Маргарита Григорьевна выбежала из кухни, услыхав, как он в прихожей натягивает пальто.
Вы куда? встревожено спросила она. Уходите? Почему?
Проветриться хочу, духота, смутился Алексей. Голова разболелась. Я не долго, я скоро вернусь
А в клуб зайдете? За Мусенькой?
Даже в полумраке прихожей голос тещи, одутловатое, оплывшее лицо ее показалось показались Маркевичу такими взволнованными и настороженными, что он ответил первое пришедшее на ум:
Пройдусь на судно, а к девяти в клуб. Муся сама так просила.
Ну что ж, идите
«Чего она всполошилась? думал Алексей, шагая к Поморской улице, к интерклубу. Не взбрело же ей в голову, что я отправляюсь в кабак?»
От этой мысли стало смешно: мадам Невецкая почему-то всегда ожидает от него самого наихудшего. Впрочем, пусть думает, что угодно, ему какое дело
Клуб знакомо шумел разноязыкими голосами иностранных моряков. Было дымно от сигарет и трубок, в танцевальном зале барабанил по клавишам рояля очередной доброволец-тапер, и под неистовый грохот его как-то нелепо и однообразно топтались в фокстроте десятки пар. Алексей усмехнулся: ну и веселье!
Он прошел в читальную комнату, где за столами сидели и густо дымили трубками и сигаретами более пожилые, уже отплясавшие свое моряки, листая страницы газет и журналов чуть ли не на всех языках земного шара. Но и тут не найдя ничего интересного, направился в зрительный зал.
Дернул дверь и пожал плечом: заперто! Видно, не хотят драмкружковцы, чтобы курильщики и танцоры мешали их репетиции, вот и отгородились. Ничего, есть другой путь на сцену: через артистический вход, прямо за кулисы.
Но на сцене не оказалось ни яркого света рампы, ни драмкружковцев, и лишь высоко над головой тускло горела одинокая электрическая лампочка, свет которой бессильно упирался в глухую черную стену зрительного зала.
Что за черт? вполголоса выругался Маркевич. Где же у них репетиция?
Он не стал больше искать жену, не захотел подниматься на третий этаж, куда, как гласила трафаретка над лестницей, «посторонним лицам вход строго воспрещен». Вместо этого спустился в буфет и, решив скоротать время до девяти за кружкой пива, присел на ближайший свободный стул.
Леша, давно ли? послышался из-за соседнего столика знакомый голос, и, взглянув в ту сторону, Алексей увидел уже раскрасневшегося, с подозрительно веселыми глазами Петра Павловича Бурмакина. А ну, швартуйся к нашему борту, дружище. Давай, давай!
Маркевич тоже обрадовался этой встрече, подошел, захватив с собой стул, сел рядом с Бурмакиным, пожал руки трем его товарищам-морякам.
Давно вернулся? спросил Петр Павлович. Ты, я слышал, старпомом на «Коммунаре»? А помнишь, как я заставлял тебя драить медяшку на «Володарском», первые свои склянки помнишь? Вот потеха!
Он расхохоталсявесело, заразительно, так, что даже ямочки-оспинки побелели на кирпично-красном его лице, и принялся рассказывать товарищам о том, как десять лет назад зеленый салажонок, не тертыйне соленый вот этот самый Алешка Маркевич явился матросом второго класса на пароход «Володарский».
Я тогда старшим был. А стояли мы на ремонте И вот приходит однажды сей покоритель морей и океанов. Вид у негону, будто только-только от мамкиной юбки отцепился. Сосунок, чистый сосунок! Признаться, досада взяла. «За коим лешим, думаю, детей присылают?» Однако парнишка вроде решительный, главноев глазах жадность к судну, пальцы шевелятся, так бы и ухватился за первый попавшийся конец. Нет, думаю, надо испробовать. Прогнать всегда успею
И прогнал? спросил один из товарищей Бурмакина, плечистый капитан с седым ежиком волос над широким покатым лбом.
Нет, не вышло, вздохнул Петр Павлович будто с сожалением. Он, брат, на следующее утро такое учудил, что хоть за животики хватайся. Отстоял ночную вахту, надо утренние склянки бить, а он как вжарит тревогубудь мертвецы на борту, и те вскочили бы! Боцман наш, Петрович, вы ж его знаете, первый тогда в нем определил. Раздолбал, значит, как положено, а потом пришел ко мне и говорит: «Получился человек. К делу морскому жаден, за ночь ладони в кровь изодрал, бухты стального троса перематывая, а хоть бы поморщился». И попросил меня: «Дай, говорит, я его сам подраю. Будет матросом первейшего класса»
И получился? спросил тот же седой капитан.
