Значит, надо начальника военторга будить! сказал Семеницкий. Стриженюк, пошли-ка к Федорову посыльного. Пусть немедленно явится ко мне
Да! А как же будем с ними разговаривать? сказал Емельянов. Кто умеет говорить по-немецки?
Все сконфуженно молчали.
Варвара Петровна! вдруг вспомнил Семеницкий и обернулся к Курбатову. Сходи, пожалуйста, за ней. Попроси от моего имени!
Курбатов и бровью не повел. Его нисколько не удивило, что с этой просьбой обратились именно к нему. Он тут же быстро вышел из штаба, и через мгновение его фигура мелькнула за окном.
А ты, Березин, быстрей ступай в столовую и вместе с дежурным приготовь по пятой, сказал мне Емельянов. Когда все будет готоводоложи! Да особенно не копайтесь, они минут через двадцать уже будут здесь
Пятая нормаэто летный паек, самый усиленный, самый питательный. Его получают лишь пилоты и штурманы; даже техники и мотористы, проводящие целые дни на аэродроме, не имеют на него права.
Емельянов забыл сказать, на сколько человек приготовить ужин. Но мы с дежурным прикинули и решили накрыть столы человек на десять. Составили два стола и в ожидании скатерти пока накрыли клеенками получше, которые сняли с других столов.
Признаться, на сердце у меня было трудно. Я вспомнил Гуго Криммера, моего давнего друга, который вернулся в Германию и сейчас борется с фашизмом где-то в глубоком подполье. А может быть, он уже схвачен и уничтожен. Что же делаю я?! Готовлю фашистам ужин по норме номер пять!..
Столы были уже почти накрыты, когда появился взволнованный начальник военторга со скатертью и тремя бутылками коньяка.
Быстрее, ребятки! весело сказал он в предвидении законной выпивки. Скатерть на стол!.. Бутылочки пока повремените открывать Сколько их там прилетело?
Кого? спросил я, глядя на его коротко подстриженный чубчик, придававший этому кадровому деятелю военторга бравый и энергичный вид.
Ну, в делегации сказал Федоров и, не дожидаясь, пока мы с дежурным раскачаемся, сам набросил скатерть на столы. Эх, черт побери, коротка! Придется еще за одной сбегать
Да какая же это делегация! подал голос с кухни дежурный. Это немецкие летчики под Кольцовкой на вынужденную сели
И вдруг руки Федорова словно повело судорогой. Он с такой силой рванул со стола скатерть, что она парусом взвилась кверху.
Не дам скатерть, закричал он яростно, и коньяка не дам!.. Пусть на клеенке жрут!..
Это же Емельянов приказал, сказал я, тут дипломатия.
«Дипломатия»! проговорил Федоров, и чубчик упрямо выдвинулся вперед. Напиться хочется от такой дипломатии. Я лично фашистам не верю.
А ты думаешь, им Емельянов верит? сказал я. Международная обстановка диктует
И все же мне хотелось, чтобы немецкие летчики поскорее приехали. Я еще ни разу не видел, как говорится, живого фашиста. Интересно поглядеть и поговорить с ними.
Не прошло и пятнадцати минут, как столы были накрыты. Белую скатерть, изрядно помятую, мы все же расстелили. Расставили тарелки с большими кусками масла, нарезанным хлебом, открытыми банками шпрот.
На плите варился Кофе и жарилось мясо.
Приехали! крикнул Федоров, и действительно за окном послышалось потрескивание гравия под колесами машины. Затем громко стукнули дверцы и раздались голоса.
Сюда! Сюда! приглашал Данилов.
Я пристально глядел на дверь. Вот она распахнулась, и один за другим вошли трое немецких летчиков. Летчик, вошедший первым, удивил меня своей молодостью. Ему не более двадцати. Он смугл, у него черные волосы и темно-серые глаза, и весь он какой-то хрупкий, совсем непохожий на тех арийцев чистой воды, из которых, как мы читали, отбираются немецкие летчики. На груди металлическая эмблема распластанного орла и еще какие-то знаки и блямбы, придающие ему воинственный вид.
