За полчаса успеваем подружиться с хозяином. Зовут его Никитой Самошкиным. До войны он работал лесником, фашистов ни в Ляхове, ни в округе до сих пор не видел.
И, надо полагать, до зимы не увижу, пока болота не замерзнут. Сами знаете дорога к нам немощеная.
А партизаны? спрашиваю я.
Никита оглядывается на хозяйку она возится у печи, готовя обед, и, наклонившись ко мне, шепчет:
Есть, и глаза у него такие, как у парнишки, сообщающего такую радостную, такую волнующую новость, о которой можно или кричать или говорить шепотом. Сам видел. В лес шли. Трубчевцы.
Связаться с ними можно?
Куда там! Такое творится вокруг. Да разве найдешь их в нашем лесу?
Хозяйка радушно приглашает к столу. Рева приносит сумку от противогаза и, явно рассчитывая на эффект, медленно вынимает одну за другой консервные коробки с яркими заграничными этикетками.
Хозяйка удивленно оглядывает все это богатство, переводит глаза на Реву и сразу же мрачнеет. Куда девалось ее радушие! Рывком сует она обратно в печь только что вынутый чугунок с кашей, молча ставит на стол вареную картошку и отходит к печи.
А ты что же, хозяюшка? недоумевает Рева. Сидай с нами. Попробуй заморский харч.
Благодарствуйте, не оборачиваясь, бросает она через плечо. Чужое нам без надобности. Уж мы как-нибудь своим пропитаемся. Свое-то хоть и без разносолов, зато честное, и она решительно направляется к двери.
Стой! гремит Рева, вскакивая из-за стола. Стой! О якой чести говоришь? Да ты что же, хозяйка, меня за подлеца считаешь? За Иуду? Думаешь, честь свою продал за эти баночки, будь они неладны?.. Нет, погоди! Рева берет хозяйку за плечи и резко поворачивает к себе. Дивись в мои очи! Дивись!.. Ну? Такие очи у Иуды?.. Да як же ты
Долго приходится нам убеждать хозяйку, что консервы трофейные, что они добыты в бою, что мы свои, советские люди.
Наконец, поверив, она садится за стол. Рева накладывает ей полную тарелку, мешая сардины, плавленый сыр, пшенную кашу, картофель. Смущенно улыбаясь, она пробует это странное месиво, а Рева ораторствует:
Цей сыр из Голландии, це рыбки из Франции. Мясо из Австралии. Сало наше. А своего, немецкого, ничего. Разумеешь, якие бандюки?
Хозяйка неожиданно отодвигает от себя тарелку и настороженно смотрит на Реву.
Шо? удивляется тот.
А те бандюки за баночками не придут? тихо спрашивает хозяйка.
Ни! весело смеется Рева. Ну, як такое может быть, чтобы мертвяки ходили?.. Ни! Кушай себе на здоровьице, хозяюшка
*
Следующий день выдался ясный и солнечный. Я сидел у окна. Передо мной на подоконнике лежала тетрадь. В окно была видна полянка около дома, сосняк и единственная дорога, ведущая в Ляхов.
Ночью, очевидно, ударил крепкий заморозок, он сковал щедро напоенную влагой землю, и осеннему солнцу оказалось не под силу разморозить ее полянка подсохла, и только посредине блестела небольшая лужица. Солнце медленно поднималось над лесом, словно ему некуда торопиться: в эту осеннюю пору его путь по небу был действительно короток. Приближалась зима.
Утром хозяйка нагрела воду, я долго мылся, брился, приводил себя в порядок и вот сейчас сижу у окна и намечаю первые вехи нашей партизанской борьбы.
Еще вчера первоочередной, главной задачей были поиски базы. Сегодня это уже позади: на первых порах едва ли можно найти лучшее место, чем Ляхов этот поистине медвежий угол. У нас уже есть кое-какой запас продуктов и боеприпасов. Ларионов и Абдурахманов хранят наши трофеи у «Вороньей деревни», и сегодня на рассвете Рева с Никитой отправились за ними, чтобы привезти сюда наше богатство.
Теперь нам нужен план план организации отряда, план боевых действий, если, конечно, можно назвать боевым планом то, что под силу нашей четверке, затерянной в неведомом, далеко еще не обжитом Брянском лесу, наводненном вражескими засадами, среди пожарищ, виселиц, в обстановке расстрелов, жестокого фашистского террора.
