Александр МироновТолько море вокруг
Часть перваяПрощай любимый город
Глава первая
Дождь начался еще на подходе к Канину Носу. Косой и холодный, будто не весна, а осень сейчас, он зло хлестал по свинцово-хмурому морю, по гулкой железной палубе «Коммунара», по серым от въевшейся копоти надстройкам судна.
Вот дьявол, а? вбегая в рулевую рубку, ругнулся Яблоков. До нитки промок! Не хватает получить воспаление легких чуть не на пороге собственного дома
Маркевич не ответил, лишь покосился на крутоплечего матроса с разлетными черными бровями на широкоскулом лице.
И надолго такая канитель, Алексей Александрович? Вот встречает нас родной город, а?..
Снова не дождавшись ответа штурмана, Яблоков сердито вздохнул и, сменив напарника у штурвала, пошире расставил ноги, привычно впился глазами в подвижную, не знающую покоя картушку компаса.
Лево не ходить! предупредил Маркевич. И только услышав отклик рулевого, добавил:На всех, брат, не угодишь. В тропиках от жары шалели, здесь холод и дождь клянем. А у моря свой нрав, свой характер.
Море Больше года не был «Коммунар» в родном Архангельском порту. Как ушел на Дальний Восток позапрошлой зимой, так и бродил в чужих широтах от порта до портато с рисом, то с рудой, то с генеральными грузами. Держался подальше от Атлантики, где идет война Германии с Францией и Англией. Мало ли нейтральных судов за последние месяцы нашло пристанище на дне океана И хотя никто из команды «Коммунара» не ворчал, не жаловался на долгое плавание, затянувшийся трамп успел порядком надоесть морякам.
Но вот, наконец, две недели назад капитан Ведерников получил радиограмму из Управления пароходства, предписывающую судну немедленно следовать в Архангельск. И настроение экипажа, жизнь на корабле мгновенно изменились. На что уголь, взятый на островах Зеленого Мыса, оказался чуть ли не пылью, смешанной с землей, а пар в котлах и на нем отлично держался на «марке». В машинени стука, ни задоринки: работает, как хронометр. И рулевые ведут пароход так, что приложи линейку от кормы до горизонта, на всем отрезке пути не заметишь самого крошечного отклонения от курса!
Конечно же дождь сопутствовавший переходу «Коммунара» от Канина Носа до бара Северной Двины, бесил моряков: ход пришлось уменьшить до среднего, на полубак поставить впередсмотрящего. Желанная встреча с родными и близкими оттягивалась на неимоверно долгие, томительные часы
Маркевич ждал этой встречи не меньше других, не очень надеясь, что она хоть что-то изменит в его семье. Сколько подобных встреч бывало уже с тех пор, как девять лет назад они с Мусей стали мужем и женой, а ни одна не покинула светлого следа в памяти, не волнует теплыми воспоминаниями. Не потому ли, что и первая встреча их, и последовавшая за ней близость произошли случайно, как-то ненужно им обоим? Да, и случайно, и ненужно. Красивая, избалованная Муся так и не стала для него за эти девять лет самым родным и самым близким человеком на свете.
Он так глубоко задумался, сто не заметил капитана, поднявшегося на мостик.
Готовьтесь к швартовке, сказал Ведерников, врастая в палубу рядом с тумбой машинного телеграфа. Приземистый, словно квадратный, с таким же квадратным, всегда красным лицом, с короткой трубкой, зажатой в зубах, Борис Михайлович казался в эту минуту монументом, высеченным из глыбы гранита. Сходство усиливал черный клеенчатый плащ, облегающий его фигуру. И только глаза капитана, неотрывно устремленные на наплывающий берег, светились и нетерпением, и теплой человеческой радостью: скорей бы!
А на берегу, несмотря на дождь, как всегда в таких случаях, успели заранее собраться люди и еще издали до мостика судна доносились их радостные, взволнованные голоса. Их было много, этих женских и детских голосов. На севере исстари принято, что жены и дети в любую погоду вот так, на пристани, встречают своих мореходов.
Дождь, как назло, пошел сильнее, за серой сеткой скрывая фигуры и лица собравшихся на берегу. Но и сквозь мутную эту сетку каждый моряк на «Коммунаре», казалось, видел самого родного для него человека.