Едва переступив порог, он тут же отступил влево, пропуская мимо себя другого летчика, постарше, лет двадцати семи, высокого, одетого точь-в-точь в такой же комбинезон, регалий на его груди понавешено побольше. Увидев накрытый стол, вошедший вторым воскликнул что-то веселое и прибавил: «Зер гут!»слова, знакомые каждому нашему ребенку, плохо и лениво, но все же изучавшему в школе немецкий язык.
Нет, он тоже не был тевтонцем, этот второй. На его правой щеке темнел старый шрам. Этот был покрепче первого, но, кроме формы, ничем не отличался от любого нашего летчика. Такое же обветренное лицо, спутанные на ветру волосы, тот же возраст. А когда появился третий, меня словно ударило током. Вот он, подлинный тевтонец, стопроцентный фашист! Высокий, белокурый, с резко очерченным подбородком, и недобрым взглядом светло-голубых глаз. Таких у нас рисовали в газетах. Он презрительно и высокомерно смотрел перед собой и даже не отозвался на веселую шутку второго летчика. Во мне нарастало чувство враждебности. Вот один из тех, о ком когда-то мне рассказывал Гуго.
Сразу же следом за немецкими летчиками вошел майор Евлахов; его сухое, иссеченное морщинами лицо хранило замкнутое, многозначительное выражение, словно он что-то уже знал, но, конечно же, не собирался ни с кем из нас делиться своими секретами. Он быстрым, изучающим взглядом оглядел стол и, обернувшись к Емельянову, весело сказал:
Итак, встречаем немцев батареей! Коньячок-то зря поставили, лучше бы водки!
Да! хмуро усмехнулся Емельянов. Это Семеницкий так распорядился.
К ним присоединился Данилов, а самыми последними вошли Курбатов и Варвара Петровна. Она неторопливо, сухим взглядом оглядели немцев, стол, всех присутствующих и молча присела на стул в самом отдаленном углу комнаты. Но Данилов тут же обернулся, поискал ее взглядом и подозвал к себе.
Так в течение нескольких минут происходила незаметная для глаз расстановка сил, определялся настрой дальнейших отношений, командиры обменивались короткими фразами, присматриваясь к немцам. А те словно не чувствовали никакой неловкости. Особенно самый молодой из них. Он обошел вокруг стола, заглянул во все тарелки, взял одну из бутылок в руки и долго внимательно рассматривал этикетку.
Руссиш коньяк! Ошень гут!..
Все невольно засмеялись, а летчик игривым движением поставил бутылку обратно и начал усиленно тереть одну ладонь о другую, показывая, что хочет умыться.
Вассер!.. Вассер!.. проговорил он, поворачиваясь к дверям кухни. Второй тоже присоединился к нему, а тевтонец, стоя у края стола, безучастно наблюдал, как его товарищи быстро входят в контакт с русскими.
Дежурный! воскликнул Данилов. Дай ребятам умыться!.. Непосредственность немецких летчиков ему явно нравилась, и то, что он назвал их запросто «ребятами», показывало нежелание заниматься тонкостями дипломатического этикета.
Так вот же умывальник, товарищ полковник! И дежурный указал на висящий в углу железный умывальник, рядом с которым с гвоздя свисало полотенце.
Летчики посмотрели туда, куда указывал дежурный, и молодой выразительно тряхнул головой.
Нихт!.. Нихт!..
Что они еще просят? удивленно обернулся к Варваре Петровне Данилов.
Таз и несколько ведер воды!
Воды сколько хочешь, а вот подходящего таза нет, смущенно отозвался дежурный.
Федоров! окликнул Данилов.
Я! поднялся со стула начальник военторга.
Неужели в столовой нет простого таза?
Есть, товарищ полковник!.. Но не для них!.. Здесь ведь не баня!
Спокойнее, Федоров! одернул его незаметно появившийся Семеницкий. Дай им какое-нибудь корыто!
Нет у меня для них корыта, зло сказал Федоров, пусть лезут под душ!..
Это предложение показалось Данилову дельным.
А ну, Варвара Петровна, переведи!
Варвара Петровна негромко перевела. Летчики переглянулись, и молодой что-то просительно, но с настойчивостью в тоне ответил.
Они говорят, что привыкли мыться в тазах, перевела Варвара Петровна, и от себя добавила:По-моему, у них другое на уме. Боятся, что под предлогом мытья в душе, их разлучат, а они хотят держаться вместе.
Почему же тогда отказываются от рукомойника? спросил Семеницкий.