Не легко дается мне этот план. Никак не уживаются друг с другом время, которое не ждет, мои мечты с мало-мальски серьезных боевых операциях и наши ничтожные возможности. На каждом шагу возникают, кажется, неустранимые тупики.
Я намечаю боевые операции. Мы бьем врага на большаках, в селах, на железной дороге и упираемся в первый тупик: нас четверо, всего лишь четверо. Энергично собираем отряд, он численно вырастает уже в солидную, ощутимую силу и второй тупик: чем вооружить бойцов, чем накормить их? Исподволь, систематически начинаем готовиться к борьбе, подбираем людей, налаживаем разведку, параллельно в мелких операциях добываем оружие и продовольствие Опять тупик: мы не можем без меры растрачивать время.
Пытаюсь сузить свои мечтания, сжать сроки, найти новые возможности и постепенно все четче и четче вырисовывается план.
Мы должны связаться с Сенем, а через него с подпольными райкомами. Это сразу же выведет нас на широкую дорогу, мы станем зрячими, обретем силу, людей, связи.
Мы обязаны с Таней или без Тани найти радиоприемник. Он позволит нам чувствовать пульс Большой земли. Мы начнем распространять сводки среди народа, поднимать его на борьбу, обрастать своим активом и подпольем.
Не теряя времени, будем бить врага. Первая операция на одном из лесных большаков: практика показала это под силу нам. Вторая на железнодорожной ветке Суземка Трубчевск. Об этой ветке нам рассказал Попов, старик-железнодорожник из Суземки. Наша армия при отходе разрушила ее. Трубчевский бургомистр Павлов решил восстановить эту ветку: он выгоняет на работу железнодорожников тех, кто связан семьей, старостью, болезнями, кому трудно уйти в лес. На ней уже поставлены два деревянных моста, уже кончают ремонтировать паровоз. «Снимите с нас этот грех, говорил Попов, разорите нашу работу». Вот мы и разорим их работу.
Вести об этих операциях, как эхо, разнесутся по лесу тому порукой рассказ старика-перевозчика на Неруссе. Они вольют новые силы в народ, и к нам придут те, кто ищет руководства для борьбы. Они пополнят нашу базу оружием и продовольствием.
Наконец, мы свяжемся с Иванченко в Смилиже и сержантом, который нес лекарство раненым в Челюскин. Пусть даже Иванченко окажется не тем, кем он нам представляется, пусть «мудреный старик» в Челюскине будет не таким уж мудреным, но бойцы Красной Армии, вышедшие из плена, и раненые, оставленные в Челюскине, наш боевой резерв, наши будущие соратники и друзья.
И я коротко записываю:
1. Сень. Райкомы.
2. Радиоприемник.
3. Операция на большаке; операция на ветке Суземка Трубчевск.
4. Иванченко в Смилиже; сержант и «мудреный старик» в Челюскине.
В конце записи ставлю дату «1 декабря»: это крайний срок выполнения.
Так выглядел наш первый боевой план партизанской борьбы
Военные идут! Много! неожиданно врывается в комнату хозяйка.
Смотрю в окно. По дороге медленно въезжает на поляну телега. На телеге Никита. Рядом шагают Рева, Ларионов, Абдурахманов и трое незнакомых мне военных Нет, один среди них знакомый Не может быть Но это его шинель, его такая характерная, подтянутая фигура, его лицо
Пашкевич! Прокурор! кричу я и выбегаю навстречу.
Мы крепко обнимаемся.
Здравствуй, комиссар, говорит, наконец, Пашкевич. Здравствуй, повторяет он, и в голосе его радость встречи и безмерная усталость.
А Чапов? спрашиваю я и оглядываюсь на двух военных.
Лейтенант Чапов прибыл в ваше распоряжение, товарищ комиссар! весело докладывает лейтенант, выходя из кустов.
Знакомься, смущенно улыбается Пашкевич, показывая глазами на военных. Мои спутники и товарищи по неудаче.
Лейтенант Филипп Стрелец, вытягивается передо мной молодой стройный офицер с худым продолговатым лицом.
Лекпом Приходько, представляется его товарищ, низенький, полноватый, с оспенными ямками на щеках.
Разрешите доложить, товарищ комиссар, отзывает меня в сторону Ларионов. Ваше приказание выполнено. Товарищ Кутырко передает, что нашла человека, который может привести к приемнику. Товарищ Кавера просил сказать: вечером двадцать седьмого у «Вороньей деревни» назначена встреча с товарищем Сенем.
Какой на редкость удачливый день!..
