Струков по своему характеру меньше всего склонен по-стариковски лежать на печи. До сих пор энергия бьет в нем через край, но в глубине души он сознает, что по меньшей мере три четверти жизни уже позади, невольно закрадывается боязнь, что ему не успеть сделать всего, чего требует его неуемное сердце, и он ни минуты не может сидеть без дела.
Вот и сейчас старик собрал в избу весь «струковский полк», как в шутку именует он свою семью, и властно командует:
Шагай сюда, моя копия! подзывает он младшую дочь.
Ей лет около двадцати. Она под стать отцу: такая же высокая, сильная, жилистая и такое же чуть смуглое, продолговатое лицо с густыми черными бровями.
Слушай мой приказ. Пойдешь к школе. Будешь в оба глаза глядеть на дорогу в Денисовку. Чуть что ко мне. Поняла? Все! и Струков резко ударяет рукой по столу.
Теперь с тобой речь, колобок.
К отцу подходит его старшая дочь, полная, белолицая девушка лет двадцати пяти.
Тебе поручаю дорогу в Ямное. Поняла? и снова резкий жест рукой.
Ну, последыш, обращается Струков к своему младшему пятнадцатилетнему сыну. Беги на огород к пеньку, что на горке стоит, и коли из него щепу. Только ненароком не доконай его целиком ты на озорство-то скор. Ну и журавлей в небе не считай, они уже все за море улетели. Как увидишь чужих людей, вбивай в пень железный клин вот этой балдой, и старик показывает на увесистый молот, стоящий в углу. Да покрепче бей, чтобы я слышал в избе И тебе, мать, работа, говорит он жене, которая молча возится у печи. Первое: на двор уходи нам с командиром о мужских делах надо перекинуться. Второе: пора Зорьке сечки нарубить корове на войну наплевать, ей каждый день есть положено. А третье: определяю тебя начальником караула. Чуть что, заведи разговор со своей Зорькой. Ругай или хвали твое дело, но чтобы во весь голос. Ну, все. По местам.
Молча, ничего не переспросив, словно уже не раз выполняется этот приказ, «струковский полк» уходит из избы. Только Настя-«колобок» стоит посреди комнаты, комкая в руке тетрадь, и растерянно оглядывает потолок и стены.
Ты что, словно клушка, с насеста слететь боишься? сурово обращается к ней отец.
Да вот эти сводки не знаю куда девать, и она показывает на тетрадь.
Давай сюда и марш-маршем!
Когда за Настей с грохотом захлопывается дверь, хозяин протягивает мне листки бумаги, исписанные мелким почерком.
Это я ей задание дал, командир Тут одна женщина приходила из Суземки за продуктами и оставила мне сводку. Сказала Суземский райком прислал и просил передать: не одному Струкову положено знать, что на фронте делается, другие тоже по правде голодают. Вот я и приказал Насте переписать для добрых людей.
Значит, Суземский райком действует?
А ты что же думал, командир: фашисты пожаловали и все нарушилось? сурово выговаривает мне Струков. Нет, милый человек, наша партия, как дуб, корнями в нашу землю вросла. Буря может ветку сломать, а дуб веки вечные простоит.
Вы член партии, хозяин? спрашивает Ларионов.
Нет, беспартийный я. Но заруби себе на носу: нашу партию люблю, верю ей и за нее готов в огонь и в воду. Понял?..
Проглядываю сводку. Она датирована, не помню, то ли двадцать пятым, то ли двадцать четвертым октября.
Староваты новости, Егор Емельянович.
Лучше старая правда, командир, чем молодая кривда. Суди сам. Они на всех перекрестках трубят дескать, Москва взята, наша армия разбита. А люди прочтут и поймут: брехня у них одна Нет, ты не говори: правда старая или молодая всегда правда и большой резон имеет.
Струков подходит к окну и чутко прислушивается. Тихо в селе. Только слышно, как рубит сечку хозяйка, вполголоса разговаривая со своей Зорькой.
Хозяин снова подсаживается ко мне и неожиданно начинает говорить о том самом фашистском взводе, из-за которого мы пришли сюда.
Как едут! возмущается старик. Сидят на подводе и ногами болтают. Ну, прямо бабы на базар собрались. Никакого охранения!.. Вот вам и дело, сынки: разгромите этот взвод Да что там говорить завтра утром веду вас, и все.
