А вмешается?
Еще как! Я говорил там, они ждут от нас материалы вот и надо все подготовить. Ну, и в заключение: как организовать дальнейшую работу на корабле? Предложения, так сказать. Это сделает Яблоков от имени судового комитета.
Вы и с ним уже успели переговорить? удивился Алексей.
Симаков молчал, с любопытством разглядывая его, и даже вздохнул.
Прости меня, товарищ Маркевич, опять переходя на «ты», заговорил он, но иногда мне кажется, что в голове у тебя веет как бы это сказать, ветерок какой-то, что ли Неужели, думаешь, я пришел бы к тебе, не обмозговав вопрос со всех сторон, не обсудив его с коммунистами? Одна головадело хорошее, но только тогда, когда она думает сама за себя и для себя. А у нас не так, мы Григорий Никанорович сделал паузу. Правильно считает председатель судкома Яблоков: пора вводить задания на каждые сутки. Вечером, после работы, подвели итоги за смену, и сразуплан на следующий день, а? Хорошее дело, умное: работа любого человекау всех на виду!
А если начал старпом, все больше загораясь его настроением.
Что?
Если не только нам так планировать работу, но и ремонтникам? Подсказать им?.. Чтобы и они не отставали, не задерживали нас.
Дело! скупо похвалил Симаков. Завтра на партийном, а потом на общем собрании и это обсудим, идавай, разворачивай, командир. Тут уж не до скуки будет, не до ста граммов и он осекся, еще раз покосившись на семейную фотографию Глотовых.
Но Маркевич сделал вид, будто не заметил этого взгляда.
* * *
Борис Михайлович появился на судне внезапно, когда никто из команды и не ожидал, и меньше всего желал возвращения его. Еще на пригородном пароходе, на пути к Лайскому доку он обдумал, как будет держаться с подчиненными, и мысленно обрисовал себе первую встречу с ними.
На судне, конечно, бедлам: пять дней назад «Коммунар» должен был вступить в эксплуатацию, а продолжает торчать в Лае. Можно представить, какая грязища по всему судну, сколько недоделок придется устранять ему, Ведерникову. Ну что ж, он наведет порядок. Подумать только: командир корабля проболел чуть не месяц, а старпом ни разу не явился к нему с рапортом о положении на судне!
Все больше распаляясь, Борис Михайлович по узенькой тропинке, извивающейся в невысоком лесу, зашагал к доку. Даже окружающая тишина не успокаивала, тем более, что и тишина была какая-то необычная, несвойственная столь хорошо знакомой Ведерникову Лае. Стук молотков и лязг железа там, впереди, это понятно: в доке идет работа. Но откуда взялась музыка, почему музыка? Неужели в рабочее время играют на судне?
«Не хватает, чтобы это безобразие услышал кто-нибудь из Управления пароходства! окончательно разозлился капитан, ускоряя шаг. Кабаре, а не корабль!»
Красный от возмущения, он не взошел, а взбежал по сходням на стенку дока и остановился, тяжело дыша. Остановился, да так и застыл, удивленно округлив все еще злые глаза: перед ним, в глубине дока, стоял пароход, но«Коммунар» ли это, не мерещится ли, не другое ли это судно?
Чистенький, словно только что спущенный со стапелей новорожденный красавец, пароход буквально сверкал черными, как бы отлакированными бортами и ярко-красным суриком подводной части, ослепительной белизной мостика, палубных надстроек и ботдека. Опытный глаз мог, конечно, заметить многое, что не успели еще моряки доделать, привести в образцовый порядок, но кто же станет их упрекать за эти мелочи, если главное, основное сделано так, как только и мгли сделать люди, влюбленные в свой пароход?
И Ведерников сразу остыл, улыбнулся, с шумом выдохнул воздух. Пусть хоть сегодня является приемочная комиссияне страшно, за такой ремонт даже самый придирчивый начальник скажет спасибо. Постарались ребята, молодцы. А то ли еще было бы, если б он не болел, если б сам командовал на ремонте
Музыку, конечно, надо убрать: не дело. И запретить матросам шляться по палубе в одних трусах: а вдруг кто-нибудь ненароком нагрянет из Архангельска? И не следует особенно хвалить Маркевича: может зазнаться. А это тоже не дело. В общемсейчас в каюту, вызвать к себе старпома и все поставить на свои места. На пароход явился командир, и все должны немедленно почувствовать это!
