Тоня подняла с пола дерюгу, занавесила окно, зажгла «летучую мышь», поставила ее на табуретку рядом с топчаном, а сама села напротив, примостившись в углу на скамейке.
Наконец, Петреску надоело играть. Он сунул гармошку под подушку и повернулся к ней.
Ну, как дела? спросил он. Судя по тому, что вот этот солдат, он кивнул в сторону окна, подарил мне гармошку, которую он, очевидно, забрал у предыдущего расстрелянного, моя очередь тоже близка
Вас сегодня допрашивали?
Нет, обо мне забыли, хотя и стали кормить
Перевязать? спросила она.
Он дотронулся рукой до повязки.
Пожалуй, не надо! Сегодня гораздо легче А кроме того, все равно в какой повязке лежать в могиле
Вы опять за свое! сказала Тоня; разговоры о смерти начали ей надоедать.
Засунув руки в карманы, он прошелся по хате, поднял фонарь и прибавил света. Потом взял фонарь в руку и поднес к лицу Тони так, чтобы ясно видеть ее глаза.
Смотрите на меня! тихо и властно проговорил он.
Она взглянула в его напряженные, широко раскрытые глаза, которые смотрели на нее с такой властной силой, что она невольно подалась назад.
Кто вы? спросил он. Зачем вы ко мне приходите?.. Вы хотите забраться мне в душу, чтобы, размягчив ее, добиться того, чего не смогли дать допросы?.. Но это вам не удастся!.. Милая девушка! Мне очень жаль, но вы трудитесь напрасно!.. Я все сказал, что мог, и больше уже ничто не заставит меня произнести ни словани пытки, ни смерть
Он выговаривал каждое слово в отдельности, и Тоня слушала не мигая, собрав всю волю.
Что вы, наконец, проговорила она. Я не знаю, о чем вы говорите
Зато я знаю!.. Не приходи сюда! Больше не приходи! А то я убью тебя!.. Мне ведь нечего терять Оставь меня в покое Его рука дрогнула, и он медленно отвел лампу. Повернулся и поставил ее на прежнее место.
Некоторое время Тоня молчала. Какие силы уже были истрачены, а борьба только начиналась!
Я хочу помочь вам, сказала она глухим голосом, глядя в его широкую спину. Я помогу вам бежать!..
Он не обернулся.
Вы хотите выстрелить мне в спину?!
Нет, проговорила она и вновь почувствовала, как в ней рождается тот, второй человек, который может говорить убежденно. Я пойду с вами!..
Он резко обернулся:
Как вы это сделаете?..
Я все продумала! Ваш дом на самом краю деревни, его охраняет всего один часовой! А я достану оружие!..
Он с недоверием смотрел на нее.
Я не понимаю! пробормотал он. Я вас не понимаю! Быстрыми шагами он заходил из угла в угол, потом вдруг остановился перед нею. Уходите. Уходите или я вас сейчас задушу Я не верю!.. Ни одному вашему слову!..
Но я же сказала, что у меня в Одессе сестра!..
Уходите!.. Уходите!..
Он повернулся и рухнул на топчан, сжав руками голову
Многие годы, пока не началась эта война, Леон, романтически воспитанный, считал, что только тот враг, кто держит в руках оружие. Но теперь от его иллюзий не осталось и следа. Он никогда не забудет, как немецкий солдат застрелил мальчишку только потому, что тот захотел покататься на его лошади. Только сумасшедший мог заподозрить мальчишку в том, что тот партизан. И солдат сам в это не верил, но убил просто так, даже без злости; потом оттащил мальчишку за ногу в канаву и тут же о нем забыл. Самое страшное, что никто не схватил солдата за руку, никто не ужаснулся. Только ефрейтор, сидевший на крыльце, вспугнутый выстрелом, на мгновение прекратил играть на губной гармошке, но, увидев, в чем дело, улыбнулся и заиграл вальс Штрауса.
Из окна штаба Леон видел все, что произошло, и вдруг по своему каменному спокойствию понял, что стал совсем другим человеком. Вспомнил мать, которая так гордилась, что сын выбился в офицеры. Отец, мелкий страховой чиновник, всю жизнь мечтал о карьере, но так и умер, не выплатив до конца собственных страховых взносов. Мать научила сына говорить по-русски. Она родилась в России. Они жили в Бухаресте, и отец любил водить маленького Леона гулять к королевскому дворцу. Затаив дыхание, они смотрели на торжественную церемонию смены караула, на великолепные мундиры офицеров и солдат. Леон мечтал поскорее вырасти, чтобы стать офицером королевской гвардии.
