Богачева, конечно, нет, вернувшись, докладывает Пашкевич. В хате одна дочь: вся в черном, высокая, худая прямо монашенка. Твердит: «Папаша уехал три дня назад. Куда уехал мне не сказал»
Помогите покойницу вынести, раздается с крыльца голос Максима Степановича.
Мы кладем Еву на телегу. Стоим молча, сняв пилотки, не проронив ни слова.
Максим Степанович садится в телегу. Потом оборачивается в сторону леса и грозит кулаком в темноту:
Отольется вам наша кровь, отольется!
Телега трогается. Раздается стук колес и замирает в темном молчаливом лесу. Ветер доносит прерывистый гул самолета это фашистский бомбардировщик пошел на ночное задание
Новое, враждебное, непредвиденное встало на пути. Но путь наш остается прежним: скорей, как можно скорей связаться с Иванченко, с челюскинцами, а главное осуществить наш замысел, провести операцию!
*
Ваша фамилия?
Иванченко.
Кем работаете?
Старостой.
А до войны кем были?
Председателем сельского Совета.
Передо мной за столом сидит мужчина лет сорока, очевидно, очень высокий и очень сутулый. Поражает его невозмутимое спокойствие: к нему поздним вечером явились в хату вооруженные люди, а он удостоил их только небрежным кивком головы и продолжает обедать. У печи молчаливо возится хозяйка.
Як так? удивляется Рева. Из запорожца в турка перевернулся? Це ж разница!
Разница, конечно, спокойно отвечает Иванченко, продолжая хлебать борщ.
Пробую вывести его из равновесия.
У вас живет в селе учительница?
У нас в селе три учительницы. Которая вам нужна?
Мария Гутарева. Небольшого роста. Черненькая.
Есть такая. Только она, кажется, в Трубчевск ушла.
В Трубчевск? А не в Хутор Михайловский?
Может и в Хутор, безразлично бросает хозяин. А вы к ней? Так я сейчас схожу, узна́ю, дома ли она.
Иванченко неторопливо кладет ложку и поднимается из-за стола.
Нет, я не дам ему скрыться.
С учительницей мы сами поговорим, а сейчас вы нам нужны.
Хозяйка вздрагивает и резко, как на шарнирах, поворачивается к нам, словно электрический ток пронизал ее. Порывисто берет ухват и, стараясь скрыть волнение, сует в печь пустой чугунок.
Иванченко стоит передо мной. Он действительно очень высок и сутул. Его узкое бледное лицо совершенно спокойно. Только мелкие морщинки недовольно собрались вокруг глаз: пришли, дескать, незваные, незнакомые, прервали обед, пристают с вопросами
Что это? Естественное спокойствие? Чистая совесть? Или маска?..
Ну раз я вам нужен, будто лениво отмахиваясь от надоевшей мухи, отвечает он, давайте говорить.
Хозяин берет табуретку, садится у полуоткрытой двери и, закурив, пускает дым в сени. Выражение лица все то же ленивое, равнодушное, но чувствую, как напряглись его мускулы. Одно неосторожное наше движение и он исчезнет в темноте незнакомой деревни.
Неужели это не тот Иванченко, какого я так надеялся встретить? Неужели это староста, предатель, враг?
А вы кто будете? все так же неторопливо спрашивает он.
Тянуть незачем. Сейчас неожиданным маневром заставлю его раскрыться.
Молча подхожу.
Товарищ председатель сельского Совета! Комиссар батальона прибыл за вашей помощью. Прошу проверить документы.
Протягиваю удостоверение личности, открываю партийный билет.
Иванченко смотрит на красную книжечку в моих руках и быстро вскидывает глаза. Первое мгновение в них мелькает буйная радость. Еле уловимым движением он тянется ко мне, но тут же резко останавливает себя.
Что вам от меня надо?.. А ну, мать, выйди во двор, коротко бросает жене.
Останьтесь, хозяйка. Секретов нет.
Вам нужен староста или председатель сельского Совета? глухо спрашивает он.
Обращался к председателю. Значит ошибся?
Да Сейчас я не председатель.
А кто снял с тебя это звание? горячо вмешивается Рева. Вот я депутат областного Совета трудящихся Днепропетровщины и ни от избрания своего, ни от своих обязанностей не отказываюсь. Як же ты
Выйди, мать, настойчиво требует Иванченко. Хозяйка, низко опустив голову, выходит в сени. Подаю знак Ларионову он следует за ней.