Говорят, что там недостаточно воды.
Только голову морочат, проворчал Федоров.
Данилов подозвал дежурного:
Пошлите кого-нибудь ко мне на квартиру! Пусть возьмет у жены таз
Послать кого-нибудь, это значит самого младшего. Среди тех, кто в это позднее время собрался в столовой, был повар, голова которого в белом колпаке выглядывала из окошка кухни. Дежурный оглянулся, понял, что повара посылать по такому делу неудобно, и побежал сам.
А пока давайте познакомимся, сказал Данилов. Варвара Петровна, спросите, как их зовут, звание и должность.
Курт Брюннеркомандир корабля. Пилот. Обер-лейтенант, перевела Варвара Петровна все, что ответил летчик, вошедший вторым, на его лице появилась вежливая улыбка хорошо воспитанного человека.
Признаться, я был немного разочарованмне казалось, что главным среди них является тевтонец, который хотя еще не проронил ни слова, но массивной выразительностью своей фигуры невольно привлекал наибольшее внимание.
Макс Ругге! улыбаясь, поднял руку юноша, и я не понялто ли в приветствии, то ли в салюте.
Второй пилот. Капрал, перевела Варвара Петровна.
Ого! воскликнул Емельянов. А я себе представлял капралов с длинными удами и подагрой!..
Эрих Крум. Штурман. Тоже обер-лейтенант
Тевтонец кивнул головой и впервые улыбнулся, однако улыбка его мне показалась неестественной и напряженной, и это еще более укрепило мою неприязнь к нему.
Переведите, что я командир части, сказал Данилов, однако мою фамилию и характер части не раскрывайте.
А других можно не представлять, уточнил Евлахов.
Как только Варвара Петровна назвала должность Данилова, немецкие летчики, как по команде, замерли в стойке «смирно» с неестественно застывшими лицами. И этот мгновенный переход от казалось бы веселой непосредственности к жесткому выполнению правил военной дисциплины и субординации, заставил всех нас молчаливо переглянуться.
Какой механизм сработал? Может быть, переводя, Варвара Петровна вложила в слова тот смысл, уловив который немецкие летчики сразу же отбросили показную веселость? Или они, как дисциплинированные солдаты, отдавали дань уважения старшему по званию?!. Так или иначе, но с этого момента они немного притихли.
Переведите им, Варвара Петровна, сказал Данилов, что мы уважаем привычки и обычаи других народов. Сейчас они будут умываться, как хотят! При этих словах он с улыбкой взглянул на Евлахова, а тот ответно улыбнулся, поджав тонкие губы.
Я стоял рядом с ним, и, повернувшись ко мне, он тихо сказал:
Никак не могу понять, откуда и куда они летели ночью?
Осмотреть бы их самолет, ответил я. Наверняка с фотоаппаратом!
Данилов начал допрос, прикрывая его шутками.
Почему вы выбрали такое позднее время для прогулки? спросил он, подходя к Курту Брюннеру.
Брюннер спокойно выслушал перевод, и на его лице снова возникла вежливая улыбка. Пока он отвечал, тевтонец покусывал губы и, видимо, о чем-то напряженно думал.
Смотри-ка, волнуется! шепнул я Евлахову.
Брюннер говорит, перевела Варвара Петровна, что самолет совершал ночной тренировочный полет над немецкой территорией, но, когда возникла неисправность в моторе, он, как командир корабля, принял решение нарушить границу и просить помощи у советских властей. Он утверждает также, что не смог бы дотянуть до своего аэродрома, так как самолет стал плохо слушаться управления.
Евлахов быстро спросил:
А откуда им стало известно, что в этом районе есть советский аэродром?
Он говорит, что запросил свою базу и получил данные оттуда, сказала Варвара Петровна после того, как Брюннер что-то долго и подробно ей объяснял.
А что он еще говорит? спросил Емельянов.
Утверждает, что если бы не аварийная обстановка, он никогда бы не посмел нарушить границу! И просит дать возможность на рассвете, как только будет исправлен мотор, подняться с аэродрома и вернуться в свою часть. Он надеется, что к этому времени бортмеханик и радист, оставшиеся у самолета, исправят повреждения
Пока довольно долго говорил Брюннер, а потом, примерно столько же времени переводила Варвара Петровна, я невольно наблюдал за всеми троими.
