Долго говорить некогда. За нами гонятся собаки
Собаки? испуганно перебивает хозяйка. Так это же ищейки. Они у нас в Благовещенске были. По следу приведут Через болото надо уходить в лес. Тут рядом, и женщина бросается к постели.
Петро! Петро! тормошит она спящего.
Петро поднимает голову и снова валится на подушку
Петро! хозяйка рывком сажает мужа. За товарищами немцы с собаками идут. Надо через болото перевести. По мосту. Ты знаешь
Невидящими спросонок глазами Петро оглядывает нас.
Спать, говорит он сонным голосом. Спать
Господи! Да что же мне делать с тобой?.. Товарищи дерутся, умирают Петро!..
Хозяин протирает глаза. Он пристально оглядывает нас и, кажется, все понимает.
Сапоги! соскочив с постели, торопит он. А как же ты, Настя?
Не думай обо мне. Иди. Все будет хорошо Ну, Петро, вскинув высоко руки, она обнимает мужа за шею и на мгновение прижимается к нему
Через двор выходим в поле. Бежим. Петро останавливается. Перед нами вода.
Болото после дождей разлилось, говорит Петро. Будет глубоко не пугайтесь.
Спускаемся с берега. Хрустит тонкий ледок. Вода по щиколотку, по колено, по пояс.
Вдали тявкает собака. За ней вторая, третья и все сливается в сплошной злобный лай.
Ходу! Ходу! торопит Петро.
Еще несколько шагов и воде конец.
Повернув круто влево, бежим за Петром к кустам и забираемся в самую гущу.
Собаки смолкли: очевидно, потеряли след. Слышим только глухие отдаленные голоса.
Ну, товарищи, быстро объясняет Петро, вот этой тропой идите прямо. Только вправо не сворачивайте: там поселок Василек
Может быть, с нами пойдешь? предлагаю я.
Не могу. О Насте сердце болит как она там Я ведь, товарищи, всего два дня, как из плена бежал. Потом приду.
Прощаемся с Петром. Он исчезает в кустах.
Це операция, глубокомысленно замечает Рева. В кавалерии это называется «аллюр три креста» Да, маленько сманеврировать пришлось.
Рассуждать некогда. Раздеваться, немедленно раздеваться догола и выжимать одежду
Холодно так, что челюсти сводит
На том берегу, в Благовещенске, раздается одинокий выстрел.
Что это? тихо спрашивает Рева. Неужели Настю?
Ему никто не отвечает Идем узкой тропой.
*
Сидим в лесной глуши. Говорить никому не хочется. Каждый думает о своем.
Еще раз проверяю себя, спокойно, не спеша, оцениваю обстановку
Товарищи, наконец, говорю я. С сегодняшнего дня мы становимся партизанами. А как вы решаете? обращаюсь к Пашкевичу и Чапову.
Партизанами? резко переспрашивает Пашкевич.
Да, фронт далеко. С райкомом связь не налаживается. Что же делать? Опять двигаться к фронту? Где он? И дойдем ли?.. Послушаться Каверу и ждать в лесу Сеня? Что это даст, кроме потери времени? Единственный выход организовать партизанский отряд.
От це добре! радостно подтверждает Рева.
Добре? сухо переспрашивает Пашкевич. Значит это единственно возможный выход, товарищ комиссар?
Другого выхода не вижу, отвечаю я. Неужели ты все еще сомневаешься, Пашкевич? Вспомни, что говорила партия, она звала советских людей создавать партизанские отряды.
Да, я хорошо помню это. Но разве партия приказывала идти в партизаны каждому советскому солдату, оказавшемуся в тылу? Нет! Значит, решение мое может быть и такое: еще и еще раз пробиваться к своей части.
Яке сегодня число? спрашивает Рева. Девятнадцатое октября, Пашкевич! Тебе еще недели шагать. Чуешь? А ведь каждый день, каждый час, проведенный без борьбы, дезертирство, прокурор.
Потеря времени, говоришь? Так зачем же мы задерживаемся? Зачем разглагольствуем и гоняемся за миражами?.. Ты прав, Рева. Ни минуты задержки! Ни секунды!..
Який швидкий! взволнованно перебивает Рева. «Ни минуты! Ни секунды!..» Ну, знаешь, Пашкевич, не прокурор ты, а скорый поезд. Ты что же думаешь, тебе на каждом перекрестке фашисты зеленый свет будут зажигать и арки строить? А на арках писать: «Добрый путь, Николай Пашкевич! Хай живе товарищ прокурор!..» Что-то ни ты, ни я этих арок не бачили, когда сюда топали.
