И когда, наконец, он просунул руку в нору и вытащил комель провалившегося в подкоп дерна с той стороны, где жизнь и свобода, он замер от счастья
Только бы не услышал часовой!.. Теперь к нему вдруг вернулось спокойствие, тяжелое, каменное. Каждое движение стало расчетливым. Все его чувства, как радары, были направлены в ту сторону, где сейчас находился часовой, и они ловили точные импульсы, предупреждая его приближение.
В темноте он не видел ног часового, но чутко угадывал каждое его движение. Вот он дошел до угла хаты, вот оглянулся, вот снова завернул за угол.
Еще немного. Нора расширена Он протиснулся в нее и выглянул. Вблизи темнеет плетень, а за нимполе!.. Спасительное поле!..
Бежать!.. Бежать!.. Не медля ни секунды!.. Бежать!..
И вдруг ему стало страшно от чувства безнадежности. Куда он пойдет?.. Где будет искать спасения?.. Один! Без компаса! Не зная обстановки!.. Его же найдут и пристрелят, как только взойдет солнце
Нет, надо ждать! Ждать, когда придет девушка!.. Но ведь это безумие!.. У нее же не хватит сил справиться с часовым!.. А каждую минуту могут появиться те, кто должен его убить
Шаги!.. Уже идут!.. Нет, это часовой!..
Леон стремительно втянулся назад в нору. Скрипуче прошагали совсем близко сапоги, тихо звякнула о землю винтовка. Часовой остановился. Закурил. Пошел дальше по своему бесконечному кругу.
Вдруг Леон услышал тихий, как шелест ветра, шепот.
Леон!.. Ле-он!
Его звали! Откуда доносился голос? Уж не сходит ли он с ума?
Ле-он!
Он высунул голову из норы.
Ле-он?!
Теперь он сразу узнал голос Тони и увидел очертания ее фигуры за плетнем. В то же мгновение она исчезла.
Опять появился часовой. Леон с такой силой рванулся назад, что ударился головой о нависающее сверху бревно. Незаживающая рана!.. От дьявольской, сумасшедшей боли свело тело. Он не мог ни двинуться, ни пошевельнуться. Теперь ему хотелось только одногопоскорее умереть. Нет сил выдержать такое молча, без стона! Но вот боль немного утихает, и он снова чувствует, что может двигаться. На локтях подтянулся к норе, высунул голову и уже не в силах больше терпеть и выжидать вылез и изо всех сил, на которые был способен, метнулся к плетню, в кусты.
Сюда! услышал он голос Тони, и тут же ее руки с силой пригнули его к земле; он послушно упал, испытывая непреодолимое желание больше не подниматься.
Пошли!.. Быстрее пошли!..
Ее руки подхватили его, и он на неверных ногах, непрерывно припадая, поплелся за ней. Все плыло, как в тумане. Разбитая голова казалась схваченной тесным горячим обручем, как во время страшной испанской казнигарроты.
Он только запомнил, что они заходили в какой-то сарай, посреди поля, где она накинула на него поверх мундира русскую шинель и заставила надеть на голову солдатскую шапку. Где-то совсем близко стреляли. Очевидно, его побег был уже обнаружен.
Быстрее!.. Быстрее! торопила Тоня, шагая рядом и поддерживая его под руку.
Силы постепенно возвращалисьповязка смягчила удар и потревоженная рана успокаивалась.
Куда мы идем? спросил он, когда они пересекли пустынную полевую дорогу и углубились в молодой лесок.
К фронту! коротко ответила Тоня.
Только сейчас он разглядел, что она тащит с собой санитарную сумку, словно собралась на очередную перевязку.
За нами гонятся? спросил он.
Наверняка!.. Но еще не знают, что с вами ушла я!..
Собаки?!
Их вряд ли пошлют ночью!
У вас есть револьвер?
Да! И она дотронулась до кармана шинели.
А для меня?
Только один.
Отдайте!..
Нет! сказала она так сурово, что он долго молчал.
Они шли всю ночь не отдыхая, минуя поселки, где могли бы встретить солдат.
Несколько раз позади слышалась стрельба. Может быть, это стреляла наугад брошенная вслед за ними поисковая группа, а возможно, часовые давали в воздух предупредительные выстрелы, когда кто-то посторонний приближался к их постам.