Наши выгружают из телеги ящики с консервами, патроны, два ручных пулемета, а мы с Ревой и Пашкевичем входим в хату.
Ну, рассказывай, прокурор.
Рассказывать нечего, устало говорит Пашкевич. Вышло так, как вы мне говорили: пробиться к фронту не смог. Во всяком случае с оружием и в форме.
Подожди, беспокоюсь я, заметив, как поморщился Пашкевич, ступив на правую ногу. Что с тобой? Ранен?
Вот напророчил мне Павел смертей с три короба, улыбается прокурор. Смерть миновала, а царапнуть царапнули.
Так чего ж ты молчишь? Посмотреть надо. Перевязать.
Ерунда. Все уже сделано.
Мы садимся вокруг Пашкевича и слушаем его
Пашкевич прав: рассказывать нечего. Все было так, как мы предполагали. Десятки тяжелых километров. Ночевки в копнах. Ракеты. Встречи с патрулями. Перестрелки. И опять патрули, ракеты, мучительные переходы Возвращение назад и встреча со Стрельцом и Приходько
Стрелец перед войной кончил Киевское пехотное училище. Когда бои шли у Брянских лесов, был ранен. Его приютила старушка в селе. С лейтенантом остался военфельдшер Приходько и выходил Стрельца. Решили пробираться к фронту. Претерпели то же, что выпало нам, вернулись к той самой старушке, от которой начали свой путь, и встретили Пашкевича с Чаповым
Как же вы нашли нас?
Очень просто. Пришли на Брусну ведь сюда последний раз мы заходили вместе Откровенно говоря, надежды было мало, но когда хозяйка сказала, что поджидает вас с минуты на минуту, у меня, кажется, сердце перестало биться от радости.
Говорил я тебе, дурню, с ласковой укоризной замечает Рева. Говорил
Нет, я не жалею, что пошел, твердо перебивает Пашкевич. Не жалею. Я сделал то, что должен был сделать. Собственными глазами увидел, на собственной шкуре испытал прорваться к армии очень сложно. Подчас невозможно. Надо знать места перехода. А идти так, на ощупь глупо: чуть оступишься, и конец Теперь всем сердцем, всей душой я с вами Кстати, комиссар, желая, очевидно, переменить тему разговора, говорит Пашкевич, ты обещал Еве Павлюк быть у нее двадцать четвертого?
Нет. А что?
Она говорила, будто ей Ларионов заявил: комиссар непременно придет слушать радио двадцать четвертого утром так чтобы был приемник.
Да це ж Ларионов, бисов сын! недовольно замечает Рева. Ты ему приказал, комиссар, поторопить Татьяну с приемником, а он уже от себя брякнул о твоем приходе. Перестарался хлопец. Черт знает что получилось. Ты только послушай, комиссар, прокурора.
Пашкевич рассказал, что к Еве снова приходил человек со шрамом на щеке и наговорил ей всякой всячины: дескать, он на большой подпольной работе, связан рацией с Москвой, завтра же запросит о судьбе ее мужа и Ева растаяла. Тут же он огорошил ее тем, что ему известно о нашей ночевке в ее доме, и просил Еву устроить ему встречу с нами: «Я командира свяжу с Москвой нечего ему болтаться беспризорным в лесу». Ева, зная от Ларионова, что мы будем у нее 24-го утром, согласилась, и встреча назначена на вечер в Брусне, у Богачева.
Это кто такой?
Мне удалось навести о нем справки у местной учительницы, продолжает Пашкевич. Живет он на отшибе в поселке и сам на отшибе держится от всех. Лет ему за шестьдесят. Поселился здесь года четыре назад. Жена умерла. Одна дочь живет с ним, ведет хозяйство, вторая училась в Киеве, кончила институт, поступила инженером на завод в Шостке. Не так давно ее арестовали, судили, обвинили как будто в шпионаже и, говорят, расстреляли. Самого же Богачева не тронули. Незадолго до войны он стал завхозом школы в Буде, директором которой был Сень, и продолжал работать до прихода немцев
Подожди, может быть
Нет, ничего другого быть не может. Решительно перебивает Пашкевич. Слушай дальше. Встреча была назначена на двадцать четвертое. А вчера, двадцать пятого, явилась учительница и сказала, что в вечер встречи в стогах сена у дома Богачева засела фашистская засада и ушла только на рассвете. Как будто ясно?.. Но и это не все. В тот самый момент, когда я говорил с учительницей, а беседу мы вели с ней в сосняке, снова к Еве пожаловал тот, со шрамом. Спросил, почему сорвалась встреча, Ева уже знала о засаде и, решив раз навсегда отделаться от него, не подумав, заявила, что вы ушли через линию фронта. Он сурово бросил: «Хорошо. Посмотрим» и был таков. Их разговор длился минуту, и я, к сожалению, не застал этого субъекта. Разумеется, Ева волнуется.