Теперь говори, Рева вплотную придвигается к хозяину. Честно служишь народу или продался? Не крути. Прямо говори.
Иванченко поднимает глаза. Он смотрит на Реву пристально, в упор, но, кажется, обращается к кому-то другому, перед кем нельзя кривить душой, и говорит раздельно, торжественно будто клятву дает, будто присягу принимает:
Честно служу народу. После войны отчитаюсь перед ним. А сейчас не могу: война
Мы сидим за столом и слушаем Иванченко. В голосе его нет ни малейшей рисовки, словно речь идет об очень простом и очень будничном
Война застала его председателем сельского Совета. Сразу же наступила горячая пора: отправлял на восток скот, колхозное имущество. Суземский райисполком предложил ему эвакуироваться, но Иванченко медлил никак не верилось, что враг придет в родной Смилиж.
Враг пришел и застал врасплох. Председатель сельского Совета не успел ни уехать, ни договориться о задании.
Первые дни оккупации были самыми тяжелыми. Казалось, он шел до сих пор по ровной дороге, плечом к плечу с друзьями, а сейчас остался один один как перст.
Что делать?..
Шли слухи, будто Суземский райком в лесу, в урочище «Колпины». Искал их, но не нашел
Вот тогда-то и появился Павлов.
До войны Павлов ведал брянскими лесничествами и был как будто на хорошем счету. Однако, заняв Брянский лес, фашисты немедленно наградили Павлова «Железным крестом» и назначили бургомистром Трубчевска. Павлов приехал в Смилиж и предложил Иванченко стать старостой.
До сих пор ума не приложу, почему он выбрал именно меня, недоумевает хозяин. То ли потому, что я не скрывался я сразу вышел, когда бургомистр пожаловал в село, то ли потому, что хотел проверить кто его знает? Спросил в упор: «Будешь, Иванченко, старостой?» Я подумал: староста все равно должен быть, так уж лучше я, чем какой-нибудь пришлый гад
Так Иванченко стал старостой.
Сразу же начал подбирать хлопцев, запасаться оружием. Зачем? Да потому, что с первой же минуты, лишь только фашисты заняли Смилиж, помнил приказ партии создавать в тылу партизанские отряды. Пока определенного, четкого плана не было. Может быть, удастся сколотить собственный отряд, может быть, пристать к партизанам или передать людей в распоряжение Суземского подпольного райкома разве предугадаешь, как сложатся обстоятельства?..
Чтобы отвести от себя всякие подозрения и заслужить доверие фашистского начальства, предложил восстановить шоссейную дорогу Суземка Трубчевск. Почти не веря в успех, попросил для работ военнопленных из лагеря в Хуторе Михайловском. Павлов неожиданно ухватился за это надо полагать, хотел восстановлением дороги выслужиться перед фашистами. С помощью Павлова Иванченко установил связь с лагерем и по разрешению трубчевского коменданта начал выводить пленных. Никаких работ по-настоящему не вел, а просто воду в ступе толок и до поры до времени расселил своих хлопцев у верных людей по соседним селам. Без малого двадцать человек
Все шло вначале гладко, тихо говорит Иванченко. Вдруг напасть за напастью Прежде всего письмо.
Иванченко лезет за божницу.
Иконы завел, улыбается он. А то нехорошо: староста и без икон Вот, и он протягивает листок бумаги. На нем мелким бисерным почерком написано:
«Имею сведения, что ты с ума сходишь. Приезжай в Трубчевск. Не бойся: образумишься прощу. Не образумишься, пеняй на себя: расстреляю.
Прошло два дня и новая записка, продолжал хозяин. Читайте.
На странице, вырванной из тетради, крупные размашистые буквы:
«Тов. Иванченко! Поскорей явись к Алексютину, а то пришлет людей и казнит как предателя!. Поторопись, друг.
Алексютин командир партизанского отряда, объясняет хозяин. А Григорий это Григорий Иванович Кривенко, из Челюскина.
Был у Алексютина? спрашиваю я.
А где его найдешь? Вывесок он на деревьях не вешает. Все урочища исходил никого. Побывал у Кривенко. Тот тоже ничего не знает. К нему случайно заглянул Алексютин и говорил: Иванченко убить надо за то, что он староста. Григорий Иванович сразу же написал эту записку: думал знаю, где его найти. А я первый раз у него узнал, что существует такой Алексютин
Иванченко замолчал. На его высоком лбу налилась тугая жила. Пальцы нервно мяли хлебный шарик. Видно, дорого дается ему внешнее спокойствие.