И он вырос, и стал офицером. Только отец не дожил до этого знаменательного дня. А если бы и дожил, то карьера сына его скорее опечалила бы, чем порадовала. Ни одного дня Леон не служил в Бухаресте. Его переводили из одного провинциального гарнизона в другой, правда начальство отмечало его старательность и не обходило чинами, но ничего, кроме скромной офицерской пенсии, впереди его не ждало.
Леон мечтал о карьере, об орденах и красивой молодой жене из знатной семьи. Поэтому он и не женился, хотя в Плоешти его сватали к дочери владельца мебельной фабрики. Он знал себе цену. Наделенный красивой внешностью и мужественной осанкой, он дал себе слово бороться до последнего рубежа, который будет достигнут, когда ему исполнится тридцать пять лет. Только тогда он смирится с тем, что дарует ему жизнь, к этому дню.
И при всем при этом Леон Петреску не стал карьеристом. Дьявольская мельница, которая крошила человеческие жизни, перемалывая в муку понятия чести, порядочности и, если угодно, доброты, каждый день затягивала его в свои тяжелые жернова, и он с потерями, но вырывался. Когда в Одессе полковник Ионеску хотел назначить его в группу, помогающую гестапо, он попросил, чтобы его отправили на фронт. Решительность, с которой он настаивал, была расценена Ионеску как проявление высшего патриотизма.
Конечно, Леон понимал, что дела на фронте складываются скверно, но он, как и другие, надеялся, что немцы нанесут сильные удары на северных участках фронта и натиск на Одессу ослабнет. Как будто это и произошлолиния фронта стабилизировалась, и в штабе говорятнадолго.
Вот в эти самые дни затишья, когда и самолеты летали редко, в его жизни произошел крупный перелом. Глупейшая история.
Глава восьмая
Зачем его сюда привели? Почему уже три часа его заставляют сидеть на этой проклятой скамейке в узком коридоре? Почему не допрашивают?..
Сначала Леон даже обрадовался, что его вывели, наконец, из хаты, где все ему опротивело. На третий день своего заключения он уже настолько поправился, что начал томиться от вынужденной бездеятельности, а главное, от полного незнания, что его ожидает. Конечно, его не станут долго лечить. Очевидно, только и ждут, когда он немного окрепнет, чтобы начать настоящие допросы. Нет, он не играл, когда говорил с русской медицинской сестрой о смерти. Что с ним сделают? В лучшем случае пошлют в лагерь для военнопленных. Он досыта насмотрелся на эти лагеря под Яссами и Одессой. Русские солдаты и офицеры умирали каждый день десятками от голода и непосильной работы. Несомненно, и здесь его ожидает медленная, мучительная смерть.
Од сидел на скрипучей деревянной скамейке, поставленной около двери, в которую его уже один раз вводили. Его допрашивал низкорослый бритоголовый подполковник со свирепыми глазами, тот, которого он впервые увидел в блиндаже сразу после пленения.
Теперь этот подполковник уже дважды проходил мимо, не обращая на него никакого внимания, словно не замечая. Дважды уже сменили часового, а время мучительно тянется и тянется.
За тонкой дверью мерно стучит пишущая машинка. Чей-то густой бас вызывает какого-то сорок восьмого, очевидно, старшего начальника, потому что как только начинается разговор, бас начинает звучать высоким тенором: «Вас беспокоит капитан Свиридов» Быстро прошел фельдъегерь с толстым кожаным портфелем. Высокий красивый майор вышел из крайней двери, постоял перед Леоном, внимательно его разглядывая и, как показалось Леону, достаточно дружелюбно, потом коротко приказал проходившему мимо лейтенанту: «Позовите Корнева. Его вызывает Савицкий», и неторопливо вернулся в комнату. Лейтенант, козырнув, быстро бросился в конец коридора, и через мгновение коренастый подполковник, пройдя мимо Леона, вошел в ту дверь, за которой его ожидал начальник.
Обычная, знакомая, штабная суета. Хорошо, если бы вдруг появилась Тоня! Он сумел бы шепнуть ей, чтобы она помогла понять, что происходит. Что от него потребуют?.. Неужели же она действительно хочет бежать вместе с ним? Странно!.. Очень странно! А может быть, это только игра? Она действует по заданию, хочет внушить ему надежду, а затем сильнее нанести удар! Сломить волю!.. Но для чего?.. Он сказал все, что мог, даже больше. О высадке на пляжах Каролина-Бугаза! Они как будто не догадывались, что это ожидается немцами.
Вдруг у него захватило дыхание. Проверка!.. Конечно же, его сообщение проверили и убедились в ложности! Теперь его расстреляют! Обязательно! За такую ложь расстреливают во всех армиях мира.