Только Маркевич не слышал голоса жены и дочери, хотя вслушивался до звона в ушах. «Не пришли? с почти привычной горечью спросил он себя. И хмурой усмешкой ответил:Не пришли» Он отвернулся от пристанидаже смотреть не хотедось на чужую радость, и вздрогнул от слов капитана, прозвучавших над самым ухом:
Алексей Александрович, что же вы с дочкой не здороваетесь? Глядите, глядите, вот вытянулась, а? Совсем ба-арышня!..
Алексей рванулся к борту, впился задрожавшими пальцами в холодный металл поручней. Внизу, на краю гранитного парапета пристани, стояли и тоже кричали что-то, и тоже счастливо размахивали руками, приветствуя его, Муся и Глорочка. Горячая волна радости обрушилась на штурманатак, что голова закружилась. И жадно вглядываясь в их мокрые от дождя лица, он крикнула может быть прошептал слова, в последние дни не раз готовые вырваться из груди:
Милые вы мои, наконец-то мы опять вместе!
Через полчаса, покинув судно, они весело шагали домой. Дождь, утомленный своей бесконечностью иссяк, и в рваных разрывах облаков то и дело проглядывало нежаркое майское солнце. Начисто вымытые улицы города казались в лучах его необыкновенно красивыми, принаряженными, словно и они радовались возвращению «Коммунара». Молоденькие деревья в театральном сквере покрылись зеленоватой дымкой первой листвы, а трава под ними, на газонах, успела уже слиться в густой и мягкий сочно-зеленый ковер, усеянный множеством золотистых шапочек цветущих одуванчиков.
Маркевич лишь изредка, мельком посматривал на всю эту красоту, отрывая глаза от жены и дочери. Муся шла рядом неизменно ровной, плавной походкой, с матово-розового лица ее не сходила томная полуулыбка, в черных глазах светилась откровенная радость Словно всем видом своим хотела подчеркнуть, может быть, даже сказать встречным прохожим: «Смотрите, какая я необыкновенная, нежная и красивая, какой у меня замечательный муж и какая прекрасная дочь!»
Глорочка то забегала вперед и, наклонясь к газону, торопливо срывала один, второй одуванчик, чтобы тут же отбросить их на вылизанную дождем песчаную дорожку, то возвращалась к отцу, заглядывала ему в глаза и все сыпала, сыпала словами:
А что ты мне привез, папка, а? А маме что? И бабушке тоже привез? А Аргентинаэто очень далеко? Дядя Витя говорил, что там крокодилы живут: стра-ашные! Ты видал настоящего крокодила? А почему ты мне не привез маленького крокодильчика? Дядя Витя
Перестань тараторить! резко, почти сердито оборвала ее Муся. Папе вовсе не доставляет удовольствия выслушивать твои восторги по поводу дяди Вити. Иди вперед, не путайся под ногами!
Девочка сразу умолкла, чуть поникла головой, послушно ускорила шаги, будто и в самом деле чем-то провинилась перед матерью или отцом. А Муся вполголоса пояснила:
Виктор Семенович совсем вскружил ей голову. Буквально не сходит с языка
Что за Виктор Семенович? спросил Алексей быть может чуточку настороженнее, чем бы ему хотелось.
Штурман Самохин, мальчишка, брезгливо повела Муся плечами. Считает себя неотразимым и, кажется, уверен, что ни одна женщина не может устоять перед ним. Пустышка!
Она рассмеялась с таким откровенным сарказмом, что Алексей поверил в искренность этой оценки «дяди Вити». И все же не удержался, спросил:
А откуда Глорочка знает его?
У Зины Окладниковой видела И в клубе на репетиции.
В клубе?
Да. Представь себе, я увлеклась драмкружком! Муся вдруг оживилась, взяла Алексея под руку, прижалась к нему. Ты знаешь, во мне неожиданно открылись артистические таланты. Наша руководительница Надежда Владимировна Свирская, уговаривает меня пойти на сцену, сулит блистательное будущее. Не правда ли, солидно звучит: «Народная артистка республики Марианна Маркевич!»
Почему Марианна? Алексей удивленно округлил глаза. Ты же
Ах, оставь, Муся недовольно наморщила носик. Разве имя Марии для сцены? Маруся, Машка Нет, только Марианна. Это и звучит, и по-настоящему сценично!
Ладно, ладно, улыбнулся Маркевич неистребимой гордыне жены, пусть будет Марианна. И давно вы увлекаетесь драмкружком, товарищ народная артистка республики?