Так и живу. Куда ни повернись смерть
Да, дуже погано, задумчиво говорит Рева.
Сами понимаете: теперь старостой мне больше не быть, решительно заявляет Иванченко. И контору мою пора закрывать Товарищ комиссар, может, возьмете меня к себе? Со всем моим хозяйством, конечно?
От, це дило! радостно восклицает Рева. Собирайся, браток. Пошли.
Раз так, надо мне с товарищем Черняковым посоветоваться, его с собой захватить.
Это еще кто такой?
Понимаете, товарищ комиссар, беспартийный я, А недавно в селе появился член партии Черняков. Положение же мое, как видите, тяжелое: легко оступиться, недодумать чего, людей подвести. Ну так вот, Черняков вроде моя партийная совесть, руководство, комиссар, что ли, называйте, как хотите. Все ему говорю, обо всем советуюсь.
Посылаем хозяйку с Ларионовым за Черняковым и снова продолжаем беседу:
Если Черняков не против, думаю, дней через десять управлюсь, говорит Иванченко. Прежде всего хлопцев надо собрать: они у меня рассованы по разным селам. Потом оружие вынуть из тайников патроны, автоматы, два станковых пулемета. А главное, табор приготовить в лесу. Рано или поздно Павлов пожалует сюда и начнет жечь село так чтобы было где народу голову приклонить. Место нашел хорошее: сто лет будут искать не найдут. А вот шалаши еще не кончены.
Среди твоих хлопцев есть толковые командиры? спрашиваю я.
Хозяин задумывается.
Разве человечью душу сразу распознаешь?.. Полагаю, Лаборев таким может быть: хоть молодой, а с понятием, серьезный. Только делом людей надо проверить, товарищ комиссар Вот, к слову сказать, какой у меня случай произошел. Рассказали мне пленные, что сидит в лагере наш советский командир Смирнов. Говорили боевой хлопец: собирается бежать из лагеря и драться с фашистами. Выправил я на него требование, Павлов послушно подмахнул, и я отправил с бумагой в Хутор Михайловский нашу учительницу Мусю Гутареву. Представьте, повезло ей недавно вывела его из плена. По дороге ко мне Смирнов упросил остаться дня на три в Подлесном. А тут каратели нагрянули, захватили его, и попал Смирнов в Трубчевск, в госпиталь для военнопленных. Это мне точно известно Вот я и думаю: не он ли проболтался трубчевскому бургомистру о моей конторе? Уж больно легко его из лагеря выпустили Да, пуд соли вместе не съешь человека не узнаешь
Вспоминается Ева Павлюк, Таня, памятник Тимирязеву в Москве и около него высокий стройный юноша, студент Тимирязевской академии Иван Смирнов
Какие у тебя еще резервы? спрашиваю я. Нет, не среди пленных, среди сельчан?
Верными людьми интересуетесь?.. Ну, прежде всего тот самый Григорий Иванович Кривенко, о котором я вам уже говорил. Кто он такой? С первого взгляда самый обыкновенный старик, к тому же больной, туберкулез у него. А по сути большого ума человек. Его в округе все почитают: Кривенко сказал так тому и быть. Последний раз говорил мне, будто в лесных тайниках у него столько собрано оружия, что полк может вооружить
Ну и силен же врать твой Кривенко! перебивает Рева. Полк Крепко размахнулся
Григорий Иванович на ветер слов не бросает: раз сказал, значит, есть, уверенно отвечает Иванченко. Вы сами его повидайте. Непременно повидайте Ну, еще могу указать одного верного старика: Струков Егор Емельянович из Герасимовки. Только с ним надо поосторожнее кипяток, остуживать частенько приходится. Недаром про него говорят: «Родился ты, Егор, от ерша, от ежа и от дикой кошки» А в общем у нас в лесу много хорошего люда. Клич кликни сотни, тысячи встанут. Однако и гады, конечно, попадаются: в доброй семье не без урода. Первый из них Тишин, староста в Красной Слободе. Подлее подлого человек.
Хозяин встает, подходит к печке, прикуривает от уголька.
