Когда очнулся, он по-прежнему лежал на нарах. Первое, что он услышал, был веселый смех.
Черт подери! говорил знакомый голос врача. Он выпил недельный запас чистого спирта!
Другой голос, басовитый, с хрипотцой, сказал:
Вряд ли! Глотнул, наверно, а остальное вылилось А жаль!.. Смотри, как будто пошевелился
Действительно, Леон невольно поправил левую, затекшую руку.
Сейчас придет в себя!
По тому, как двое спокойно сидели на своих скамейках, ведя неторопливый разговор, Леон понял, что теперь его уже без присмотра не оставят. Они будут дежуритьчас, два, весь день, сутки, недели, если это будет нужно. Ах, если бы можно было бесконечно лежать вот так, о закрытыми глазами и умереть. Но его стал душить мучительный кашель, он раздирал грудь, и пришлось невольно открыть глаза.
Тотчас же над ним нагнулся коренастый человек, лысоватый, с острым прищуром глаз и по-румынски спросил:
Как дела, майор?.. Вам туговато пришлось, неправда ли?!
Леон подавил приступ, помолчал, рассматривая лицо русского подполковника.
Да! слабо улыбнулся он. Мне сильно досталось!
Вы знаете, что находитесь в плену?
Леон вздохнул. Офицер взял со стола дымящуюся кружку и протянул ему.
Выпейте-ка горячего чаю! Конечно, это не спирт, он коротко усмехнулся, но помогает!..
Чай был приторно сладкий, железная кружка обжигала губы, но Леон жадно глотал. Врач сидел у стола, опершись локтями, и молча смотрел, как он пьет. Временами переглядывался с коренастый офицером, раскладывавшим на другой стороне стола листки бумаги, карандаши и какие-то документы.
«Будут допрашивать!»понял Леон и невольно взглянул на плотно прикрытую дверь. Ему послышались шаги. Это могли быть солдаты, которые станут его избивать, как только он откажется от показаний. Но за дверями было тихо, если не считать доносящихся звуков отдаленной стрельбы. А в том, с какой тщательностью офицер занимался своими бумагами, было нечто успокаивающее.
И допрос начался. Леон решил не уступать. Отвечал по возможности коротко и односложно, чутко присматриваясь к офицеру, который его допрашивал. Однако он ничего не мог прочесть на сухом, замкнутом лице. Тот не проявлял ни ненависти, ни дружелюбия. Конечно, Леон ничем не выдал, что понимает по-русски. Но и в коротких репликах, которыми изредка обменивались офицеры, не таилось угрозы. Ему даже показалось, что допрашивают его лишь для порядка, а на самом деле им обоим скучно и они хотели бы скорее покончить с формальностями.
Меня расстреляют? вдруг спросил он и почувствовал облегчение. Ему нужна была ясность, вот и все.
Офицер перестал писать, поднял голову и удивленно пошевелил бровями.
Хотите ясности? переспросил он.
Да! Только не говорите банальных фраз о том, что все зависит от степени моей откровенности!.. Я все равно не поверю!
А между тем это действительно так!
Ну, а если я откажусь с вами разговаривать?! Где-то в глубине души Леону хотелось, чтобы офицер его пристрелил, так мучительно болела голова. В конце концов какая разницачасом раньше, часом позже; спокойствие обманчиво: они ведут себя так мирно потому, что он говорит. А что этот круглолицый, со свирепыми глазками, станет делать, когда ему откажут в показаниях? Ну, бей, бей!.. Бей же! Сквозь жаркую пелену откуда-то издалека донесся голос:
Майор, а вы можете не закатывать истерик?..
Придя в себя, Леон долго молчал, ощущая горькую сухость во рту.
Допрашивавший его офицер ничем не выдавал своего нетерпения. Сидел за столом и перочинным ножиком сосредоточенно оттачивал карандаши. Врач разложил перед собой на бумаге хлеб, помидоры, кончиком ножа поддевал в консервной банке куски мяса в желтоватой пленке холодного сала и отправлял себе в рот.
Корнев, есть хотите? спросил он.
Нет, не до еды! сказал подполковник по-русски. Этот тип решил меня провоцировать!.. Выясняет мои намерения! Торгуется!.. Хочет купить себе жизнь
Капитан усмехнулся.
Ну, что ж! Его можно понять!..
Понять-то можно! Но попади я в его лапы, не лежал бы в лазарете, как барин!.. Он бы мне уже иглы под ногти загонял!..