Алексей болтался на беседке под кормой, крася чернедью последние метры борта, и не видел, как Борис Михайлович поднялся на палубу и пошел в свою каюту. С удовольствием, слушая патефон, гремевший на всю Лаю, он думал о самом ближайшем дне, когда «Коммунар» покинет док и отправится на Архангельский рейд. Здорово поработали хлопцы, ничего не скажешь, здорово! Поработал и сам он в охотку, в полную силу, хотя мог и не делать этого. Но разве удержишься, чтобы не взять молоток и шкрабку, не начать отбивать ржавчину с бортов, если видишь, с каким увлечением трудится весь экипаж, если и твои собственные руки не могут не тянуться к работе? «Это как в пляске, подумал он, настоящий, лихой плясун любого вытянет на круг»
Многое, очень многое успел Маркевич и продумать, и прочувствовать за эти дни. Никто на судне не знал о его ночном разговоре с парторгом, а сам Григорий Никанорович ни разу не вспоминал о нем. На следующее после их разговора утро старший механик опять стал таким же, каким был всегда: молчаливым, немножко застенчивым, погруженным как будто только в свою работу. Но уж так почему-то всякий раз получалось, что стоило Алексею на минуточку ослабить внимание, поубавить энергию, как парторг оказывался рядом.
Может быть это и смешно, но такая поддержка делала Маркевича и вдвойне, и втройне сильнее. По-иному воспринимал он теперь и слова Глотова о молодости и неопытности своей. В самом деле, какой из него капитан, если нет еще наиболее главного, основного: умения работать с людьми? И чем больше думал об этом, тем больше убеждался: не будь на судне такого парторга, как Симаков, ни за что бы не справиться им с ремонтом. Да и только ли с ремонтом? О себе удалось забыть на все эти дни, о тревогах и боли своей
Восхищаясь Григорием Никаноровичем, Алексей понимал, что просто завидует ему. Да, завидует той хорошей завистью, от которой и сам становится умнее и лучше. Что ж пусть так: в этом нет ничего плохого. И, завидуя, он старался работать так, чтобы не осуждение, не укор встречать во взгляде старого моряка, а другое, чего и словами не выскажешь, но отчего необыкновенно легко и радостно становится на душе.
Сверху, с палубы, упала длинная тень и послышался чем-то встревоженный голос Яблокова:
Алексей Александрович, вас «старик» зовет. Велел передать: одна нога здесь, другая у него в каюте.
Явился-таки?
Пять минут назад. И уже бушует. Меня расчехвостил, на второго помощника рыкнул Вы бы оделись, а то и вас
К чертувыругался Маркевич, по штормтрапу взбираясь на корму. Я у нас не был, а ремонт. Может еще и галстук прикажет надеть?
Яблоков озорно блеснул раскосыми монгольскими глазами и умчался прочь, а старпом с сомнением окинул взглядом свои перепачканные краской голые ноги и грудь: может в самом деле одеться? Но для этого этого надо сначала вымыться: не натянешь же брюки и китель на грязное тело. «Буду я время зря тратить!»с нарастающим раздражением подумал он и, как был в одних трусах и в фуражке, сдвинутой на затылок, отправился к капитану.
Борис Михайлович гневно нахмурился, увидев старшего штурмана. Не здороваясь, не подав руки, отрывисто приказал:
Отправляйтесь и приведите себя в порядок!
«Как петух, подумал Алексей, Да и я хорош, на ощипанного гусака похож» От этой мысли стало смешно, и он улыбнулся.
А почему, собственно говоря, я дожжен выполнять ваше приказание? Разве вы уже отдали приказ о вашем возвращении к обязанностям капитана? Не видел, не читал
Борис Михайлович озадаченно посмотрел на него. «В самом деле, как это я о приказе забыл?»читалось во взгляде, и в выражении лица его. А Маркевич, без тени иронии поднеся руку к козырьку фуражки, вытянулся и отрапортовал:
Разрешите доложить, ремонт судна закончен. Завтра «Коммунар» покидает Лайский док и вступает в эксплуатацию.
Ведерников хмыкнул и сразу одобрительно кивнул:
Ясно. Постарались, вижу Я доволен вами, товарищ Маркевич. Вы отлично выполнили мое задание
Это не я, вставил Алексей, а команда судна. Весь экипаж старался.