Вот так и влипнуть могли, задумчиво говорит Рева и закуривает незнакомую мне трубку.
Откуда у тебя трубка, Павел?
Трубка? Так це ж Ева дала, когда мы у нее в прошлый раз были. Сказала: «От Михаила осталась. Когда смутно будет, закурите, Павел Федорович. Авось полегчает».
Смутно, Павел?
Смутно. Якась сволота гестаповская ходит по земле, на добрых людей замахивается.
Так Что же нового о приемнике?
Оказывается, Пашкевич виделся у Евы с Татьяной. Она рассказала, что ходила недавно в поселок Заводской, к своему знакомому, Ваське Волчку. По словам Тани, это парень бедовый, языкастый, певун, толковый, с головой. Отправилась потому, что краем уха слыхала, будто Васька связан с радиоприемником. Самого Ваську в хате не застала, разговорилась с его матерью, и та проговорилась, что у Васьки есть дружок в поселке Бошаровском, какой-то Скворцов. У Скворцова запрятан приемник. Ребята слушают сводки, переписывают их, и второй Васькин дружок он до войны работал агентом по сбору кожсырья, у него бельмо на глазу и живет он тоже в Бошаровском разносит эти сводки. Когда же явился Васька и Таня заговорила с ним о приемнике, он начисто ото всего отперся. Однако Татьяна поняла, что Васька знает о приемнике, и, если мы вместе с ней придем к нему, Волчок, быть может, не станет отнекиваться.
Своей властью я распорядился, добавляет Пашкевич, чтобы Таня пока ушла от Павлюк и ждала нас сегодня в условленном месте.
Вот все, что принесли наши в Ляхов.
Итак, Таня ждет нас сегодня. Встреча с Сенем назначена на завтра. Значит, немедленно мы выходим добывать радиоприемник, потом повидаем Сеня и, наконец, Еву Павлюк: надо лично разобраться в обстановке и, если удастся, разгромить богачевское гнездо.
*
Поздним вечером Таня приводит нас в поселок Заводской. Фашистов нет. Кое-где в хатах горят огоньки. Окно в хате Волчка тоже светится. За столом сидят парни, девушки и горячо беседуют.
Открываем дверь и картина мгновенно меняется. Красивый стройный парень с длинными светлыми волосами, откинутыми назад, уже играет на гитаре. Высоким голосом он запевает:
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой
Все дружно подхватывают.
Что за веселье? резко бросает Рева. Война кончилась? Делать нечего?
Парень с гитарой медленно поворачивается к нам. Вижу его озорные глаза и понимаю: передо мной сам Васька Волчок.
А что же делать прикажете? говорит он, и в его голосе явная издевка.
В хату входят Таня с Пашкевичем. Татьяна что-то шепчет Ваське и опять будто подменили хозяев.
Здравствуй, Татьяна!.. Что же ты сразу не показалась? звучат доброжелательные голоса. Садитесь, садитесь, товарищи. Вот сюда
Осторожно начинаю говорить о фронте, о сводках, которых нет и никак не получишь.
Васька Волчок авторитетно объясняет: Ленинград держится, Воронеж наш, фронт восточнее Орла и Таганрога и западнее Харькова
Откуда сведения? быстро спрашиваю Ваську, надеясь выведать у него правду о приемнике.
Старичок сводки приносит. Из Суземки, не моргнув глазом, отвечает Волчок. У его дочери приемник работает.
Пристально смотрю в глаза Волчку. Он не отводит глаз. Васька явно врет, но его едва ли заставишь отказаться от этой лжи
Мы к вам, ребята, по дороге забрели, говорю я. Нам в Бошаровский надо. Проводите?
Конечно, проводим, охотно соглашается Волчок. Даша! обращается он к одной из девушек. Анатольку сюда. Мигом!
Через несколько минут в хате появляется Даша и с нею высокий нескладный парень с бельмом на глазу!
Здорово, друже! очевидно, тоже заметив это бельмо, радостно приветствует его Рева. Ты из Бошаровского, землячок?