Да, арок не было. Что же из этого?
А то, что до сих пор мы с тобою лишь чудом проскакивали, а ближе к фронту еще тяжелее будет Нет, браток, такой путь можно шагать только в свитке. Да и то бабушка надвое сказала Переодеться тебе, Пашкевич, придется. Вот как тот лейтенант под Нежином, о котором я тебе рассказывал. Помнишь? Хорошо помнишь?.. Ну что ж, начинай. На этот сучок повесь прокурорскую шинель. Бороду отрасти. Свитку надень. Бандурой непременно разживись и, когда увидишь фашиста, спивай: «Ой, не ходи, Грицю, та й на вечерныци»
А не кажется ли вам, товарищ капитан, и Чапов вскакивает от волнения. Не кажется ли вам, что этот самый лейтенант из-под Нежина, над которым вы так издеваетесь, уже перешел линию фронта, сейчас честно сражается в своем полку, и никто понимаете, никто! не смеет бросить ему обвинение в дезертирстве?
Ты прав, Чапов, медленно говорит Пашкевич. Ты прав: переодевшись, легче пробиться. Но я не могу Подумай: по своей воле, хотя бы внешне, отречься от звания командира? Оставить оружие, чтобы не иметь возможности сопротивляться, чтобы беспомощным, жалким, безоружным попасть в плен? Нет, это не для меня Ухожу к армии в форме, с оружием, с партийным билетом, как положено советскому офицеру и коммунисту.
Я ухожу вместе с вами, товарищ майор! горячо отзывается Чапов.
Так, значит, вдвоем уходите? тихо говорит Рева. Смотрите, хлопцы, как бы вам завтра же зря голов своих не сложить.
Очень может быть, Рева, резко отвечает Пашкевич. Однако напророчь ты мне хоть десять смертей, я не изменю своему красноармейскому долгу. Товарищ комиссар! Я не принадлежу к твоей части, мы с тобой равны по званию, но последние дни я шел вместе с тобой и сейчас прошу твоего разрешения мне и Чапову уйти в армию.
Сердце сжимается. Приходится расставаться. Расставаться с обоими Мы сблизились с ними за этот короткий путь. Но Пашкевича не переубедишь. Да смею ли я? В конце концов мы идем с ними к одной и той же цели, только разными дорогами.
Против воли и добрым партизаном не станешь, говорю я. Что решено, то решено. Не будем тянуть: долгие проводы лишние слезы. К тебе только одна просьба, Пашкевич: пробьешься к армии доложи товарищу Строкачу, что задание его выполнено, что мы на южной окраине Брянских лесов, будем развертывать партизанские действия, ждем рации и его указаний. Ну
Мы крепко обнимаем друг друга.
Путь добрый, хлопцы, взволнованно говорит Рева. Будете в армии поклонитесь ей низко от нас и скажите: друзья остались в лесу, но не забыли, что они бойцы Красной Армии, и поклялись ничем не опорочить этой высокой чести Бывайте здоровы и целы. Путь добрый!
Пашкевич и Чапов уходят в лес. Идут быстро, словно хотят скорее оторваться от нас, сократить тяжелую минуту расставания.
Пройдя несколько шагов, оборачиваются, молча подняв над головой автоматы, и тотчас же скрываются за деревьями. Несколько мгновений еще слышны их торопливые шаги, хруст ветвей под ногами
Ушли, тихо говорит Рева. Лейтенант ушел. И наш прокурор. Яки добри хлопцы! Путь им счастливый
Глава третья
Вот она, матушка Нерусса! с ласковой гордостью говорит наш 80-летний перевозчик, еле уловимым движением весла выбрасывая длинную узкую лодку из тихой заводи на середину полноводной реки Неруссы, затененной густым вековым лесом.
Я забыл его фамилию, но отчетливо помню высокую, плотную, не по возрасту стройную фигуру старика из села Ямное. Он стоял на корме, ловко перебрасывая длинное весло с борта на борт, и лодка, в которой сидели я и Рева, казалось, такая верткая, неустойчивая, плавно скользила по речной глади, словно одно целое составляли с ней мы и этот седобородый старик. Старик смотрел вдаль, где река терялась в лесной глухомани, и слова его неслись над водой:
Тихая, покорная, говоришь?.. Нет, ты посмотри на нее весной, когда соберет она все полые воды, забурлит, разбушуется, перехлестнет через берега и хозяйкой гуляет по лесу. Таким потоком несет никакая сила не остановит.
А здесь много зверя, отец?