Но Борис Михайлович будто не расслышал, продолжал, медленно и важно шагая по каюте:
В награду за ваше старание можете с завтрашнего утра считать себя в очередном отпуску. Приказ будет отдан сегодня же. Так что вечером со спокойной душой отправляйтесь в город, к семье. Можете идти!
И все. Повернулся, шагнул к двери в каютку-спальню, разговор окончен. А Маркевич еще с минуту постоял, прикованный к месту неожиданным этим распоряжением: вот так отблагодарил, в отпуск! «Да я же не заикался об отпуске, не просил» Но вдруг поняв, чем вызвана внезапная «милость» Ведерникова, усмехнулся: Борис Михайлович верен себе. Завтра на борт судна прибудет приемочная комиссия из Управления пароходства. Ремонт проведен отлично и гораздо быстрее, чем можно было предполагать в условиях Лайского дока. Кого за это будут благодарить? Конечно же хозяина корабля, капитана! И никому в голову не придет вспомнить о старшем помощнике, тем более, что старпома-то и на судне уже не будет. Значит, «ура» Борису Михайловичу, честь и слава прекраснейшему из капитанов!
«Черт с ним! Алексей чуть было не плюнул на ковер. В отпуск так в отпуск. Поеду к маме».
* * *
Маргарита Грирорьвна встретила его целым градом сердитых, почти истерических упреков:
Наконец-то изволили явиться! И это называется муж, отец! Чуть не месяц глаз не показывал домой! Изверг, наказание господне, а не человек
Да что случилось? опешил Маркевич. В чем дело?
Он еще спрашивает! теща в ужасе всплеснула руками. Дома несчастье, Мусенька умирает, а ему хоть бы что Неужели у вас камень вместо сердца, неужели не мучает совесть за бесчеловечную вашу черствость? Бедная моя доченька, за что только господь карает тебя?
Алексей встревожился не на шутку, виновато забормотал:
Я был очень занят, не мог ни на день отлучиться с судна Но что же случилось? Где Муся?
В больнице, вот где! сквозь слезы выпалила теща. Позавчера на скорой помощи увезли. Может, заворот кишок, а может Да куда же вы? вскрикнула она, заметив, что зять взялся за ручку двери. Постойте
Но Маркевич уже выскочил в коридор, сбежал по лестнице на улицу. Какой толк выслушивать все эти упреки и вопли? «Мадам» не может обойтись без преувеличений. «Поеду в больницу, узнаю, в чем дело. Заворот кишок, а? Оперировали ее, что ли? Фу, ты, какая ерунда получается»
Трамвай удивительно долго тащился до клинического городка. Соскочив на остановке, Алексей чуть не бегом направился в хирургическое отделение.
Дежурный врач полная седая женщина со строгими глазами, хмуро выслушала сбивчивые объяснения его.
Да, у нас, не скрывая своей неприязни, сказала она. Чем больна? Будь моя воля, я бы приказала судить за это!
Позвольте! отшатнулся Маркевич. Кого судить?
Вас, молодой человек! женщина даже стукнула костяшками пальцев по столу. Вас и вашу жену. Молодые, здоровые, только бы жить да радоваться, а вы что делаете? Второй самоаборт в течение года! Да если бы мы опоздали хоть на час
Они встретились спустя неделю, в воскресное утро, кода похудевшая, с синими тенями под глазами, почти прозрачная Муся вернулась домой. Алексей не поднялся навстречу ей, не помог добраться до постели. Как сидел на стуле возле окна, так и остался сидеть, наблюдая за женой холодными, полными ненависти глазами. Вместо него как-то пришибленно и трусливо засуетилась Маргарита Григорьевна. Уложила дочь в кровать, укрыла ее одеяло и, пододвинула столик с какао, конфетами и печеньем. Она ни разу не взглянула в сторону зятя, не решилась взглянуть, все время ожидая неизбежного взрыва. Глорочка как вошла в комнату, так и застыла у порога, придавленная непонятным, а поэтому очень страшным молчанием взрослых. Будто спасаясь от этого молчания, она вслед за Маргаритой Григорьевной выскользнула за дверь, когда у старухи не нашлось больше сил оставаться здесь.
И вот наступило мгновение, о котором Маркевич не раз думал в последние дни: он и Мусянаедине, глаза в глаза, когда и лгать, и изворачиваться больше нельзя, потому что оба знают всю правду, до конца.
Неужели ты не можешь подойти ко мне? услышал Алексей тихий, как шелест атласного одеяла, голос жены. Я так измучилась, страдала, а ты
В соседней комнате вовсю гремело радио: видно, теща и там не чувствовала себя в безопасности. А может, хотела заглушить их голоса?
Алексей тяжело поднялся со стула, подошел и присел на край постели. Муся смотрела на него огромными, страдальческими глазами, и то ли виноватая, то ли умоляющая о пощаде улыбка трепетала на ярко-красных ее губах. Черная челка сползла на сторону, открыв матово-мраморный, без единой морщинки лоб. Маленькая розовая ямочка разделяла по-детски мягкий, беспомощный подбородок. Даже в эту минуту Муся была необыкновенно красива!
Я мог бы тебя избить, шепотом, одними губами заговорил Алексей. Мог бы задушить: я ненавижу тебя так, как не ненавидел никого на свете
Только на миг в бездонье глаз жены мелькнуло подобие страха. Только на миг испуганно дрогнули губы, но тут же поджались и стали холодными, каменно-жесткими.
Продолжай, сказала она, покосившись на дверь, и по мимолетному этому взгляду Маркевич понял, что Маргарита Григорьевна стоит там, на страже, готовая броситься на помощь своему чаду.
Но я не трону тебя, сказал он тем же свистящим, сквозь зубы, шепотом, нет, не трону. Ты сама выбрала себе дорогу, а мы с Капелькой завтра уедем к маме, в Минск. Завтра же, инавсегда.
Он поднялся шагнул к двери, и дверь сразу захлопнулась плотно-плотно. Алексей вернулся к жене.
Ты не посмеешь явиться туда, слышишь? Клянусь: если ты попытаешься встать на моей дороге, я убью тебя. Убью! и поднял руку, сжатую в кулак.
Муся не успела ни вскрикнуть, ни отшатнуться: дверь распахнулась, и в пустом квадрате ее вытянулась бледная, с перекошенным лицом теща.
Война! прохрипела она. Слушайте радио: война
Рука Алексея, помимо воли занесенная для удара по этому прекрасному, а сейчас перекошенному ненавистью и страхом лицу, разжалась и бессильно повисла вдоль тела.
Глава третья
Совещание у начальника пароходства было назначено на необычно позднее время, на десять часов вечера, и это не могло не встревожить капитана Ведерникова.
С какой стати такая позднота? хмурился он, вертя в руках бумажку с вызовом. Разве нельзя дождаться утра? Так нет, приспичило, спешка! Люди устали за день, кому и домой надо, а тут Борис Михайлович сложил извещение вчетверо, отбросил на стол и поднял на Маркевича озабоченные глаза. вы-то знаете, зачем нас вызывают?
Откуда? пожал Алексей плечами. Вас зовут, не меня.
В том-то и дело, что и меня, и вас, мотнул капитан тяжелым подбородком в сторону бумажки. Вы же с Глотовым, вроде, приятели, неужели он ничего не говорил вам?
Нет, Маркевич отрицательно покачал головой, настолько далеко наши взаимоотношения не заходят.
Гм! сердито хмыкнул Ведерников. То фотографии дарит, а то«не заходят». Будь я на вашем месте он осекся, как бы боясь сказать лишнее, и закончил с заметным неудовольствием, словно делая выговор:Не опаздывайте. Я загляну домой и оттуда в пароходство. Все, можете идти.
«И чего волнуется человек? думал Алексей, одеваясь у себя в каюте. Гадает, строит предположения, а сам трясется весь. Ну, вызывают. Понадобились, вот и вызвали. Что же в этом особенного? Война»
Это слововойнатеперь часто объясняло многое, еще вчера казавшееся и непонятным, и необъяснимым. Войнаи отменены отпуска, всем морякам приказано немедленно возвратиться на свои корабли. Войнаи не только многие товарищи-моряки, но и многие пароходы, особенно тральщики, за несколько дней изменили самую сущность свою: Штурманы, механики, капитаны стали командирами Военно-Морского Флота, а вчерашние тихоходные рыболовы-«тральцы» превратились в боевые корали. «Может и нас для этого вызывают? мелькнула мысль. И нас в военный флот?»
Маркевич усмехнулся: «Похоже, что Веделников заразил и меня, я тоже начинаю гадать и строить предположения»