Вдалеке лаяли собаки. Казалось, где-то там, во мраке, плавно течет мирная жизнь, которую война обошла стороной.
Тоня вела Леона маршрутом, указанным ей Савицким. Он выбрал для перехода такой участок, где противник находился наиболее близко и в то же время можно было пройти по оврагам. Конечно, командиры частей были предупреждены, что сразу после рассвета на участке от ветряной мельницы до опушки рощи, расстояние между которыми равнялось примерно восьмистам метрам, пройдут в направлении противника девушка и человек в солдатской шинели. Организовать видимость преследования, но пропустить!
Подобные задания всегда доставляли Корневу много тревог. Того и гляди, какой-нибудь чудак, которого не известили о том, что ему надо стрелять в белый свет, возьмет да и ухлопает, и ничего с ним не сделаешь. Ошибся!..
Поэтому еще с вечера он отправился на передний край, чтобы все подготовить.
И он подготовил!..
Когда Тоня и Леон, миновав мельницу, проползли мимо артиллерийских позиций, замаскированных на опушке рощи, и стали продвигаться к нейтральной зоне, их сзади вдруг окликнули.
Куда вас черт погнал?! Сейчас же назад! крикнул чей-то хриплый голос, и, как ни были напряжены нервы Тони, она узнала голос Корнева.
Стойте!.. Там же противник! закричало еще несколько голосов.
Тоня оглянулась и стремительно бросилась к подбитому немецкому танку, застывшему среди поля. Леон устремился вслед за ней, полностью подчиняясь ее настойчивой воле.
Едва они, один за другим, свалились на землю под надежную защиту стальных гусениц, как с опушки в их сторону ударил крупнокалиберный пулемет. Пули дробно стучали о броню.
Леон, лежа на боку, разглядывал позиции немцев, стараясь угадать, как они расположены.
Теперь не хватает еще того, чтобы нас ухлопали свои, проговорил он.
«Свои!..» Тоня взглянула в редкий кустарник, находящийся примерно в двухстах метрах от танка, и заметила нескольких солдат в серо-зеленых шинелях, которые выглядывали из-за укрытия. Один из них, приложив к глазам бинокль, старался разглядеть их в неверном свете занимающегося утра.
Немцы молчали. Очевидно, их озадачило поведение двух человек, появившихся перед их позициями, и они старались понять, куда эти люди направляются. Но теперь, когда по танку началась стрельба, поняли, что эти двоеперебежчики, и, чтобы им помочь, открыли бешеный заградительный огонь.
Четверть часа над полем непрерывно стояла такая отчаянная стрельба, что и думать нельзя было подняться из-за танка.
Леон испытующе разглядывал Тоню, которая молча смотрела куда-то вдаль, на серый горизонт, и о чем-то напряженно думала.
Тоня, вдруг по-русски сказал он, а ты смелая девушка!.. Она скосила в его сторону глаза. О, удивился он, тебя даже не поразило, что я говорю по-русски?!
На ее счастье, низко над головой просвистела мина, пущенная немцами, и она невольно уткнулась лицом в землю, это же сделал и Леон. Мина оглушительно взорвалась где-то позади танка. А когда вновь стало относительно спокойно, Леон уже забыл о своем вопросе.
Некоторое время они продолжали сидеть молча.
А все-таки зачем ты со мной идешь? сказал Леон, дотрагиваясь до ее плеча; она вновь посмотрела на него и встретилась с его беспокойным взглядом. Зачем?!. повторил он. Через неделю, через месяц или два мы все равно сдадим Одессу! Мы не можем ее удержать!.. Ты пришла бы домой без этого сумасшедшего риска!..
А ты?! спросила Тоня. Это было единственное, что она могла сказать.
Он усмехнулся.
Уж не хочешь ли ты сказать, что ты в меня влюбилась?
Ей оставалось только притвориться оскорбленной.
Думай, что хочешь!
И снова они уткнулись лицами в колкую жухлую траву.
Если я останусь живым, проговорил Леон, то, вернувшись, пойду в церковь благодарить бога!..
Теперь усмехнулась Тоня:
Однако, когда я тебя спасала, ты богу не молился!..
Черт побери! Долго они еще будут стрелять? воскликнул Леон. Осколок мины угодил над его головой в башню танка, и, отскочив с тупым звуком, воткнулся в землю у его ног.