Хм, смотри сам, Бурмакин самодовольно усмехнулся. Старшим помощником плавает, да еще с кем, с Ведерниковым! Этому черту не каждый угодит!
Чего доброго, скоро и тебя догонит?
Обскачет! Петр Павлович рубанул ребром ладони по краю стола. Как пить дать, обскачет!
Он будто вспомнил при слове «пить» об Алексее, повернулся к нему всем корпусом, толкнул в плечо:
А ты почему на сухую, Алеша? И кислый какой-то Случилось что?
Да нет, улыбнулся Маркевич, ничего не случилось. Слушаю вот, как вы обо мне рассказываете, и даже не верится, что все это было когда-то
Э, друг, то ли еще будет! Бурмкакин обнял его за плечи, сказал без тени хмеля в голосе:Море, Алеша, настоящих людей требует. Со стальной сердцевиной и с душою чистой, как само оно. Вот и любо мне, что ты таким оказался Пойдем к Глотовым? Обидится Василь, что ты сегодня же не заглянул к нему.
Алексей посмотрел на часы: без четверти девять.
А не поздно?
Да он, небось, только-только из пароходства успел вернуться. Пойдем!
Бурмакин начал подниматься из-за стола, но Маркевич придержал его за руку:Посидите минутку, я наверх и сразу назад.
Дверь в зрительный зал по прежнему оставалась запертой, и напрасно подергав ее, посмотрев, нет ли поблизости кого-либо из знакомых, Алексей рассердился. Минуту назад он еще раздумывал, идти ли к Глотовым. Бежал по лестнице, чтобы встретить жену и отправиться с нею домой, перед Бурмакиным можно извиниться. Но Муси так и не оказалось, хотя уже ровно девять. Не искать же ее по всему клубу, не торчать до полуночи перед запертой дверью!
И решительно надвинув фуражку по самые брови, он направился вниз.
Бурмакин ожидал у входа в буфет.
Ты что это такой надутый? рассмеялся он.
Маркевич не ответил, махнул рукой:
Пошли!
Покинув клуб, они зашагали по Поморской. А когда пересекли Петроградский проспект и направились дальше, к Новгородскому, время от времени перебрасываясь скупыми фразами о чем попало, Алексею вдруг показалось, будто вон там, впереди, тесно прижавшись друг к другу, идут двое, да не Муся ли? Он невольно ускорил шаги: догнать! Но парочка свернула в какие-то ворота и скрылась за углом двухэтажного деревянного дома в глубине чужого двора.
Петр Павлович оказался прав: у Глотовых не ложились. Степанида Даниловна хлопотала на кухне, убирая после ужина посуду, ей помогала внучка, Анюта, страсть как вытянувшаяся за последние год-полтора. Обе шумно обрадовались неожиданным гостям и, отправив Бурмакина в кабинет к Василию Васильевичу, Алексея, как своего, усадили тут же за стол.
Экой ты вымахал, Алешенька, заговорила Степанида Даниловна, жилистой, в крупных морщинах рукой погладив Маркевича по голове. И в плечах шире, и лицом строг. Ну, капитан! Только волос вот перестал виться. Думаешь много, заботишься, а? Сразу видно
Старушка разглядывала его с такой внимательной ласковостью в своих обычно серьезных глазах, что Алексей покраснел. Он притянул ее к себе, поцеловал в одну и в другую ладони и чуточку виновато ответил:
Стареем, мать. Все понемногу стареем. Вот только на вас время не действует. Небось, и сейчас все хозяйство на этих руках лежит?
Уж и хозяйство! рассмеялась Степанида Даниловна. Всего заботы, что Васль с Нинушкой да мы с Анюткой. Вот она у нас какая красавица, внучка моя. Ничего и делать мне не дает, все сама да сама. Жениха ждем, Алешенька: прилетит ясный сокол, ипрости-прощай, лебедушка!
Ах, бабушка, будет вам! вспыхнула Анюта. Сколько раз я просила
Ну-ну, не буду, не буду, старушка обняла девочку за худенькие плечи. Гляди, капитан, а ведь переросла меня, а? Невеста, как есть невеста!
Аня выскользнула из-под ее руки, бросилась к двери, исчезла. А Степанида Даниловна, все еще улыбаясь, села рядом с Маркевичем.
Есть хочешь? Или чаю согреть?
Сыт, спасибо.