Так вот почему никто не обращает на него внимания. С ним уже покончено! Он не представляет ни малейшего интереса, поэтому его больше не допрашивают.
Внимание! О чем говорит за стеной капитан, обладатель баса, который может становиться тенором? Как будто о нем! Он явственно слышит разговор, который не может приглушить тонкая перегородка.
Он тут!.. Три часа сидит!.. Больше не интересуетесь? Не будете допрашивать? Ясно!
Леон почувствовал, как его притягивает пол. Хотелось упасть, забиться, закричать. Но он только сунул в рот кончики пальцев и прикусил до боли. Кончено! Все кончено!.. А может быть, прекратить пытку ожидания сейчас же? Броситься бежать, и пусть его убьют в спину?
Все его чувства обострены до предела. Что делать?.. Что делать?.. Как спасти жизнь?! Успеет ли Тоня?.. Где она? Только бы его вернули обратно в хату Тогда еще не все пропало!..
Скрипнула крайняя дверь, вышли полковник и подполковник. Говорят? О чем?!. Он разбирает отдельные слова
Решено, негромко говорит полковник. Сейчас же посылайте шифровку Командующему Каролина-Бугаз Уточним отдельно!.. Все поняли?..
Все понял, товарищ полковник!
Они расстаются. Полковник выходит во двор, а подполковник торопливо направляется к себе.
Все кончено! Теперь все кончено! Если бы его оставили жить, при нем не вели бы разговора, который является строжайшей военной тайной.
Для них он уже труп! И признания его теперь уже не имеют никакого смысла. Никакого!..
Боже!.. Мама!.. Нет сил все это вытерпеть. Скорее бы все кончилось Как жаль, что он понимает по-русски! Лучше бы до последнего мгновения не знать, что его ожидает.
Из соседней двери вышел немолодой капитан, к которому снова вернулся бас, и коротко приказал часовому вести пленного назад. Тот дотронулся до плеча Леона, и знаком показал, чтобы он шел вперед.
Леон медленно шагал по дорожке к хате, опустив голову. Все краски вдруг стерлись. Он не видел ни домов, ни встречных людей, ни неба, ни земли. А что, если все это ложь и его убьют сейчас, в затылок? Почему-то солдат отстал. Стоит. Целится!.. Сейчас!.. Сейчас Он ощущает острую физическую боль в затылке
Но выстрела нет! Солдат отстал, чтобы закурить новую папиросу. Наконец ступеньки крыльца. Одна!.. Жив!.. Вторая!.. Жив!.. Третья!.. Шаг, еще шаг!.. Жизнь распалась на отдельные движения!.. Вот рука взялась за дверь. Жив!.. Вот дверь приоткрылась!.. Жив!..
Нет! Солдат не выстрелил!.. Не выстрелил!.. Но нет сил ожидать ночи!..
Он тяжело опустился на топчан и немеющими пальцами расстегнул воротник кителя. На столе стыл обед, но он даже не притронулся к нему.
В окошко было видно, как солдат, который его привел, о чем-то беседует с часовым, очевидно, рассказывает что-то веселоеоба посмеиваются.
В мире еще есть смех!
Его знобило. Он потуже натянул на плечи шинель и, согнувшись, приткнулся в угол. И вдруг вспомнил, что давно не молился. Губы стали шептать молитву, которую знал с глубокого детства: «Боже, прими и прости мои грехи!..» Но поймал себямысли прикованы к Тоне. Последняя надежда. Он не хочет умирать! Не хочет!..
День тянулся! Он потерял счет времени, может быть, он уже прожил здесь двести, а то и триста лет. Как будто за окном уже смеркается. Скоро ночь!.. Ночь!.. Где его убьют?! Наверно, здесь же, около хаты!.. Он будет лежать на земле, и вот эти руки уже ничего не будут чувствовать.
Он смотрит на свои широкие, сильные ладони, сгибает и разгибает пальцы. Сейчас они еще живы! Куда попадет пуля?.. Вот сюда, в сердце?.. А может быть, в глаз?! И он зажмурился, так невыносимо об этом думать
Может быть, не все кончено!.. Испытай судьбу!.. Как будто охрану не усилили! Попробуй бежать!..
Он осторожно пробрался к окну. Часовой скучающе сидит на крыльце, зажав винтовку между коленями. А что, если вызвать его, заставить войти в хату, наброситься и задушить? А потом надеть его шинель и начать пробираться к фронту. Если уж суждено погибнуть, то пусть в бою, он будет отстреливаться из винтовки.
Он постучал согнутыми пальцами в стекло.