Леон, протестуя, невольно приподнялся на локте, затем, опираясь обеими руками о нары, сел, стараясь не шевелить головой.
О, воскликнул врач, смотри-ка, спирт оказывает целебное действие! Пациент набирает сил на глазах!..
Леон несколько мгновений сидел молча. Ему хотелось сказать что-то острое и злое. Этот подполковник как будто принимает его за гестаповца. Но он решил продолжать игру до конца. Чем дальше никто не будет знать, что он понимает по-русски, тем больше шансов у него остаться живым.
Хорошо! сказал он. Я буду отвечать. Но только на те вопросы, которые не роняют моей чести!..
Корнев вдруг отложил карандаш. В его замкнутом взгляде появилось какое-то новое, почти веселое выражение.
Вы говорите о чести?
Леон молча кивнул. Корнев повернулся к врачу:
Этот оригинал заговорил о чести!
Врач усмехнулся:
Да уж!.. Но говорят, что румыны ведут себя все же лучше, чем немцы!..
Как будто! пробурчал Корнев. Ну, ладно!.. И по-румынски обратился к Леону:Хорошо, будем говорить о чести!
Если бы не некоторые ошибки в произношении, Леон считал бы, что перед ним сидит румын. Корнев говорил по-румынски в совершенстве, пользуясь редкими оборотами и идиомами.
У вас прекрасное произношение, сказал Леон, чтобы как-то смягчить напряжение.
Не очень-то! Я знаю свои ошибки!
Где вы изучили язык?
Я родился в Кишиневе.
Ах, вот как! А моя матьв Тирасполе!
Можно сказать, мы с ней земляки!
В какой момент Леон сказал, что ожидается воздушный десант русских?! Он уже не помнит! Но он сказал, и по тому, как вдруг остановился взгляд подполковника, сразу понял, что эти слова вызвали особый интерес. Теперь подполковник вцепился в него словно клещами. Откуда ему известно о десанте?.. Кто говорил? В каком штабе?.. Где, по мнению немцев, должен этот десант высадиться?! В какое время?! Предположительно какой численностью?..
Он допрашивал с такой дотошностью, словно речь шла о немецком десанте. А ведь Леон придумал версию о том, что немцы ждут высадки советского десанта как раз для того, чтобы отвлечь его внимание. Он хотел, чтоб в нем увидели важного информатора, а таких обычно не расстреливают, во всяком случае не торопятся это сделать. А там, кто знает, судьба ведет людей непостижимыми путями. В первые минуты он даже порадовался тому, что его маневр удался, но постепенно стал понимать, что подполковник встревожен, хотя и не подает вида. И это его напугало. От него потребуют подробностей! А что он мог еще прибавить? Действительно, среди офицеров ходили слухи о том, что возможен советский десант. Но это были лишь предположения, основанные на оценке сложившейся обстановки. Сейчас же Леон, нервы которого были напряжены до отказа, стремясь убедить допрашивающего в своей правдивости, говорил об этих слухах как о достоверно известных сведениях. «Неужели я попал в цель?»думал он, стараясь проникнуть в мысли Корнева, но тот, задавая вопросы, пристально смотрел ему в глаза, словно щупом выверяя, есть ли в этих словах правда, не кроется ли под их верхним слоем ложь.
Теперь уже Леон твердо стоял на своем. Постепенно его рассказ обрастал подробностями, которые должны были придать достоверность всему, что он говорил «О десанте сообщили из штаба самого Антонеску!», «Сообщил об этом командир дивизии генерал Содовану», «Высадиться советский десант должен на отлогом берегу Каролина-Бугаза». Он понимал, что его показания быстро проверить невозможно. О, боже!.. Как трудна битва за жизнь! Словатоже оружие И как будто оно действует
Допрос быстро подошел к концу. Подполковник явно спешил. Леон видел, как он торопливо перекладывал листки допроса, тщательно их номеруя. Потом сложил вдвое, глубоко засунул в кожаную полевую сумку, висевшую на боку, и, быстро попрощавшись с врачом, почти выбежал из землянки
Он сказал что-нибудь ценное? спросил ему вслед врач: он всегда не успевал спросить вовремя.
Уже хлопнула дверца, зашумел двигатель машины и послышалось шуршание колес о гравий
Через полчаса за Леоном пришли двое конвоиров и, посадив на вездеход, повезли куда-то по дороге, петлявшей среди серых, выжженных солнцем холмов.