Тоня дотронулась до острого, отливающего серым блеском края увесистого куска железаугоди он на десять сантиметров левее, и их разговор был бы прерван навсегда, и тут же отдернула руку.
Горячий! сказал Леон и тоже осторожно провел по краю кончиками пальцев.
«Что делать?»напряженно и беспокойно думала Тоня. Уж если человек, спасенный ею, задает вопросы, на которые трудно ответить, то что же с ней будут делать гестаповцы? Они наверняка начнут проверять ее со всеми строгостями.
Осколок притягивал ее взгляд. Впервые в жизни она почувствовала себя способной убить человека. Сейчас она вновь начинала ненавидеть Петреску.
Он смотрел на нее полуоткрытыми глазами, и Тоне стало не по себе от этого пристального взгляда.
Я верю тебе, сказал он быстрым шепотом. Я верю тебе! Но ты глупая, глупая девчонка!.. Ты жертва войны И я жертва войны Мы ничего не можем изменить!.. Я всех обвел вокруг пальца Я все слышал Меня хотели убить!.. Я слышал
Она строго крикнула:
Замолчи!.. Слышишь!..
Нет!.. Нет!.. проговорил он. Я тоже сумею защищать Я не оставлю тебя Боже мой!.. Он замолчал, облизав запекшиеся губы.
Болит голова?
Очень.
Он замолчал, и Тоня вдруг с ужасом подумала о том, что он может умереть. Тогда все необычайно усложнится. Ей придется доказывать немцам, что она спасала румынского майора. Спасала, но не спасла,! Ей наверняка не поверят. Нет, он должен жить! Она должна довести его до немецких позиций, а там пусть будет что будет
И вдруг она вспомнила, что в кармане гимнастеркипакет с немецкими марками. Несколько тысяч! Савицкий сказал: надо убедить Петреску, что она украла их в штабе. Немцы, конечно, обыскивать его не станут. А потом он наверняка их возвратит.
Леон!.. позвала она тихо. Спрячь вот это!
Он приоткрыл глаза и удивленно взглянул на сероватую пачку смятых купюр. Потом молча сунул во внутренний карман кителя, ничего не спросив. Совсем близко ударил разрыв, но у него даже не хватило сил опуститься на землю, он так и остался сидеть, положив голову на выступ ржавой гусеницы.
Тоня уже давно заметила, что в десяти-пятнадцати метрах начинается узкий овраг, рваные края которого, опускаясь почти отвесно, затем переходят в скат, направленный в сторону немцев. Вот если бы удалось быстрым рывком добраться до края, а потом скатиться вниз, они сразу бы оказались в мертвом пространстве.
Леон, сказала она, ты можешь собраться с силами?
Могу! ответил он, не открывая глаз.
Леон! Открой глаза!
Он сделал усилие и приоткрыл сначала один глаз, затем второй.
Тоня показала в сторону оврага:
Соберись с силами!.. Пробеги и сразу прыгай вниз А я за тобой!..
А если дождаться ночи? спросил он.
Нельзя дожидаться! Никак нельзя. До ночи нас тысячу раз убьют. Тоня представила себе, как сейчас, должно быть, нервничает Корнев, как он сейчас ее называет: «Тюнтя», наверно, самое слабое ругательство. Соберись с силами, Леон! Главное добежать до оврага!.. Никто не успеет выстрелить Хочешь, я побегу первой!..
Беги! проговорил Леон.
Нет, у тебя больше риска!.. Во второго они уже могут успеть прицелиться Знаешь, давай побежим вместе!.. Ну, вставай, вставай Обопрись о меня!
Леон сделал усилие и приподнялся. Его руки тяжело опирались о ее плечи. Все-таки в нем было не меньше девяноста килограммов. С минуту, которая показалась ей необычайно долгой, они стояли обнявшись, их головы торчали рядом с башней.
Тоня понимала, что промедление теперь крайне опасно, немцы удивятся, что по ним не стреляют снайперы, и она, напрягая все силы, устремилась к оврагу, почти таща на себе Леона.
Быстрее!.. Быстрее!.. шептала она.
Он поспешно передвигал ногами, всеми силами стараясь идти сам, но слишком велика была слабость.