Тогда рассказывай: где побывал, повидал чего? В море, случаем, вас не задело? Война ведь
А нам до нее какое дело? Не мы воюем, наша хата с краю.
Не скажи, старушка нахмурилась, покачала головой. Я по Василю замечаю, с краю или нет. То, бывало, и шутки шутит, и с Анюткой возню затеет, хоть ты прут на них бери, а теперь все молчит, все супится, словно камень на душу ему давит. Да и то сказатьнемалое хозяйство у него на плечах, все как есть пароходы. Случись что
Почему все пароходы? не понял Маркевич. Он же в диспетчерской.
С месяц назад заместителем начальника сделали. Днюет и ночует там, а домой будто в гости заглядывает.
Василия Васильевича назначили заместителем начальника пароходства?!
Вошла Аня, сказала, все еще обиженно поджимая губы:
Мама просит вас, бабушка. И дядю Лешу.
Иду, иду, с шутливой ворчливостью отозвалась старушка. Вот ведь какая ты, и поговорить не дашь.
Она ушла, а Маркевич медлил: было ему, как всегда, хорошо и спокойно за этим столом, в этом маленьком домике, рядом с близкими, ставшими почти родными людьми.
Вдруг подумалось: «Почему мне дома никогда не бывает так, как здесь?» И ответ пришел сам собой, без малейшего колебания: «Тамискусственное, холодное все. Все чужие, кроме Глорочки, Капельки моей, дочки Я и сам становлюсь искусственным, едва переступаю тот порог. А здесьдома»
И нахлынули воспоминания, каждой деталью своей и подчеркивающие, и подтверждающие эту мысль.
Десять лет назад, совсем случайно, вошел Алексей Маркевич в эту самую кухню и невольно застыл у порога, увидав суровую неприветливую и отнюдь не гостеприимную старуху. Растерявшись от неожиданностиведь ему, мальчишке, в ту пору едва исполнилось девятнадцать лет! он спросил: не найдется ли у хозяйки если не свободная комната, то хоть угол на несколько дней? Почему-то уверен был, что старуха немедленно выгонит, а сложилось все по-другому Не на день, не на месяцна всю жизнь прирос молодой моряк своею душой к семье потомственных мореходов-поморов Глотовых.
Степанида Даниловна оказалась не бабой-ягой, а сердечным и мудрым другом, матросской матерью, узнав которую не разлюбишь уже никогда. Сколько раз приходил к ней матрос, а потом и штурман Маркевич со своими запутанными горестями, сколько раз открывал ей изболевшуюся от семейных неурядиц душу! А когда покидал этот домик, на душе и спокойней бывало, и светлее, и чище, словно старая мать, приголубив и обогрев его, и на этот раз возвращала уверенность, силы одному из своих сыновей.
Потому и тянуло сюда Алексея в счастливые, и особенно в трудные для него минуты. Потому и шел сюда, веря и зная, что уйдет обновленным и сильным. Здесь и с Глотовым сблизился, с человеком, на которого каждому быть бы похожим. Здесь и сам человеком стал
Извините, вас Василий Васильевич просит.
Вздрогнув, Маркевич вскочил и неуклюже поклонился, попытался шаркнуть ногой: возле двери стояла девушка, очень похожая на жену капитана Глотова, на Нину Михайловну, Только гораздо моложе ее. Темно-серое платье с глухим воротником неброско подчеркивало гармоничные линии крепкой, стройной, по-своему грациозной фигуры спортсменки. И такие же темно-серые, широко раскрытые глаза со сдержанным любопытством смотрели на моряка.
Я, кажется, помешала вам, улыбнулась девушка, заметив растерянность Алексея. Помешала?
Нет, что вы, нисколько, с трудом смог он выдавить первые попавшиеся слова и, от этого начиная сердиться, резковато спросил:Мне ничто и никто не может помешать. Почему же вы думаете, что это удалось вам?
Я не думаю, я знаю, спокойно ответила девушка, повернулась и пошла к двери.
Постойте! рванулся за нею Маркевич. Я не хотел вас обидеть. Я
А меня нельзя обидеть, Алексей Александрович, она негромко, но удивительно звонко, приятно рассмеялась, будто кто-то провел рукой по струнам арфы. Я умею постоять за себя Знаете что? Давайте знакомиться, девушка протянула маленькую крепкую руку. Таня.
Таня? Сестра Нины Михайловны? Я так много слышал о вас
И я о вас кое-что слышала. Пойдемте, Василий Васильевич ждет.
И, распахнув дверь, прошла в комнату. Алексей послушно последовал за ней.