Последний раз встретился с ним у Павлова. Пришел, мерзавец, к бургомистру, охрану просил и скулил, что народ в Слободе темный, несознательный, в полицию не идет. Нашелся только один, но и тот ушел в Суземку: «Боязно, говорит, в селе». Да и как не боязно. Слобожане грозятся забить Тишина палками. Он, как зверь, рыскает, партизан ищет. Партизан пока не нашел, а наткнулся на грузовую машину, полную немецкого оружия видно, во время боев застряла в болоте. Павлов приказал Тишину собрать народ и привезти оружие к нему.
Привез? нетерпеливо спрашиваю я.
Черт его знает Вернувшись тогда от Павлова, я сразу же снарядил своих хлопцев в лес думал раньше Тишина перехватить. Хлопцы нашли только пустую машину. Видно, опередил нас
Входит Ларионов. С ним пожилой мужчина.
Черняков, коротко рекомендуется он.
Мы знакомимся, показывая друг другу наши партийные билеты. Иванченко рассказывает о своей мысли перейти к нам.
Извини, Иванченко, подумав, говорит Черняков Мне надо с товарищем комиссаром особо поговорить по партийным делам.
Выходим во двор, и я узнаю неожиданную радостную новость: Черняков представитель Суземского райкома партии. Через него райком приглядывается к Иванченко.
Все-таки староста. Павлов тут замешан. Хотя, думается, надежный он человек, говорит Черняков, Так что подождать надо, товарищ комиссар. Доложу райкому. Ведь его чуть было не казнили Иванченко-то. Да меня послали
Пытаюсь расспросить своего собеседника о райкоме, но он отмалчивается: райком ушел в глубокое подполье, но сейчас разворачивает боевые действия. И Червяков повторяет по существу то же, что говорил недавно Сень: эсэсовцы ушли, гарнизоны редеют, фашисты чувствуют себя в лесу в полной безопасности.
Возьмите, к примеру, лесной большак Денисовка Суземка, рассказывает Черняков. Каждое утро по этому большаку ездит немецкий взвод за добром, награбленным по селам. Ездит спокойно, без опаски, будто у себя дома
Договорившись с Черняковым о встрече и пароле, мы перед рассветом уходим из Смилижа. Село спит. Маленькое облачко, закрывавшее луну, отбежало в сторону, и лунный свет заливает длинную улицу и высокий журавль колодца. Впереди темной громадой стоит Брянский лес.
Я вспоминаю наш разговор с Черняковым. Он говорил о большаке Денисовка Суземка. Что это? Указание райкома? Проверка нас?
Чем бы это ни было, но на этом большаке мы и ударим.
*
Сидим у Егора Емельяновича Струкова старика из Герасимовки, о котором говорил нам Иванченко. Мы пришли к нему не только потому, что хотим познакомиться с этим стариком. Герасимовка стоит рядом с большаком Денисовка Суземка, и Струков может быть нам полезен: послезавтра, седьмого ноября, как подобает советским солдатам, мы решили отметить день великой годовщины боевой операцией.
Интересный человек наш хозяин. Ему перевалило за семьдесят, но он не любит говорить о своем возрасте. «Какое тебе дело до моих лет? сердито ворчит он. Ты не с паспортом за столом сидишь, а со мной».
Действительно, не заглядывая в паспорт, ему можно дать не больше пятидесяти. Высокий, худощавый, жилистый, он пронес недюжинную силу через свою долгую жизнь. Его смуглое лицо густо заросло черными с проседью волосами, из-под мохнатых бровей смотрят умные живые глаза. В них требовательность, властность, и трудно порой не ответить на его вопрос, когда, нетерпеливо постукивая пальцами по столу, он задает его без обиняков, с внутренней убежденностью, что ты обязан на него ответить, что ты не смеешь молчать.
Струков частенько перебивает разговор рассказами о первой империалистической и гражданской войнах, участником которых ему довелось быть. В его рассказах непременно присутствует земляк Струкова, подозрительно похожий на него самого, который обычно решителен, удачлив и смел. Но это не бахвальство со стороны хозяина, тем более что самого себя Струков оставляет в тени. Скорее это идет от любви к родной земле, от большого уважения к русскому человеку, от искреннего желания внушить собеседнику, что нет предела выдержке и сметке русского солдата.
Только одна черточка в поведении Струкова не вяжется с его внешним обликом: излишняя торопливость, желание все сделать сейчас же, немедленно, сию минуту. Я внимательно приглядываюсь к нему и, думается мне, правильно разгадываю причину этой торопливости.