И вот уже танк их не прикрывает, они стали открытой мишенью. Вперед!.. Вперед!.. В какой-то момент Леон спотыкается, падает, толкает ее в бок с такой силой, что она летит вперед и кубарем перекатывается через край оврага; шмякается плашмя о каменистую землю и несколько мгновений лежит без движения, не в силах вздохнуть, слыша нестерпимый звон в ушах.
Леон?! Где Леон?! Убит?! Вскакивает и кидается назад, не чувствуя ног. Но Леон, над которым свистят пули, медленно переваливается через край прямо на ее подставленные руки. Жив!.. И будто даже не ранен
А еще через несколько минут их окружают немецкие солдаты. Коренастый ефрейтор с поросшими рыжеватой щетиной щеками недоверчиво бурчит:
Наверно, вас заколдовал сам дьявол!.. Кто вы такие?! Его цепкий взгляд оглядывает русскую шинель Леона. Руссиш?
Ведите нас к генералу фон Зонтагу, говорит Леон и рывком сбрасывает с себя шинель. Пригласите врача Мне очень плохо
Но к генералу фон Зонтагу его уже не ведут, а несут. Позади небольшой процессии бредет Тоня. Она чувствует, что в душе ее оборвались какие-то нити, словно прошлое со всем для нее дорогим спряталось в самые глубины памяти.
Теперь она ни на мгновение не забывает, что возник тот второй человек, который должен изображать радость от встречи о врагами, должен приспосабливаться, молчать там, где надо говорить, говорить и смеяться там, где надо стрелять.
И все же она еще не представляла себе всей тяжести испытаний, которые ее ждут, когда шла за солдатами, тащившими на своих плечах грузное тело Леона Петреску.
Глава девятая
Тоню долго допрашивал какой-то чин, очевидно, довольно значительный, потому что, когда в комнату входили офицеры, они подчеркнуто вытягивались. Его иссеченное морщинами лицо освещали проницательные серые глаза, спокойные манеры свидетельствовали о привычке к власти. Он разговаривал с Тоней без свидетелей, в той доверительной манере, в которой ведут допрос умные следователи.
Прежде чем ее доставить сюда, Тоню напоили крепким кофе, накормили и вообще окружили знаками внимания. Какой-то офицер с железным крестом на груди долго тряс ей руку.
О! Фрейлейн, говорил он, вы спасли моего друга! О вашем подвиге мы сообщим в Берлин. Потом нагнулся и, подмигнув, игриво спросил:Вы, конечно, в него влюбились?.. Скажу по секрету, он холостяк!..
Теперь человек, который ее допрашивал и звания которого она никак не могла угадать, плохо разбиралась в немецких погонах, не задавал ей подобных вопросов. Он держал себя так, словно побуждения, которые толкнули ее на этот крайне рискованный поступок, ему были вполне понятны и не требовали дальнейшего объяснения, но зато он интересовался расположением штаба, фамилиями офицеров и генералов.
И тут уже с ним вступил в бой Савицкий. Тоня сказала, что она из медсанбата, который только недавно переведен на новый участок, и поэтому многих не знает. Однако назвала все же две-три истинные фамилии офицеров, которые разрешил ей назвать Савицкий. Назвала и место, где находился под арестом Петреску. Это была полуразрушенная, покинутая жителями деревня, в которой месяца полтора назад проходили жестокие бои. Деревня находилась километрах в семи от штаба, и Петреску ни за что бы не смог, рассматривая карту, доказать, что она говорит неправду. Кто его допрашивал? Точно не знает, но как будто прокурор. В этой деревне, уточнила она, разместилась прокуратура дивизии.
Пока она говорила, ее собеседник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.
А вы очень хорошо говорите по-немецки! вдруг сказал он. Почти как истинная немка. Где вы учились?
В Одессе!
Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! Его глаза смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким вы шли к линии фронта?..
Тоня смутилась.
Точно?! Но ведь мы шли ночью
Все-таки покажите!
Он перевернул карту и нагнулся над ней с другой стороны, вложив в руку Тони свой карандаш.
Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали свой путь!
Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод латинскими буквами.
Тоня сразу увидела нужное название, но долго водила карандашом вокруг, показывая, что она совсем ничего в картах не понимает. Наконец она все-таки уперлась кончиком карандаша в маленькую черную точку.
Зер гут! улыбнулся собеседник. Теперь шагаем к фронту.