Ругге был явно доволен дипломатической речью своего командира. Этого нельзя было определить по поведению тевтонца. Его взгляд становился все тяжелее и беспокойнее.
Данилов ответил:
Как только будут получены указания нашего командования, мы сразу же вас отпустим!
Правильно, сказал Евлахов.
Дежурный наконец притащил большой таз it новел летчиков за собой в помещение рядом с кухней.
На несколько минут мы остались в своей среде.
А по-моему, они все врут, сказал Евлахов, самолет явно разведывательный! Вероятно, они залетели к нам довольно далеко, не рассчитали как следует времени, да еще поломка мотора их подвела!..
Я тоже так считаю! присоединился к нему Семеницкий. Их бортмеханик узнавал, какое у нас горючее. Наверняка попросят заправку!
Это все еще надо проверить, осторожно сказал Данилов. Если получим разрешение обследовать самолет, все станет яснее А ты, Евлахов, своей властью можешь это сделать?
Евлахов не ответил. Он пристально смотрел в окошко кухни, откуда доносились веселые голоса и плеск воды.
Как дома себя чувствуют! проговорил он. Ведут себя довольно развязно.
А в общем, глядя на них, не скажешь, что фашисты! сказал Емельянов. Парни как парни!
Что же, вы считаете, у них рога должны быть? сказала Варвара Петровна, иронически вскинув брови.
Да я не о том! раздраженно взглянул на нее Емельянов. Пока что они не позволили себе никаких политических выпадов. А если позволят, мы дадим им отпор!
А по-моему, у них между собой что-то не в порядке! сказал Евлахов.
Верно! согласился я. Вот этот, как его Высокий
Эрих Крум, подсказал Курбатов, до сих пор молчавший.
Он держится как-то особняком! сказал я.
Да, тут что-то есть! поморщил лоб Емельянов.
Надо их покрепче прощупать! сказал Данилов.
А как же поступим с самолетом? спросил Семеницкий; начальник штаба, он хотел полной ясности.
Охрану не снимать до тех пор, пока не получим ответа из штаба округа, распорядился Данилов, а вообще давайте договоримся, сказал он, обращаясь уже ко всем, будем держаться без всякой скованности. И пусть у них самих побольше развяжутся языки
Пить, но не хмелеть! сказал Емельянов.
Эти слова вызвали общую улыбку.
Прошу мне наливать побольше! сказала Варвара Петровна.
Боюсь, что вы тогда начнете путать немецкий с английским, засмеялся Данилов.
Через несколько минут летчики, умытые и посвежевшие, сели за стол, Данилов и Емельянов по сторонам от них, а все остальные разместились по другую сторону стола. Я занял место рядом с Курбатовым, поближе к немцам села Варвара Петровна, слева от меня на скрипучем стуле примостился Евлахов, чуть подальше Семеницкий. Евлахов тут же по-хозяйски взял бутылку, до краев наполнил чайные стаканы гостей, чем вызвал смущенные возгласы Брюннера и Ругге. Тевтонец только хмуро кивнул.
Опорожнив первую бутылку, Евлахов принялся за вторую, налил своему ближайшему соседу слева, Семеницкому, тот передал бутылку Данилову; мне ничего не оставалось, как заняться обеспечением правого фланга. Варваре Петровне я налил чуть-чуть, и она кивком поблагодарила.
Данилов поднял свой стакан.
Выпьем за дружбу между нашими народами! торжественно сказал он и по очереди чокнулся с каждым из летчиков.
Ругге, сидевший ближе, стукнул край своего стакана о край стакана Данилова изящным, легким движением, которое свидетельствовало о его умении держаться за столом. Брюннер проделал это же, но с некоторой грубоватой резкостью.
Хайль!.. воскликнул он, и мы все облегченно вздохнули оттого, что у него хватило такта не прибавить «Гитлер!».
Тевтонец приподнял стакан и, не чокаясь, подержал перед собой. Потом приложил к губам и медленно выпил до самого дна.
Вот это по-нашему! воскликнул Данилов и тоже выпил до дна.
И Евлахов выпил до дна. Только Емельянов, у которого была язва желудка, не решился последовать общему примеру, чуть приложился к своему стакану и Семеницкий. Я услышал, как он тихо сказал Евлахову: