Что передать-то? спросила женщина, видя, как по мере чтения все больше мрачнеет лицо моряка.
Передать? переспросил Маркевич. Ах, передать А вы, собственно, кем приходитесь Борису Михайловичу?
В работницах я у них. По хозяйству, значит.
А-а, по хозяйству. Ну, в таком случае можете передать, чтобы он Впрочем, не надо. Скажите только одно слово: «Есть». Он поймет.
Как же, конечно, поймет, заулыбалась посыльная. Я тоже знаю это слово, он и меня приучил. «Марфа, я кричит, туфли!» И ежели подашь без этого самого слова, назад отсылает. «Отрепетуй, требует, по всей форме!»
Строгий, выходит, хозяин? невольно улыбнулся Алексей, выслушав столь неожиданное признание.
Женщина сердито сверкнула глазами, жестко подобрала губы и, покрепче зажав в сухой ладони конверт с росписью старшего помощника, выпалила, как отрубила:
Ирод!
Вот это вы ему и скажите, не выдержал, расхохотался Маркевич, провожая посыльную к трапу.
Он вернулся в каюту, негромко и грустно насвистывая сквозь зубы. Прощайте, Таня, счастливого вам пути. Знать не сулила судьба встретиться еще раз. А может, это и к лучшему? Не пройдет и недели, как вы прочно и навсегда забудете о единственной белой ночи, в которую, неведомо для вас, невезучему моряку Алексею Маркевичу было так по-человечески хорошо
Алексей, ты дома? послышался из-за двери, из коридора, голос Глотова. Алексей!
Маркевич вскочил с дивана, распахнул дверь.
Васильич? Прошу! Что это вы так поздно?
Дела, брат. Запарился я в пароходстве, голова гудит. Дай, думаю, прогуляюсь, проветрюсь, да и тебя заодно проведаю. Чем угостишь?
Чаю? Могу предложить с ромом.
Давай лучше без первого, Василий Васильевич бросил фуражку на диван, расстегнул ворот кителя. Ф-фу!.. Предписание получил?
Какое? Первый раз слышу. Борис Михайлович
Знаю! Я поморщился глотов, наливая в стакан ароматный вишнево-черный ром. Ох, и хитер же Борис. Штучка!
Хитер? Но ведь он заболел.
Хм, заболел Присылать временную замену? Или сам справишься?
Справлюсь, не задумываясь ответил Маркевич. Не я один, всей командой справимся. Команда у нас
Тоже знаю, о команде речи нет. Василий Васильевич пригубил из стакана, посмаковал огненный напиток. Хорош! Лишней бутылочки не найдется? Матери снесу, лучшим лекарством от простуды считает.
Он помолчал о чем-то думая, как бы взвешивая мысли, и даже крякнул:
Эх, молод ты, Леша, вот что плохо! И годами молод, и стажем плавания. А то перевел бы я Бориса на каботажное суднопускай ползает помаленьку возле берегов, а тебя командиром на «Коммунаре». Но нет, нельзя: сорвешься невзначай, наломаешь дров, а потом на всю жизнь, ни рыба, ни мясо. Как Ефим Носиков. Помнишь его?
Алексей усмехнулся:
Помню Вместе плавали на «Павлине Виноградове» А в капитаны, Василий Васильич, мне еще рано. Хотя таким, как Носиков, я ни при каких обстоятельствах не буду.
Глотов не стал опровергать его, тем более, что сказано это было без тени бахвальства. Допил ром, опустился на диван, вытащил из кармана и раскурил трубку. И только пыхнув сизыми клубочками дыма, спросил:
Так, говоришь, не получал предписания? Ясно, опять во «входящих» и «исходящих» застряло до утра. Ох, и доберусь же я до них! Он даже пальцем погрозил кому-то. Некогда нам утра ждать, Алексей Александрович. Ни дня, ни часа лишнего терять нельзя. Утром бумажку получишь, а сейчас готовь людей к перетяжке.
На «Красную Кузницу»? На ремонт?
Нет, в Лайский док: «Красная Кузница» забита до отказа. В пять часов подойдет буксир, и отправляйтесь, чтобы к началу работы быть на месте. Людей на борту хватит?
Справимся, так же уверенно, как и в первый раз, повторил Маркевич.
Он спокойно выслушал распоряжения заместителя начальника пароходства, хотя отправка в Лайский док означала, что отныне и до окончания ремонта судна коммунаровцам почти не придется бывать в городе. Док этот далеко, в одном из глубоководных рукавов Двины, в Лае, а от него до Архангельска с полсотни километров, не меньше. Пригородные пароходы ходят туда лишь один раз в сутки, по утрам. Попробуй не опоздай на работу. И уж кому-кому, а старпому, исполняющему обязанности капитана, об отлучках с судна нечего думать. Недаром Лаю моряки называют Камчаткой. «Ну и пускай, подумал Алексей, а что мне, собственно, делать в городе?»
Будто уловив то, что он сам решился додумать, Василий Васильевич нарушил молчание:
От Тани тебе привет. Завтра уезжает домой.
Маркевич почувствовал, как краска залват его щеки, лоб, шею. Даже мочки ушей загорелись от смущения. Боясь, что Глотов заметит и неправильно истолкует это смущение, он как можно равнодушнее встал со стула, подошел к шкафу и, взяв непочатую бутылку рома, принялся очень медленно, Аккуратно заворачивать ее в лист желтой бумаги. Спросил, не оборачиваясь:
Ей еще долго учиться?
Последний курс. Защитит диплом, и пожалуйстаинженер.
Куда же потом?
Сие не разъяснено, со вксом произнес Василий Васильевич свою излюбленную фразу. Может в Москву, может, в Горький. Или еще на какой-нибудь строящийся автомобильный завод. Таких специалистов, брат, нам скоро много понадобится. А дивчина она серьезная, из нее настоящий инженер получится, без верхоглядства, без сквозняка в голове. Да, чуть не забыл! Глотов сунул руку во внутренний карман кителя, вытащил продолговатую фотографию, протянул:На-ка, вот наш, так сказать, семейный портрет. На память. В честь Танюшкиного приезда снялись, ну, и, как водится, расписались на обороте. Тут и ее подпись есть. Мать велела тебе отдать. Получай!
Маркевич уже успел овладеть собой и, приняв фотографию, начал внимательно рассматривать ее. Василий Васильевич не мешал ему, как видно, опять ушел мыслями в свои многочисленные пароходские заботы и хлопоты. «А чего я, собственно говоря, краснею? думал Алексей. Чего волнуюсь? Завтра Тани уже не будет в городе, и мы никогда больше не увидимся с ней»
Острая боль кольнула в сердце при этой мысли, «никогда не увидимся», а почему кольнула, и сам не знал. И чтобы не думать, не поддаваться наплывающей тоске, он отложил фотографию подальше на стол и спросил, круто меняя разговор:
Нас-то куда после ремонта? В каботаж или опять в дальнее?
Глотов поднял на него усталые, задумчивые глаза.
В каботаже на лето останетесь. Опасно сейчас суда в Атлантику посылать. Да и вам хватит бродяжить, пора поближе к семьям побыть. Твои как? Тоже, небось, заждались?
Алексей не ответил, потупился, и Василий Васильевич почувствовал неуместность своего вопроса. Он встал, застегнул крючки на воротнике кителя, надел фуражку и сказал сдержаннее чуть строже:
Не о жене, о дочери твоей спрашиваю. Худо, когда детвора без отцов растет. Об этом всегда помнить надо. А жена
И не закончил, оборвал себя на полуслове, пожал Алексею руку:
Будь здоров. Не подкачай на ремонте.
Так и ушел, унося недосказанное. А Маркевич опустился в кресло и опять потянулся рукой к фотографии на столе.
* * *
В Лае Маркевич до этого дня не бывал ни разу, и не удивительно, что в первые дни стоянки в доке она поразила его какой-то особенной, первозданной тишиной, царящей вокруг. Все будто такое, как и должно быть так, где ремонтируют океанские корабли: груды красно-бурого от ржавчины железа на берегу, старые якоря, обломки давным-давно отплававших свой век кораблей грохот молотков и скрежет шкрабок, неумолчно несущийся из раскрытых трюмов «Коммунара» Черные, замасленные судоремонтники и моряки в таких же прокопченных и пропотевших, покрытых ржавчиной, прожженных во многих местах спецовках И в то же время все это кажется выдуманным, нереальным, а реальное приходит, когда начинается обеденный перерыв или заканчивается рабочий день: тишина
Она наступает на Лайский док со всех сторонгустая, сочная, пахнущая свежей водой и прелыми водорослями, Солью близкого моря и молодой зеленью разнотравья, та особенная, ароматная тишина, которая только и бывает на севере. Человеческий голос, шаги матросов по гулкой палубе судна, стук захлопнувшейся внезапно двери кажутся чужими, инородными этому спокойствию и величавой тишине. В большей степени родственны ей настороженный вскрик перелетной птицы в недальних кустах, сонный всплеск рыбы на водной глади реки да тонкий писк комаров, круглые сутки нудящих над окружающими док болотами. И, быть может, поэтому такими странными, выдуманными кажутся здесь звуки, доносящиеся с судоходного русла Двины, с лесопильных заводов на берегах ее и даже, как будто из самого Архангельска: то хриплый гудок буксирного пароходика, то ритмичный перестук каких-то моторов, то рев самолета, идущего на посадку на Кегостровский аэродром.
В такой тишине хорошо думается, когда у человека легко и спокойно на сердце: закончил работу, вымылся, переменил одежду и, пошире открыв иллюминатор в каюте, ложись на диван, отдыхай с любимой книгой в руках ил мечтай о том, с чем хотелось бы тебе встретиться в ближайшие дни. Ну, а если сердце неспокойно? Если гложут и гложут тебя тревожные думы, заботы, от которых начинает трещать голова? Ненавистной и душной становится тишина в такие часы, и не только себе самому, но и всем, кто живет и работает вместе с тобой на судне, поставленном на ремонт в эту дыру!
Так случилось и с Маркевичем уже на третий или четвертый день стоянки «Коммунара» в Лайском доке. Вечера, свободные от работы, стали неимоверно долгими. На берег не сойдешь, потому что здесь нет ничегони кино, ни хотя бы захудалого ресторана, ни улиц. Не уедешь и в город, нельзя. Книги сразу вдруг надоели, не хотелось притрагиваться к ним. Не хотелось болтать с товарищами по судну, переливая из пустого в порожнее. Обо всем, решительно обо всем успели и переговорить, и наговориться на десять лет вперед за время недавнего трампа.
«Что же дальше будет, с тревогой думал Маркевич, когда мне уже сейчас невмоготу? Дурак я, безмозглый дурак, что же не попросил Васильича прислать временную замену Борису Михайловичу!»
В самом деле, кто-кто, а уж он-то знает, что означают три недели, на которые по плану поставили «Коммунара» в док. Глотов сам говорил, что судоремонтный завод «Красная Кузница» забит ремонтирующимися судами. Значит, им и снабжение, и рабочая сила в первую очередь: навигация начинается и надо как можно скорее вводить в эксплуатацию все готовые корабли. А «Коммунар» подождет: три дня, неделя, десять дней задержкивелика ли беда для одного внепланового парохода? Недаром уже сейчас, то сжатый воздух для компрессоров, то цветные металлы, то олифу подвозят не вовремя. Дальше будет и того хуже: «Подождите не до вас! Вы вне плана!» Вот и торчи в этой ссылке, и кусай себя за локоть.
Алексей с неприязнью поминал Ведерникова: увильнул, хитрец, от такого «счастья», чаевничает дома да муштрует свою Марфу. И хоть знал, что отнюдь не во всем этом кроются причины его раздражительности и неудовлетворенности, а признаться в натоящих причинах не мог. Только чаще поглядывал на фотографию, подаренную Василием Васильевичем, да старался поменьше думать о своем доме
Он не очень удивился, когда однажды вечером, в конце первой недели ремонта, в каюту к нему явился Григорий Никанорович Симаков. Видно, и старшему механику стало тошно, вот и пришел. Маркевич встретил его без особой приветливости, но и без сухости: все же легче, когда рядом живой человек. А Симаков, не замечая пасмурного лица старшего штурмана, сел за стол, вытащил из кармана и положил перед собой основательно потрепанный блокнот.
Посоветоваться пришел, сказал он. Не нравится мне
Что? буркнул Алексей, нисколько не удивляясь такому вступлению.
Все не нравится. И что с подвозкой материалов у нас перебои, и что нормы едва выполняем, и что водку хлопцы раздобывают где-то А больше всего не нравишься ты.
Ч?!
Ага, Григорий Никанорович кивнул тщательно выбритой головой и поверх сдвинутых на кончик мясистого носа очков внимательно посмотрел на Маркевича немного выпуклыми близорукими глазами. Я и говорю: ты. Не персонально, так сказать, персонально ты парень хороший. Но вот в роли исполняющего обязанности капитана
Слова старшего механика, а еще больше тон, каким они были произнесены, и, главное, взъерошенный, петушиный вид его не на шутку задели Алексея. Григорий Никанорович никогда не любил вмешиваться в чужие дела, тем более вот так, ни с того ни с сего выпаливать в лицо человеку далеко не приятные откровения. Даже с подчиненными он не разговаривал резко, не повышал на них голоса, хотя среди машинистов и кочегаров встречаются разные люди. Маркевич не раз удивлялся, каким образом пожилому, молчаливому и, пожалуй, излишне застенчивому стармеху удается поддерживать прямо-таки замечательную дисциплину среди машинной команды. Он вдруг вспомнил, что без малого год назад Симакова и парторгом-то выбрали на судне в основном за его молчаливость и скромность, за умение так работать, что глядя на старшего механика, не усидит без дела и самый отъявленный лодырь. Правда, парторгом он оказался отличным, никому из коммунистов и в голову никогда не приходило не прислушаться к его мнению, не воспользоваться дельным, всегда продуманным советом. Уважали, ценили опытного моряка и беспартийные члены экипажа. Но, почему-то всем казалось, что, кроме судна и машинного отделения, Григорию Никаноровичу нет больше ни до чего никакого дела. И вдругна тебе: «Ты мне не нравишься!»
Так, значит, не нравлюсь? не то переспрашивая, не то подтверждая, повторил Алексей. А чем, если не секрет? Или, может, с Ведерниковым на ремонте было бы лучше?
Лучше! кивнул Симаков и, на лету подхватив свалившиеся очки, водрузил их на место. Матерщинник, бурбон, слово без крика не скажет, алучше! Спросишь, почему? Изволь: Борис Михайлович трусоват, к начальству ни с каким делом не сунется. Но он бы из тебя и из нас душу вымотал, а заставил укладываться в сроки. Не прав я?
Прав
И я говорю: прав! А что делаешь ты? Тебе пароход доверен, люди Представь себе, что завтра война. Сам знаешь, как наш «Коммунар» понадобится. И вот вместо того, чтобы поднять людей, сплотить их на быстрейшее окончание ремонта, ты или ходишь весь день с таким видом, будто деревню продал и деньги пропил, или забираешься, как сейчас, в каюту, и«знать ничего не знаю, ведать не ведаю». Скажешь, не так?
Нет, не так! вскочил Маркевич, уязвленный до глубины души. Не так! Я дал Глотову слово, что справлюсь что мы справимся с ремонтом, и я сдержу его! Но разве моя вина, что нам не доставляют то одно, то другое? Или что лучшие бригады судоремонтников забрали отсюда на «Красную Кузницу»? Да будь я хоть семи пядей во лбу
Григорий Никанорович замахал руками, сморщился так, что коричневое от загара лицо его стало похожим на печеное яблоко.
Эх, заякал «Я-ста, да мы-ста» Ты не о себе, о команде думай. Разве в тебе одном дело? Не ты, так другой будет: пришлют, не оставят судно без капитана. А вот тебя
Попрут?
Могут. Очень даже свободно! Только заранее предупреждаю: в таком случае, Алексей Александрович, без выговора ты от нас не уйдешь. Это я тебе гарантирую на ближайшем же партбюро.
У Маркевича дыхание перехватило от обиды.
За что? Что ты такого наделал?
Симаков ответил шутливо, но без улыбки:
Что наделал? Давай посчитаем. От графика с ремонтом отстали? Раз! он загнул крючковатый палец. Хлопцы начали выпивать? Два! Работаемлишь бы день прошел? Три! А кто за все в ответе? В первую очередь ты, временный капитан: не возглавил людей, не организовал, ждешь, пока о нас в пароходстве подумают. Не так? Нет, ты скажи, прав я или не прав?
Хватит! снова вскочил Алексей с дивана, на который только было опустился. Можешь ставить вопрос на бюро!
Погоди, погоди. Ишь, распрыгался! Я тебя ни пугать, ни запугивать не собираюсь, а ответ перед коммунистами, если понадобится, держать заставлю. Садись, говорю! Вот так Это, брат, все присказка была, а сказка впереди
Он опять пододвинул к себе блокнот, глянул на одну, на другую страницу его и, сведя брови так, что между ними залегла глубокая синеватая складка, продолжал, обращаясь к старпому на «вы», как всегда это делал в чисто служебных разговорах:
Думать надо, товарищ Маркевич. Думать, работать. А все лишнее, Алексею показалось, что Симаков бросил быстрый взгляд на фотографию на столе, побоку, чтобы не мешало! Вот и давайте думать. Я тут кое-что набросал. Предложения, значит. Хотите послушать?
Прошу вас, в тон ему, тоже очень серьезно согласился Алексей, начиная понимать, ради чего явился к нему этот далеко не застенчивый, как казалось раньше, человек.
Так вот! Григорий Никанорович уселся поудобнее, отодвинул блокнот в сторонку. В первую очередь надо вызвать из города, с отгула всех коммунистов. Всех до единого! Закончим ремонтотгуляем, а пока не до отдыха.
Согласятся?
Я говорю: ком-му-нис-тов! поднял палец старший механик. завтра в обеденный перерыв закрытое партсобрание: ваш короткий доклад о ходе ремонта. Что уже сделано, что еще надо сделать, что мешает работе и почему. Тут уж не стесняйтесь: все выкладывайте о пароходстве, поподробнее, побольше! Чтобы потом политотделу было с чем вмешаться.