Постепенно он оживал. Тряская дорога утомила его, но он уже мог держать голову прямо, и хотя висок изредка пронзала острая боль, от которой лицо сводило тиком, все же его уже не кидало в беспамятство. Он прислушивался к разговору конвоиров, которые были убеждены, что он не понимает по-русски, и постепенно из разрозненных реплик понял, что его везут в штаб армии и что его будет допрашивать полковник Савицкийбольшой начальник, о должности которого солдаты умалчивали. Ему хотелось подробнее узнать, кто этот человек, но, упомянув о Савицком, солдаты стали говорить о какой-то девушке, которая писала из тыла одному из них письма, потом прислала свое фото, а теперь предлагает заочно выйти замуж.
Солдаты обсуждали это дело совершенно серьезно. Фотография ходила по рукам. Все одобряли девушку, и даже Леон сумел взглянуть на нее, когда солдат, сидевший рядом, долго рассматривал фотографию. Девушка действительно была красива: толстая коса, конец которой терялся где-то за обрезом фотографии, лежала на правом плече, сползая вниз в тяжелом переплетении прядей. А глаза?! То ли светло-серые, то ли голубые, с выражением какой-то первозданной наивности, но Леон смотрел на девушку и думал, что она довольно глуповата. И все же не смог не пожалеть себя. Почему он не женился на той, в Плоешти! Она ведь была и красива и умна! Не захотел быть мебельщиком!.. Хотя что теперь жалеть! Фабрика несостоявшегося тестя как будто сгорела во время бомбежки.
Его поместили в небольшом доме на краю деревни. В маленькой, скудно обставленной комнате стояла койка, застеленная серым ворсистым одеялом, и тумбочка; под потолком на проволоке висела электрическая лампочка. Его не заперли, но под окном маячил часовой. Какое счастье растянуться на койке и отдаться покою. Пусть сейчас начнется адская бомбежка! Пусть вокруг рвутся снарядыон не сдвинется с места!..
Через час ему принесли обеддва котелка, в одном суп, а в другом гречневая каша с мясом; грубовато, но вполне сытно Впрочем, он не думал о еде. Он думал о человеке, с которым предстоит неминуемая встреча.
И вот сейчас перед ним действительно сидит полковник, сравнительно молодой, черноволосый, с интеллигентным, выразительным лицом. Такое лицо может быть и у адвоката, и у модного врача. Воспитан, не прячет, как видно, своих мыслей. Обращаясь к переводчику, лейтенанту, который сидит у стола, говорит ему «ты» и попросту называет Витей. И лейтенант, хотя ему не больше двадцати пяти лет, сутулый, в очках, очевидно из студентов, держится так, словно полковник ему родной дядя, без всякого явно выраженного уважения к званию. «Неужели это и есть Савицкий?» думал Леон, настороженно следя за его движениями. Хотя ничего не предвещало обострения, это не успокаивало. Наоборот, Леон был слишком опытен, чтобы не ожидать ловушки. Когда?! Сейчас или позднее?! Он увидел, как полковник перелистывал лежавшие перед ним на столе листки, и, разглядев свою фамилию, сразу понял, что допрашивавший его подполковник уже успел перепечатать допрос протокола на машинке.
Витя! Переведи ему, что я ознакомился с его показаниями, сказал Савицкий, надевая очки, которые сразу придали строгость его лицу, и меня интересует лишь один вопрос. Чем он может подтвердить правдивость своих показаний о том, что немецкое командование знает о советском предполагаемом десанте?..
Пока Витя переводил, спотыкаясь на словах, которые ему давались с трудом, у Леона было время подумать над ответом. Но он внимательно смотрел в рот переводчику, словно только от него узнавал о смысле обращенного к нему вопроса. Витя старался. Его пухлое лицо взмокло от пота. Видно, он имел не очень-то большую практику, и Леону хотелось ему помочь. Однако он молчал. Наконец, с переводом было покончено.
Мне думается Я, конечно, точно не знаю, сказал Леон, стараясь говорить обтекаемо. Но к району Каролина-Бугаза подводятся войска.
Пока переводчик переводил, спрашивая у Леона значение отдельных слов, полковник слушал с полным вниманием.
Спроси его, Виктор, убежден ли он в этом?