С прошлого года. Успела сыграть несколько ролей. Публика принимает на «бис», даже голова кружится от успехов
И, словно спохватившись, что отвлеклась от темы их разговора, так и не ответила на вопрос мужа, Муся опять заговорила о Самохине:
Он тоже у нас играет, этот неотразимый. На амплуа героя-любовника. Несколько раз после спектаклей провожал меня домой, заходил. Она бросила быстрый взгляд на дочь и продолжала громче, насмешливее:А потом я познакомила его с Зиной, и бедняга совсем потерял голову. Ты же знаешь Зинку, она кого угодно сведет с ума.
Алексей промолчал. Почему-то рассказ о «герое-любовнике» неприятно кольнул его. Чтобы не выдать себя, спросил, стараясь изобразить заинтересованность:
Сейчас вы тоже что-нибудь ставите?
Как же, завтра премьера! радостно подхватила Муся. Хорошо, что ты успел вернуться, Лешенька. Ты же пойдешь в клуб, правда? Обязательно посмотришь спектакль. Я буду играть только для тебя!
Пойду. Попрошу второго штурмана подменить меня на вахте.
Локтем прижав к себе ее руку, он заглянул в безмятежно спокойные черные глаза жены и состроил испуганно-удивленную мину:
Подумать только, а? Яи вдруг муж народной артистки республики. С ума сойти!
Муся рассмеялась, позвала дочь:
Иди с нами, малышка. Расскажи папе, какую чудесную куклу подарил тебе дедушка к Первому мая
Маргарита Григорьевна встретила зятя с необыкновенной, отнюдь не свойственной ей радостью. Едва они переступили порог дома, как она захлопотала, закудахтала, вытирая слезы:
Слава богу, наконец-то, вы дома! Мусенька вся извелась от тоски, ночей не спит Никуда мы вас больше не отпустим, так и знайте, ни-ку-да!
Алексей никогда не питал добрых чувств к этой женщине. Временами он даже ненавидел ее: ради дочери, единственного своего божества и фетиша, Маргарита Григорьевна способна пойти на любую ложь, на подлость, на преступление.
Но надо ли, стоит думать об этом сейчас?.. И, чмокнув воздух около самой щеки тещи, он ответил, как мог непринужденнее и шутливее:
Никуда? И чудесно! А в Крым?
Что в Крым? не поняла Маргарита Григорьевна. Зачем?
В Крым, на берег теплого моря! Маркевич обнял за плечи жену. Разве плохо? Иеронима Стефановича с собой возьмем, Глорочку. Всем колхозом!
Он успел заметить, как Муся переглянулась с матерью. Будто не взглядом обменялись они, а словами, понятными только им двоим. Но и этого оказалось довольно, чтобы теща заторопилась на кухню:
Батюшки, да ведь все пригорело! Заболталась я с вами, детки
И, обернувшись у дверей, посмотрев на зятя не улыбчивыми, а встревоженными глазами, закончила:
Идите к отцу, Леша. Ждет
Профессор Невецкий действительно ждал Маркевича, даже в институт не пошел в этот день. Он поднялся из глубокого кожаного кресла, широко раскинув навстречу зятю бледные руки с тонкими музыкальными пальцами и, троекратно расцеловавшись с ним, сказал, щурясь сквозь стекла очков:
Стареем, стареем, молодой человек. Мешочки под глазами, морщинки Садитесь! Иероним Стефанович пододвинул к столу старомодный стул с высокой спинкой. Стало быть, домой? И надолго, неспокойная душа?
Он тоже заметно сдал за этот год. Стал как бы суше, костлявее, не просто сутулился, а горбился, расхаживая по кабинету. Кончики усов и волосы на затылке отливали голубоватой сединой, и только косматые черные брови по-прежнему нависали над молодыми, всепонимающими иронически-веселыми глазами, да необыкновенно молодые пальцы рук не знали ни на мгновение покоя.
Невецкий любил задавать вопросы и этим очень походил на свою внучку, на Глору. Не ожидая ответов Маркевича, а может и не интересуясь ими, он спрашивал и спрашивал: где успел побывать «Коммунар», чем болели в рейсе моряки, не встречало ли судно немецкие подводные лодки, а если не встретило, то почему И тем временем как бы случайно, как бы не думая о том, что делает, поставил на край стола два стакана из тонкого, почти невидимого стекла, вытащил из шкафа объемистую бутыль, налил из нее в одинна самое донышко, другой наполнил до краев.