А-а, вот и наш затворник явился, встретила его Нина Михайловна, дружески, как родного, чмокнув в щеку. Идите пока к Васе, не мешайте нам. Скоро позовем. Мама, а где огурцы?
В кладовке, где же им еще быть, повернулась от шкафа с посудой Степанида Даниловна. Анютка, сбегай принеси. А ты, хлеба нарежь, Татьянушка, да побольше, не скупись. И, прищурив на Маркевича насмешливые глаза, добавила:Известная песня«сыты, в горло не лезет». А как сядут за стол, только успевай подкладывать. Иди, иди, малоешка. Долгий-то разговор не заводи там, скоро позовем.
Василий Васильевич поднялся из-за стола, отложил трубку, протянул к Алексею обе руки:
С прибытием, мореход. Садись, рассказывай, и указал на диван, где, раскинув ноги, благодушествовал Бурмакин. Сам сел в свое любимое кресло возле стола. Вот уже десять лет знает Маркевич Василия Васильевича, и за все эти годы он вроде бы ни капельки не изменился, не постарел ни на один день. Все такой же жилистый, весь как бы собранный в тугую пружину, в любую минуту готовую к действию
Ну, чего молчишь? спросил Глотов. Как Ведерников?
Не жалуюсь, Алексей пошевелил пальцами, словно хотел пощупать свой ответ. Человек он не легкий, с характером, но ладить можно.
Это верно, с характером, кивнул Василий Васильевич. Я сегодня часа два над его рапортом о вашем трампе просидел. Мастак писать! он усмехнулся, пыхнув табачным дымком из своей неразлучной трубки. О тебе отзывается сносно, нои только, а ты и за это должен сказать спасибо. Помполита вам надо на судно, Алексей, и не просто помполита, а пожестче, порешительнее. Такого, как Даня Арсентьев. Чтобыкремень! Сразу поток разглагольствований своих Борис Михайлович уменьшит.
Почему же не пошлете Арсентьева? Пошлите
Одна пегая кобыла на весь уезд, поморщился Василий Васильевич. Пошлите! Или всей заботы у нас, что только о вашем судне, да о том, как бы Ведерникова в узде держать? Пошлем, конечно, но не Даниила. Взяли его у нас. В военный флот.
Он нахмурился, почесал большим пальцем правой руки ямочку на раздвоенном подбородке. Сказал задумчиво, с глубокой серьезностью:
Многих сейчас берут. И на переподготовку, и насовсем. Обухова взяли, дивиатора. И Бориса Волинского. И Володю Тимофеева
И меня возьмут, хмыкнул Бурмакин. Будешь долго мурыжить с ужином, сам завтра попрошусь добровольцем. Был ты человек, как человек, а стал начальством
Брось, Петр, не до шуток! почти сурово оборвал его Глотов. Вон какую кашу заварили гитлеровцы. Того и гляди, всеобщая заваруха начнется.
Это что же, Степанида Даниловна тебе на кофейной гуще нагадала? съехидничал Петр Павлович. Про заваруху?
Глотов посмотрел на него, скупо усмехнулся.
Чудной ты парень, Петр. В море, на судне, лучшего капитана днем с огнем не сыскать. Орел! А как на берегу, прямо оторопь берет: до чего же балаболка! Неужели никогда не научишься чуть дальше собственного носа видеть?
Эт, завел! отмахнулся Бурмакин, вскакивая с дивана. Пойду лучше к бабам, подначу Даниловну, пусть молебен отслужит. Всяко интереснее ее ругань слушать, чем твои морали.
Ну и катись, согласился Василий Васильевич, дай нам поговорить.
Когда за Бурмакиным закрылась дверь, он пересел на диван к Алексею и, похлопывая ладонью по колену, заговорил задумчиво, очень серьезно:
Время трудное, Леша. Трудное и опасное. Может, и обойдется, нонадолго ли? Судя по всему, дело явно идет к войне
Маркевич почувствовал, как по спине пробежала холодная волна, словно кто-то сыпанул туда горсть колючего снега.
А как же договор? Для чего же договор заключали?
Ничего я сказать тебе, парень, не могу, покачал Василий Васильевич головой, потому что и сам толком не знаю. Нутром своим, сердцем своим, хоть убей, а чую: договоры, разговоры немцев о мирепустое, бумажки. Кто-кто, но мы-то с тобой на собственной шкуре испытали в Испании цену обещаний фашистов. Помнишь Пепе, Димуса, Кабалеро? иА они ведь всего лишь ученики, выкормыши гитлеровские: и рангом пониже, и тоном пожиже.