Виктор переспросил Леона, и тот уже уверенно кивнул головой. В конце-то концов его сообщение не расходилось с истиной. Действительно, он сам видел доты на берегу Каролина-Бугаза. Другое дело, что построены они были года полтора тому назад. Но эта неувязка не казалась ему значительной. В конце концов трудно будет установить, когда они строились. Они существуютвот что главное.
Ему показалось, что полковник поверил.
Это все очень интересно, проговорил он и вдруг снял трубку загудевшего телефона. Савицкий слушает!..
Так, значит, встреча состоялась. Как теперь повернется его судьба?
Через несколько минут конвойные вели его обратно, в хату на краю деревни. Леон напряженно продумывал все, о чем спрашивал его Савицкий, вдумывался в значение каждой интонации, каждого жеста. И хотя, как ему казалось, он не совершил ошибок в этом разговоре, будущее представлялось ему беспросветным.
Глава третья
Теперь Савицкому уже не пришлось мучиться в поисках ответа на вопрос, как жить дальше. После допроса Петреску он понял, что Корнев ничего не прибавил и не добавил, возможно, высадка воздушного десанта уже не будет внезапностью для противника.
И все же допрос убедил его в том, что Леон Петреску еще может пригодиться. Как он смотрел!.. Испытующе, с холерическим блеском в темных глазах. Что он пытался понять?..
Нет, он не производит впечатления малодушного. Хорошо держится. Но почему все же с такой легкостью он рассказал о том, о чем должен был бы молчать? Удивительно!.. Над этим еще следует серьезно подумать.
Вечером Савицкий созвал всех, кто только мог быть полезен. Конечно, далеко не всех своих подчиненных он мог приобщить к плану: когда, где и каким образом засылать разведчиков. Секрет, о котором знают многие, перестает быть секретом. Невольно его советчиками оказались молчаливый Корнев, быстрый, наделенный живым воображением Дьяченко и еще два человека. Обсуждали долго, спорили, и все же решение не приходило. Самолетомпока опасно, а с морякрайне трудно, необходима долгая и тщательная подготовка.
Если бы не широко раскрытые окна, все давно задохнулись бы от папиросного дыма. И надо же было, чтобы в этот трудный для всех момент по дороге мимо разведотдела, возвращаясь со стрельбы, проходили Егоров и Тоня.
Первым, конечно, их заметил бдительный Дьяченко.
Товарищ полковник! Взгляните на дорогу!.. Идут наши голубки!..
По комнате пробежал смешок. После долгого напряжения вдруг возникла разрядка.
Корнев встал, разминаясь, подошел к окну, долгим взглядом проводил Егорова и Тоню, пока их совсем не заслонили деревья, росшие вдоль дороги.
Потом он обернулся, оглядел всех, кто сидел в комнате, и с присущей ему грубоватой бесцеремонностью скомандовал:
А ну, выходи все!.. У меня к начальнику есть дело!
Всегда уже задним числом Савицкий возмущался полным пренебрежением Корнева к элементарному такту, но в момент, когда тот нарушал его, у Савицкого не находилось слов его одернуть. В том, как Корнев энергично выбросил вперед руку, натужливо выпятив подбородок, словно готовясь дать бой всякому, кто станет на его пути, была заложена странная сила, полная уверенности в непогрешимости и важности своего решения.
Савицкий раздраженно закурил. Он и на этот раз уступил Корневу, который неторопливо прикрыл дверь за последним покинувшим комнату и только тогда повернулся и подсел к столу.
Есть предложение, проговорил он спокойно и при этом прищурил глаза так, что Савицкому в первый момент показалось, не закрыл ли он их совсем. По опыту, долгому и многотрудному, Савицкий знал, что если уж Корнев что-нибудь придумал, то хоть четвертуйбудет стоять на своем. «Не дай бог, думал он иногда, когда Корнев чем-нибудь его особенно допекал, попасть в его подчинение. Костей не соберешь!..»
Слушая, Савицкий молча изучал лицо Корнева. Поразительно, как такой хитроумный план мог возникнуть в этой лысой голове. По роду своей работы Савицкий был далек от романтики. Его всегда интересовала прежде всего реальность того, что должно быть осуществлено. И все же то, что предложил Корнев, настолько не вязалось со вложившимся представлением Савицкого о своем заместителе, что, убей его бог, если бы он сам не услышал, никогда бы не поверил, что этот романтический план мог предложить сухой человек, который наверняка никого не любил. Не случайно жеему почти сорок, а он еще холостяк.