Зверя? Зачем тебе сейчас зверь понадобился? удивленно переспрашивает старик, настороженно глядя из-под насупленных бровей. Зверя тут вдоволь, чуть помолчав, продолжает он. И кабан водится, и медведь. Только те места не каждый найдет, а найдет не всегда назад воротится Вот ты говоришь весь лес исходил и зверя не видел. А в урочище «Колпины» был? В Пролетарском был? Не был? Ну тогда и леса нашего не видел.
Мы уже несколько дней ищем глухие места для нашей будущей партизанской базы. И на наше счастье старик невольно выдает нам тайны Брянского леса перечисляет его заповедные урочища, «куда пешком не пройти и конем не проехать»: между Теребушкой и Мальцевкой, между «Колпинами» и реками Сев и Нерусса, у Пролетарского
А вон там, старик показывает на противоположный берег, верст пятнадцать напрямик отсюда медвежий угол, Ляхово Только теперь не то время, чтобы охотой заниматься Или, может, она вам с руки сейчас, эта охота? и снова бросает настороженный взгляд.
Я внимательно слушаю старика. Он сделал то, чего нам так трудно было добиться без карты, без помощи местного человека. Он, сам не подозревая этого, дал нам первые ориентиры для поиска базы.
Зашуршав дном о песок, лодка пристает к берегу у подножия древнего дуба-великана.
Много повидал он на своем веку, глядя на дуб, задумчиво говорит старик. О многом мог бы сказать. Когда я еще в молодых годах, лет этак пятьдесят назад, возил хлеб по Неруссе из курских степей на Десну, он уже приметным стоял.
Старик не торопится уезжать. Явно желая вызвать нас на откровенный разговор, распознать, что мы за люди, он неожиданно, без всякого повода с нашей стороны, начинает рассказывать, как в этих местах формировал свой полк Тимофей Черняк, как он сам видел прославленного командира вот здесь, у этого дуба, как полк Черняка выбил немцев из Трубчевска, потом соединился со Щорсом и прошел с ним по Украине, громя кайзеровцев, Петлюру, польских панов.
Настоящий был человек, говорит старик о Черняке. Подход к людям имел. Потому к нему и шел народ. Говорят, сам Ленин послал его к нам, в Брянские леса.
Сегодняшние партизаны тоже собираются у этого дуба? не то серьезно, не то шутя спрашиваю я.
У этого или другого, не знаю, только люди говорят, есть партизаны, отвечает старик. Есть, уверенно повторяет он и рассказывает, что за Десной летят на воздух фашистские колонны, на большаке Середина-Буда Севск разгромлен большой обоз, на дороге Суземка Трубчевск подорвана штабная машина, в Страчево разбита танковая часть.
Мы с Ревой невольно переглядываемся, с трудом сдерживая улыбку: нам хорошо известны эти «операции». На большаке Середина-Буда Севск мы отбили всего лишь две подводы с продовольствием и оружием, на дороге Суземка Трубчевск неудачно обстреляли легковую машину, и наша попытка найти Сеня в Страчево и несколько сожженных нами тягачей, как видно, превратились в разгром танковой части.
Вот, оказывается, как быстро разносятся вести по Брянскому лесу. Вот во что превращает народ пусть скромные, но такие желанные стычки с врагом Но кто это действует там, за Десной?..
Осторожно расспрашиваем старика, пытаясь выведать у него подробности о партизанах. Нет, он ничего не знает или не хочет говорить. Пора прощаться, но перед этим надо оставить его в неведении о цели нашего путешествия.
Как отсюда попасть в Трубчевск и Суземку?
А зачем вам туда?
Как зачем? Дела.
Старик удивленно, пожалуй, даже неприязненно, смотрит на меня. Густые брови сурово сходятся над переносьем. Ни слова не ответив, он садится в лодку и сильным ударом весла отталкивается от берега. Через минуту оборачивается, еще раз внимательно оглядывает нас с ног до головы, словно хочет крепко запомнить, и быстро гонит лодку прочь
Дуже погано подумал о нас цей дид, тихо говорит Рева, и в голосе его сожаление о том, что не смогли мы откровенно, по душам поговорить с этим хорошим стариком
Входим в лес и берем направление, указанное нашим перевозчиком, к урочищу Ляхово.
Почти до сумерек бродим по гущине, идя напрямик. Находим, наконец, глухое место, пожалуй, подходящее для базы, и, сделав метины на деревьях, выбираемся на заброшенную лесную дорогу.
