру отделения Назинуне выходить из трюма и собственноручно регулировать подачу воды от единственной циркуляционной помпы. Главного старшину Ляшенко вызываю в центральный постпомогать Игнатову ремонтировать гирокомпас.
Дизеля проработали десять минут и начали греться: не хватает воды для охлаждения. Приказываю командиру отделения трюмных Скачко отключить от циркуляционного насоса все потребители воды шестого отсекаупорные подшипники, главные гребные электродвигатели, воздухоохладители и пр. На охлаждение этих механизмов воду будем подавать дифферентовочной помпой.
Ненормальное форсирование двигателей сказывалось. В центральный пост поступали тревожные доклады то из дизельного, то из электромоторного отсека, то с линии валов. Прорывались газы из турбонаддувочного агрегата правого дизеля, не держит и беспрерывно «стреляет» предохранительный клапан пятого цилиндра левого двигателя, неудержимо поднимается температура правого упорного подшипника, вырвало резиновую прокладку из фланца магистрали в шестом отсеке. Вся пятая боевая часть на ногах. Я перебрасываю матросов то на один, то на другой участок. Только доложат мне, что такая-то неисправность устранена, как выявляются новые слабые места. Так продолжалось два часа. Наконец мы прошли фарватер ТаллинХельсинки. Командир приказывает уменьшить скорость хода и перейти на режим «винтзарядка».
В центральном посту Ляшенко и Игнатов потрошат и прозванивают цепи питания и обмоток гирокомпаса. С обоих пот ручьями, хотя в отсеке всего 18 градусов тепла.
Стоп! Нет контакта Еще раз давай. Ура! Вот где обрыв! обрадованно закричал Ляшенко. Игнатов смущенно трет лоб:
И как я раньше не сообразил, что все дело в катушке нижнего дутья
Но найти повреждениеполдела. Надо еще суметь устранить его, отрегулировать и пустить в ход сложнейший механизм. Возни с гирокомпасом было много. А пока Хрусталев белкой бегает вверх и вниз по трапу.
Ты что мечешься? спрашиваю его.
Занимаюсь мореходной астрономией.
В свое время всех нас учили определять страны светаглавные точки горизонтас помощью компаса, по солнцу, луне, звездам. Сейчас компаса у нас нет. Ночью солнце не светит. Луна сегодня не показывается. Остаются звезды. К счастью, небо чистое. Хрусталев уцепился за Полярную звезду. Выбрав место на мостике, он совмещает звезду со стойкой антенны и подолгу замирает, подавая команды рулевому. Руль в надежных руках Александра Оленина. Когда Хрусталев сбегает в центральный пост к штурманскому столику, чтобы рассчитать время поворота на новый курс среди минных полей, его место занимает Сергей Прокофьевич. Поднимаясь на мостик с докладом, я вижу командира, замершего подобно изваянию у борта ограждения рубки. Поза у него неудобная, ему приходится откидываться за борт, чтобы видеть звезду под определенным углом. И я, чтобы не мешать ему, комкаю доклад и поскорее спускаюсь вниз.
В центральном посту появляется лекпом Шкурко, спрашивает меня:
Можно подняться на мостик?
Зачем?
Спросить разрешения варить обед.
Знаете, сейчас, пожалуй, никому нет дела до обеда. Но вы, доктор, правильно делаете, что заботитесь о нас. Беру всю ответственность на себя. Варите обед обязательно. И повкуснее. Над меню подумайте вместе с коком Шинкаренко и завпровизионкой Сенокосом. Прошу только не мешать нам в этой чертовой тесноте, не дай бог винтик затеряется, мы вас живьем съедим!
Игнатов и Ляшенко собрали гирокомпас. Осталось залить его специальной смесью. Приготовили спирт, глицерин и другие компоненты для раствора. Но в чем размешать их? Пускать на это дело камбузную посуду нельзя.
А что, если взять плафон из кают-компании? предлагает Ляшенко.
Через минуту приносят объемистую хрустальную чашу. Мне приходится держать ее в руках, пока Ляшенко и Игнатов составляют и размешивают стеклянной палочкой раствор. Я на всякий случай приглядываю место, куда пристроить эту кухню, если поступит команда «Срочное погружение». Конечно, можно бы вызвать матроса и заставить его держать плафон. Но это значит терять драгоценное время. И я терпеливо нянчу в руках хрупкую посудину, а сам поглядываю в просвет рубочного люка. Небо светлеет, все труднее различать на нем звезды. А главноес рассветом возрастает опасность, что враг обнаружит нас. Надо спешить. Раствор готов. Со всеми предосторожностями Игнатов заливает его в прибор. Пущен ток. Снова послышалось тихое жужжание, к которому мы так привыкли в центральном посту за время похода. Через несколько минут Игнатов доложил:
Гирокомпас вошел в меридиан.
Ревун срочного погружения звучит для нас музыкой. Кончилась «мореходная астрономия» среди минных полей. Теперь снова можем уверенно плыть и над водой, и под водой.
В четыре утра сели обедать. Настроение чудесное. Делимся впечатлениями трудной ночи. Оказалось, ориентируясь по звезде, мы промчались почти сотню миль. И ни разу не залезли на минное поле. Волшебник наш штурман! Теперь, уже в спокойной обстановке, перебираем различные способы ориентации на местности. Один вспоминает, что северная сторона камней обрастает мхом. Другой уверяет, что самый лучший компасодиноко растущее дерево: с южной стороны оно всегда гуще покрыто листвой. Кто-то предлагает определять юг по кольцевым слоям на пнях. Но все эти приметы не для моря. А в море без компасадело гиблое На рассвете вахтенный офицер Новиков увидел в перископ седловину острова Гогланд. Командир взял пеленги, штурман нанес их на карту и с гордостью объявил, что невязка равна всего трем милям. Лисин с улыбкой признался:
Никогда не думал, что антенная стойка может служить таким точным астрономическим инструментом. Семь часов носиться переменными курсами, пользуясь только этим инструментом, и не допустить сколько-нибудь существенной ошибки Расскажешь об этом друзьямне поверят!
Командир объявил порядок дальнейшего плавания. Идти будем только по счислению, ни разу не поднимая перископ. В отсекахсамый строгий режим: никакого шума.