Круглов встал и неторопливо подошел к окну.
Что надо?!
Леон знаком показал, что просит его зайти.
Не положено! крикнул Круглов и вразвалку пошел на место.
Леон посидел немного у окна, судорожно думая, что же еще можно сделать. Ничего не придумал и поплелся к своему топчану.
Ломило голову. Хотелось сорвать повязку, но он понимал, что только доставит себе лишние мучения. Посидев немного, он прилег. И как только голова коснулась подушки, он сразу же почувствовал под нею какой-то посторонний, жесткий предмет.
Через мгновение его рука вытащила маленькую солдатскую лопатку, к ручке которой был прикреплен клочок бумаги. Письмо? Он быстро развернул его. Печатными буквами по-немецки написано: «Копайте в сенях, со стороны поля и ждите».
Несколько мгновений он всматривался в скупые, слова, постигая их тайный смысл. Уже угасшая надежда, возрождаясь, возвращала его к жизни. Действовать немедленно, не теряя минуты
Какое счастье, что он заперт только снаружи. Он давно заметил, что доски пола в сенях прогнили и едва держатся. Их легко раздвинуть и опуститься в неглубокое подполье. Фундамент у этой хаты, наверно, уходит в землю всего на несколько сантиметров, а там, где сени, его и совсем нет Только тихо!.. Тихо Ни одного лишнего звука!.. Нервы напряжены до отказа. Рука до боли сжимает древко лопатки. Он выглянул в окно. Часовой медленно идет в сторону от крыльца. Вот его голова промелькнула мимо окна. Теперь можно приоткрыть дверь в сени!..
Боже! Какой предательский скрип! Он только сейчас услышал этот визгливый стон, от которого цепенеют все мускулы. Проклятая! Теперь она сама закрывается!..
Отчаянным движением он выскочил в сени, придержав дверь. В сумраке трудно разглядеть, какая половица наиболее годна для того, чтобы ее быстрее приподнять. Он опустился на колени и ощупью стал выискивать щель, настолько широкую, чтобы, действуя лопаткой, как рычагом, раздвинуть доски. Огромная заноза вонзилась ему в левую ладонь; он выдернул ее, зашипев от боли, и тут же забыл о ней
Вот и щель. Здесь доски едва держатся. Один сильный нажим, и они поддадутся. Но едва он засунул в щель лопатку, как услышал приближающиеся шаги часового.
Если бы только он мог, он сдавил бы себе горло, чтобы не дышать. Замерев в неудобной позе, согнутый в три погибели, он ждал. А часовой стоял в каких-нибудь пяти шагах, отделенный тонкой дощатой дверью, сквозь которую слышен самый тихий шорох.
И вдруг ему захотелось кашлянуть. Спазма терзала горло. Как трудно справиться с самим собой. Он широко раскрыл рот, затаил дыхание и почти задохнулся, когда почувствовал, что наконец спазма отпустила его.
Шаги стали снова удаляться. Выждав, он начал медленно нажимать на ручку лопатки, отводя ее в сторону, и доска, тихо затрещав, немного приподнялась. Но гвозди все же ее держали, и настал момент, когда она, упруго изогнувшись кверху, начала сопротивляться
Каждая из минут равнялась целой жизни. Когда он справился с доской, оказалось, что нужно отрывать и вторую. И опять повторилось все сначала.
То, на что в обычной жизни ушло бы полторы минуты, сейчас потребовало не меньше часа тяжелейшего напряжения.
И вот он может спуститься вниз, к земле, до которой меньше метра. Он пригнулся и ударил в землю лопаткой. Раздался резкий скрежещущий звуклопатка скользнула по камню.
Все пропало! Но, очевидно, звук был не так силен, как отдался в его напряженных нервах.
Нет, действовать лопаткой слишком опасно. Руками надежнее И он, срывая кожу и ногти, начал пальцами разрыхлять землю, потом приспособил осколок кирпича, который выковырял из подпорки нижнего бревна хаты.
Когда боль в пояснице стала невыносимой, он лег на животтеперь дело пошло быстрее. Он уже запускал руки в нору по локоть, все время ее расширяя. Потом наступил момент, когда он снова вспомнил о лопатке. Ниже, где не было камней, она входила в землю сравнительно бесшумно.
Лишнюю землю он старался тихо откидывать в стороны и постепенно оказался стиснутым ею. Земля набивалась в рот, скрипела на зубах, забивалась в нос, мешала дышать. Ее полно было под рубашкой, в волосах, она залепила ему уши Но он не чувствовал ничего; им двигало только одно темное, уже не подконтрольное чувствовыжить!.. Выжить!..