С возвращением, поднял профессор первый стакан. С благополучным прибытием, Леша.
Он чокнулся с подчеркнутой, даже чопорной торжественностью, будто придавая этому ритуалу особое значение, а сам с любопытством покосился на зятя: не поперхнется ли? Но Алексей уже раньше успел испытать эту хитрость старика и, хотя спирт холоднвм пламенем ожег горло, не поморщился, залпом выпил до дна.
Ого! Иероним Стефанович беззвучно рассмеялся. Нет, кажется, я ошибся. Вас еще рано записывать в старцы.
Алексей, как всегда чувствовал себя удивительно хорошо и уютно в этой комнате, с этим немного суматошным, непосредственным стариком, в любую минуту способным на самый неожиданный поступок. Он знал, что у тестя скоро иссякнет запас вопросов, и тогда ему самому придется подробно и обстоятельно, день за днем, описывать весь недавний рейс «Коммунара». Так бывало не раз, и это доставляло удовольствие обоим. Но едва Иероним Стефанович опустился в кресло, едва устроился, положив ногу на ногу и откинув седую голову на мягкую спинку, как прибежала Глорочка и позвала их к столу, обедать.
Ладно, чуть помрачнел профессор, пойдем. А разговор наш, он подмигнул в сторону шкафа, куда успел прибрать бутыль со спиртом, продолжим на досуге.
За столом у Алексея кружилась головато ли от выпитого натощак спирта, то ли от усталости последних, почти бессонных дней и ночей. Он невпопад отвечал жене и Маргарите Григорьевне, время от времени смущенно и виновато улыбался им, пытался сам заговорить с дочерью, но почему-то не слышал ее ответов. И хотя не был пьян, но и понять не мог, что происходит с ним, откуда взялась и эта расслабленность во всем теле, и эта необыкновенная, смешливая болтливость.
Иероним Стефанович ел торопливо и небрежно, храня обычное для него за столом упорное молчание, к которому все успели давно привыкнуть. Так же молча отодвинул тарелку, он резко встал со стула и ушел к себе в кабинет. Маркевич хотел последовать за ним, но увидел перед собой широко распахнутые недовольные глаза жены.
А? Что? Спать, конечно, спать, послушно согласился он и, шаркая по полу сразу отяжелевшими ногами, вслед за Мусей поплелся в спальню.
Уснул мгновенно, не раздеваясь, едва коснулся головою подушки. Спал, как всегда, тревожно, видя во сне то свирепый шторм в ревущих сороковых широтах, то давнишнюю тюремную камеру в испанской средневековой Толосе и товарищейморяков «Смидовича», вместе с которыми пережил в фалагистском плену такое, что не каждому дано пережить. А когда проснулся, не сразу понял, почему не раскачивается под ним широкая мягкая кровать, откуда в стене вместо круглого иллюминатора взялось большое квадратное окно и совсем не слышно привычного, как сердцебиение, ритма работающей корабельной машины.
За окном синел серебристо-сиреневый вечер, в доме стояла удивительная, без единого шороха тишина, и только в дальней комнате однообразно тикали часы, будто капала вода из неплотно закрытого крана.
Муся! негромко позвал Алексей. Ты здесь?
Никто не ответил ему. И от этого стало чуть-чуть обидно: бросила его одного, а сама ушла Захотелось курить, и Маркевич протянул руку к кителю, аккуратно повешенному на спинку стула рядом с кроватью. Но, увидев записку на стуле, забыл о папиросах. «Милый, прочел он, ты так крепко спишь, что жалко будить. Бегу на репетицию. В половине девятого мама тебя поднимет. Приходи встречать»
Репетиция, премьера, спектакль «Интересно, как выглядит со сцены моя без пяти минут народная артистка?.. Впрочем, это лучше, чем сидеть в четырех стенах. Вот куплю завтра огромный букет цветов и пошлю ей после премьеры, да так, чтобы не знала от кого. Обрадуется!»
В дальней комнате послышался глухой и тяжелый бой часов. Насчитав семь ударов, Маркевич вскочил с постели, схватил китель. Что если не к девяти, а сейчас пойти в клуб, посмотреть, как они репетируют? Забраться в зрительный зал, в уголокне прогонят же!