Сказать Струкову, что мы именно за этим и явились к нему? Или смолчать?.. Нет, уж лучше пусть считает, что это его план.
Не то говорите, папаша, замечает Ларионов. Как же можно без разведки выходить? Не по-военному это
Не учи воевать молод еще! вспыхивает старик. Скажи прямо: трусишь? Ну, так давай свои гранаты сам пойду! Мне недосуг ждать годы не те, чтобы на завтра откладывать. А фашистов я и сам уложу.
Погодите, Егор Емельянович, успокаиваю Струкова. Давайте по-серьезному. Куда собираетесь вести нас? Просто вот так, на большак, куда глаза глядят?
Не позорь меня, командир, обижается старик. Я ведь тоже кое-что в военном деле смыслю Разведка давно без тебя проведена. Вам такое место приготовлено, что гитлеряки сами в руки войдут, как караси в мережу. Слушай Наша армия, уходя, перекопала большак глубоким рвом и по одну сторону рва сделала завал из деревьев. Я вас в эти ветки спрячу, а когда фашисты пойдут, вы их всех залпом и к ногтю Толково придумано, командир?..
Раздается удар «балды». За ним второй, третий и тотчас же приходит в действие вся сложная струковская система наблюдения.
Гневается старушка во дворе:
Куда, непутевая? Да что ты, Зорька, очумела? Ступай сюда. Добром говорю сюда!
Вбегает «колобок»:
По улице двое военных идут!
Влетает в избу запыхавшийся «последыш».
По сторонам глядят: то ли боятся, то ли ищут кого-то.
Струков быстро выходит, бросая на ходу:
Ждите. Без шевелений.
Расспрашиваю «колобка» и «последыша», что за военные, и через минуту становится ясно: это пришли Пашкевич и Рева. Они ходили к Скворцовым и Волчку, чтобы направить их в Ляхов
На следующий день идем смотреть большак. Надо отдать справедливость Струкову он выбрал удобное место для засады. Наши отступающие части оставили на большаке завал: у противотанкового рва поперек дороги лежат густые многолетние ели. От завала в сторону Денисовки большак просматривается километра на три. По обеим сторонам раскинулось болото. В обход завала идет узкая дорога, проложенная в кустах
Утром седьмого ноября еще до рассвета выходим на большак и занимаем места.
Поднимается солнце, золотя стволы старых сосен. Налетает ветерок и еле слышно шумит вершинами голых деревьев. Горячо спорят воробьи, прыгая вокруг лужицы, затянутой ледяной коркой. Старая ворона, сидя на ветке и свесив набок голову, внимательно оглядывает нас. Не найдя, видно, ничего интересного в этой маленькой группе молчаливых людей, лениво отворачивается и, тяжело поднявшись, летит в сторону Денисовки вдоль безлюдного большака.
Часы показывают, без четверти восемь. Не отрываю глаз от бинокля. Дорога безлюдна. Утренний холодок забирается под шинель и невольно заставляет ежиться
Вдруг, хотя я жду этого каждую секунду, замечаю в бинокль крохотную, будто игрушечную телегу. Около телеги шагают такие же крохотные солдаты.
Время тянется необычайно медленно
Телега уже близко. На ней едут три солдата. Рядом толпой шагают около двадцати гитлеровцев, весело переговариваясь друг с другом. Впереди офицер. Ну, точь-в-точь как рассказывал Струков.
Офицер уже в пятнадцати шагах от меня. Высокий стройный блондин лет двадцати пяти. Одет в легкую, ловко пригнанную шинель. На голове пилотка.
Он внимательно вглядывается в гущу завала, замедляет шаг, потом вынимает пистолет и закладывает его в рукав: инстинктом зверя чувствует близость охотника.
Офицер так близко проходит мимо меня, что, кажется, я слышу его дыхание
Лошадь сворачивает на обходную дорогу.
Бью почти в упор. Офицер делает еще один шаг и мягко, будто скользя, падает на землю.
Трещат наши автоматы. Фашисты разбегаются, падают, поднимаются и снова падают. Лошадь шарахается в сторону и застревает в кустах.
Выбегаем на большак. Впереди всех Струков: он решил в этом бою во что бы то ни стало взять трофейный автомат.
Считаю убитых: семнадцать. Остальным, очевидно, удалось уползти в кусты.
Наши собирают оружие.
Немцы! неожиданно кричит Струков.
Поднимаю голову: по большаку на рысях несется кавалерия, за ней легкий танк.
Вслед за Струковым бросаемся в лес. По еле заметной тропе пробираемся в густую заросль. Отойдя километра четыре, останавливаемся отдохнуть на небольшой поляне. Со стороны большака раздаются, одиночные выстрелы и стихают.
Ну, командир, с великим праздником!
Струков крепко обнимает меня и трижды, по старому русскому обычаю, целует. На сердце горделивое чувство. Отрадно сознавать, что мы отметили великую годовщину боевой операцией
Подходим к Герасимовке и останавливаемся в кустах. Струков отправляется на разведку, но делает не больше двадцати шагов по открытому полю, как в селе раздаются громкие удары балды: это «последыш» докладывает отцу путь свободен
В хате Струкова толчея: мы все еще возбуждены операцией, рассматриваем трофейное оружие, обсуждаем подробности такого Стремительного и удачного боя. Только Рева таинственно шушукается на дворе с «колобком» и стариком хозяином.
Товарищи партизаны! обращается к нам Рева, войдя в избу. Прошу освободить помещение: накрываю на стол. Через пять минут торжественный обед. Приготовиться. Умывальник в сенях. Швидче, швидче, землячки!
Когда мы возвращаемся в комнату, стол накрыт белой скатертью. Перед каждым из нас лежит кусок пирога с горохом и стоит чашка, наполненная темноватой жидкостью.
Вино? удивленно спрашиваю я.
А як же? Из партизанских подвалов, гордо отвечает Рева.
Товарищи, поднимается Пашкевич. Поздравляю вас с великим праздником
Погоди, сынок, перебивает Струков. Я маленько постарше тебя, а на Руси еще дедами прадедов наших заведено, что первое слово за столом старшему.
Мы все невольно встаем.
Выпьем, сыны мои, за советскую власть! Струков говорит горячо и взволнованно. Нет на свете власти крепче, чем она. Потому не родилась еще и никогда не родится сила, которая могла бы сломить ее Так выпьем же, други, за нее, за нашу родную, справедливую, могучую, непобедимую советскую власть!
Мы торжественно чокаемся. В наших стаканах чай, настоенный на чернике, но, право же, он бодрит нас, как старое вино.
Товарищи, поднимаюсь я. Егор Емельянович прав: нет силы на земле, которая могла бы сломить советскую власть. Ибо советская власть это наша партия, наш народ, наша армия. Мы же с вами, друзья, посланцы большевистской партии и советской власти на землю наших отцов и дедов. Это великая честь и великая ответственность. Пью, товарищи, за то, чтобы у нас хватило силы, мужества, уменья оправдать эту высокую честь. Поднимаю тост за мощь партизанской борьбы! За тысячи, за сотни тысяч будущих партизан, друзья!
Один за другим следуют тосты Я не помню более торжественного, более взволнованного празднования великой годовщины, чем этот скромный обед в струковской хате
*
Снова желтый прелый лист под ногами, шум ветра в вершинах деревьев, холодный дождь с мокрым, тотчас же тающим снегом. Мы идем на железнодорожную ветку Суземка Трубчевск разрушать хозяйство Павлова.
Располагаемся на привал за селом Чухрай в густом кустарнике, на берегу затянутой тонким льдом Неруссы. Ноябрьское солнце уже давно поднялось над горизонтом, но низкие свинцовые тучи закрыли его. Крупными хлопьями падает снег. Липкие снежинки медленно ложатся на голые деревья, на неприютную холодную землю.
Шипят сырые ветки в костре. Едкий дым окутывает их и бесформенным облаком стелется по земле. Лишь редкие язычки пламени на мгновение блеснут в дыму и тотчас же исчезнут. Никак не согреешься около этого дымного костра.
Раздаются торопливые шаги, и передо мной Чапов.
Товарищ комиссар, немцы переправляются через реку.
Действительно, с противоположного берега вышли на лед восемь вооруженных людей. Очевидно, лед кажется им непрочным, и они стараются ступать по нему как можно легче. Нас разделяет река, густая пелена дождя со снегом, и трудно разобрать, что это за люди. На всякий случай тушим с таким трудом разожженный костер и залегаем в кустах.
Фашисты, Александр Наверняка они, горячо шепчет Рева. Одну очередь. Самую короткую.