Дорога заросла высоким, уже отцветшим молочаем, папоротником, метелками «кукушкиных слез». Под ногами шуршит желтый прелый лист, растут редкие кустики черники и среди них подгнившие от старости и осенних дождей мухоморы. Изредка поднимаются молодая березка или елочка с ладонь высотой, словно кто-то нарочно посадил их здесь. И опять прелый лист, кустики черники, трухлявые, поникшие мухоморы.
Глушь, безлюдье
Что это? В еле заметной вмятине давно неезженной колеи, покрытой нетронутой многолетней опавшей листвой, растет молодая вишенка. Как она попала сюда в дикую брянскую глушь?
Останавливаюсь, поджидая Реву. Своей обычной размашистой походкой шагает он по обочине, полы его распахнутой шинели бьют по оголенным веткам.
Смотрю на Реву и перед глазами встают Пашкевич и Чапов. Простившись и уже отойдя от нас, они высоко подняли автоматы над головой. Где они теперь?. Прорвались через фронт или погибли в неравном бою?..
Рева заметил вишенку. Он молча наклоняется над ней, осторожно, чуть касаясь кончиками пальцев, гладит маленькие пожелтевшие листочки и поднимает на меня глаза.
Якась жинка чернобровая ехала на телеге, вишню ела, песню о милом спивала и обронила косточку Давно это было, Александр. Лет пять назад. Сейчас у нее, может, такой же хлопчик, как мой Толька Эх, Толька Любил я брать его в поле, комиссар. Бывало, трактор забарахлит. Не могу видеть, когда машина не в порядке жалко, словно родной мне человек заболел. Полезу под мотор, вожусь в масле, а Толька за мной. Вернемся домой оба на чертей похожи чистого местечка не найдешь. Ну, конечно, сначала моя Инна Павловна нам взбучку задаст. Шумит, шумит, а потом посмотрит на Толькину мордашку в масле, в пыли, одни глаза ясные, чистые, вот-вот слезы из них брызнут и рассмеется: «Эх вы, трактористы мои милые Скоблитесь, мойтесь, переодевайтесь и за стол: сегодня борщ ваш любимый»
Снова невольно вспоминается Пашкевич. Мы прошли бок о бок с ним сотни километров, но что мне известно о нем? Он из потомственной рабочей ленинградской семьи. Кончил юридический факультет. Готовился защищать кандидатскую диссертацию. И только. А зайдет, бывало, обычный, задушевный солдатский разговор о семье, о любимых и Пашкевич, как улитка, залезет в раковину. Я так и не узнал, женат ли он. То ли нелады у него в семье, то ли свято хранил он память о любимых и не хотел расплескивать дорогих воспоминаний
Смотри, комиссар, показывая на вишенку, говорит Рева. Ей пять лет, не меньше. Растет она в колее. Значит, пять лет по этой дороге никто не ездил. А это что значит? Значит это то, комиссар, что нашли мы место для базы лучше некуда: человека здесь и в помине нет
Далеко впереди раздается петушиный крик.
Шо це таке? чутко прислушиваясь, удивленно говорит Рева. Звидки тут ця домашня птаха? Цикаво А ну-ка, комиссар, побачим.
Снова идем по дороге. Впереди виднеется просвет. У опушки, вплотную прижавшись к старым темным елям, густая поросль молодого сосняка, березок, елочек. Тут же под ногами полусгнившие пни, источенные муравьиными ходами. Надо полагать, лет двадцать назад здесь была вырубка, и эта молодая поросль выросла на забытой людьми порубке.
Выходим на поляну. У опушки стоит небольшой дом, сложенный из кондового леса. Чуть поодаль второй.
Нам навстречу идет мужчина лет под сорок невысокого роста, щупленький, с черной бородой и добрыми, ласковыми глазами.
Здорово, землячок! первым заговаривает Рева. С дороги сбились. Как в Ямное пройти?
В Ямное?.. Да вы оттуда идете. К нам ведь одна дорога из Ямного. Другой нет. В тупике живем Как же так получилось?
Да вот так и получилось. Послали нас, дорогу плохо рассказали, мы и заплутали А это что за место?
Ляхов. Урочище Ляхов.
Ну вот, и Рева сокрушенно качает головой, хотя по глазам вижу доволен Павел. А как в Пролетарское пройти?
Сюда надо, мужчина показывает на север. Прямо по лесу километров пятнадцати не будет. Только прямо вам одним не пройти. Ну, а через Красную Слободу тридцать, а то и все сорок потянет Да вы заходите в хату, переночуйте, приглашает он. Куда бы ни пошли, только к утру до села доберетесь. Глядите уже вечереет.