Я колеблюсь снег по-прежнему не дает возможности разглядеть людей на льду, хотя они уже близко.
Красные звезды! Це наши! Наши! кричит Рева и бежит к берегу.
Мы бросаемся вслед за ним и в прибрежных кустах уже горячая радостная беседа, крепкие рукопожатия, короткие торопливые вопросы и такие же короткие, ничего не объясняющие ответы.
Мелькает мысль: не слишком ли поспешны эти рукопожатия и восторги? Но наши новые знакомые уже показывают свои удостоверения и партийные билеты. Ларионов даже успел обнаружить своего земляка из Цивильска
Постепенно картина проясняется. Оказывается, судьба свела нас с такими же, как мы, армейцами. Только шли они не от Киева, а от Черкасс. Шли много суток, голодали, мерзли, колесили по разбитым войной дорогам и добрались, наконец, до Брянского леса, где, по их сведениям, был фронт. Вел их Игнат Лаврентьевич Бородавко военный юрист, работавший до войны народным судьей, бывший партизан гражданской войны и член партии с 1918 года. Его правая рука политрук Захар Антонович Богатырь, недавний председатель райисполкома Львовской области. С ними лейтенант-танкист Иван Федоров. Остальные сержанты и солдаты пехотной части
Нияк не розумею, куда вы идете? спрашивает, наконец, Рева.
К фронту, отвечает Бородавко. На соединение с армией.
Рева не успевает ответить, как в разговор горячо вмешивается Пашкевич. Он доказывает, что фронт далеко, что пробиться к фронту трудно, что это может привести к напрасной потере времени словом, приводит те же доводы, которыми не так давно мы убеждали его самого.
Вначале наши новые знакомые твердо стоят на своем: «Идем к фронту». Но когда Пашкевич и Рева начинают рассказывать о наших связях, об операции на большаке и Рева к тому же кое-что приукрашивает, настроение новых товарищей постепенно меняется.
Вижу, Богатырь уже убеждает своих друзей остаться с нами. Лейтенант Федоров горячо поддерживает его. Только Бородавко занимает пока неопределенную позицию. Однако по его отдельным репликам, по вопросам, которые он задает Пашкевичу, мне становится ясно, что еще немного и он останется с нами.
Какая удачная встреча! Какой костяк для будущего отряда! Восемь армейцев, крепко понюхавших пороха на фронте, прошедших сотни километров по тылам врага, сохранивших форму, оружие, а главное, веру в победу, ведь это же такое пополнение, о каком мы мечтать не смели В группе Бородавко трое коммунистов. Вместе с ними у нас будет шесть членов партии. Мы сможем, наконец, иметь свою партийную организацию, которая сцементирует весь отряд Нет, их надо во что бы то ни стало оставить в лесу, надо уговорить объединиться с нами.
Ну, як же? торопит с ответом нетерпеливый Рева.
Мне кажется, друзья, говорю я, не резон такой важный вопрос решать наспех. Предлагаю пойти в Ляхов и там, в теплой хате, не спеша обо всем договориться.
Бородавко соглашается Значит, отложить операцию? Нет, незачем откладывать. Вчерашняя разведка показала, что железнодорожная ветка охраняется всего лишь небольшим патрулем, около паровоза ночует старик сторож Я посылаю Стрельца, Чапова, Ларионова и Абдурахманова на ветку, и мы трогаемся в путь.
Иду рядом с Бородавко. Он еще и еще раз расспрашивает о Брянском лесе, о его людях, о наших операциях
Пожалуй, ты прав, комиссар, наконец, говорит он. Разумнее остаться, организовать единый отряд с единым командованием
Словно гора падает с плеч
Остается решить, кто станет командиром отряда, кто будет комиссаром?
Бородавко провел свою группу сотни километров. Он старый член партии, партизан гражданской войны. Кому же, как не ему, быть командиром отряда? Я же до войны работал комиссаром, знаю эту работу, люблю ее
Откровенно, ничего не утаивая, говорю об этом Игнату Лаврентьевичу. Он согласен.
Только на первых порах ты помоги мне, комиссар, говорит Бородавко. Я ведь новичок в Брянском лесу.
Конечно, Лаврентьич
*
В Ляхове мы застаем нечто невообразимое: вместе с хозяином наши новые молодые товарищи Васька Волчок и братья Скворцовы своеобразно осваивают базу.