Запреты, только одни запреты. Ничего другого и они не принесли нам.
Мне они принесли свободу, спокойно возразил Лаутербах, и Радлов увидел, как он от волнения выставил вперед подбородок, и вернули мое отечество. Вам тоже. Хотя вы еще сами этого не понимаете.
И я должен пойти отмечаться? спросил какой-то кряжистый малый. Он стоял против Радлова, прислонясь к стене и скрестив руки на груди.
Вы же были блоквартом, господин Флейшер.
Но я никому ничего не сделал. Кряжистый малый опустил руки и сжал кулаки. Под конец нас заставляли многое делать насильно, а мне всегда хотелось выйти из партии.
Лаутербах прервал его:
А противотанковые рвы у канала? Мы копали, а вы, надев коричневую форму, командовали нами?
Я обязан был слушаться.
Не выкручивайтесь! Голос Лаутербаха окреп. Вы до последнего дня усердно командовали нами и все ждали «чудесного оружия».
Бывший блокварт промолчал. Кто-то спросил:
Что же дальше? Скоро нам нечего будет есть.
За это мы должны благодарить фашистов, ответил Лаутербах. Они заварили кашу, а нам ее расхлебывать. Поглядите вокруг, везде развалины, разорение Нам придется начинать все сначала и сил не жалеть. Начинать надо немедленно.
Говорят, в городе уже работают, вставил кто-то.
Да, в Берлине трудятся вовсю, вот и нам хорошо бы засыпать рвы, которые мы вырыли под командой господина Флейшера. Я полагаю, нам уже завтра надо начинать.
С брюквой-то в животе! насмешливо крикнул один из присутствующих, но, так как никто его не поддержал, тут же спрятался за чью-то спину.
Радлов иронически улыбнулся и подумал: «Так просто старику нас не обработать, хоть он из кожи лезет. И как он это себе представляетзасыпать рвы?..»
Совершенно верно, с брюквой в животе, ответил Лаутербах, но я постараюсь достать продуктов, по крайней мере для тех, кто работает.
Откуда же это возьмутся продукты? подал голос тот же насмешник.
Конечно, придется приложить усилия, невозмутимо продолжал Лаутербах, мы изберем комитет, он будет отвечать за работу и доставать продукты. Можно его назвать «Демократическая Германия» или как-нибудь иначе. Комитет наладит связь с советской комендатурой. А там посмотрим. Ну, кто сам хочет работать в комитете?
Никто не отозвался. Лаутербах медленно обвел взглядом всех присутствующих, йотом обернулся к Радлову:
А как молодежь, не желает подать пример?
При этом вопросе Иоахим вздрогнул. Он прозвучал слишком неожиданно. Прежде чем Радлов собрался ответить, Лаутербах уже заявил:
Стало быть, господин Радлов первый.
Если вы меня возьмете Из кухни медленно протиснулся какой-то пожилой сутулый человек. Седые волосы космами свисали на лоб, левый рукав болтался пустой. Ни на что другое я уже не годен
Прекрасно, папаша Шольц. Я полагаю, теперь достаточно. Или кто-нибудь еще хочет?
Но ни у кого больше не было охоты. Люди нетерпеливо шаркали ногами. Всем хотелось уйти домой.
Значит, завтра у канала, сказал на прощание Лаутербах. Да захватите лопаты и кирки!
И он закрыл собрание; воспользовавшись толкотней, Радлов улизнул. Он, правда, видел, что Лаутербах кивнул ему, приглашая остаться. Но притворился, что ничего не заметил.
Ночью он беспокойно метался на узкой кушетке. При каждом движении под ним скрипели ржавые пружины, он прислушивался, не откроется ли притворенная дверь в соседнюю комнату. Там на бабушкиной кровати лежала Урсула. Она не спала, в душном весеннем воздухе чувствовалась какая-то напряженность, и Радлов догадывался, что девушка тоже прислушивается к каждому его движению. Вернувшись с собрания, он ничего не сказал ей. Пусть его оставят в покое.
А когда ему надоели ее расспросы, он попросту огрызнулся:
Ах, отстань. Ну что особенное там могло произойти. Завтра надо работать, и комитет они выбрали.
Иоахим лег на кушетку и уставился в потолок. Впервые он так нагрубил ей и сейчас жалел об этом. Но он был раздражен, взволнован, его мучили сомнения. И зачем только он ввязался, в это дело. Как ему из всего этого выкрутиться? А теперь вот Лаутербах забрал его в комитет, правда против его воли, но об этом ведь недавние приятели и спрашивать не станут. Он боялся, что придется держать перед ними ответ, теперь именно они были Радлову страшнее его мнимых врагов.
Снова закряхтели под ним пружины.
Ахим?
В соседней комнате по полу зашлепали босые ноги. Скрипнула дверь, и лунный свет отбросил на пол силуэт Урсулы. Иоахим почувствовал ее руку на одеяле и подвинулся. Она легла рядом и стала гладить его по голове.
Ну расскажи мне, почему ты мучаешься?
Да вовсе я не мучаюсь!
Что-то у тебя на душе Я ведь вижу. И вот сегодня вечером, когда Лаутербах спросил тебя Скажи, ты из тех, кого разыскивают? Мне ведь ты можешь все сказать.
Нет. Меня никто не разыскивает.
Молчание. А через некоторое время она прошептала:
Ты хочешь уйти от меня. Ты не любишь меня.
«Не любишь меня»? Конечно, он ее любит. И что это ей пришло в голову? Он привлек ее к себе, ощутил ее кожу, ее волосы, упругую, крепкую грудь. И тут впервые понял, что у него есть близкий человек и что он несет за этого человека ответственность. Как было бы все прекрасно, если бы не приказ Брандта, и как теперь ему тяжело. На миг мелькнула мысль, не остаться ли здесь у этой девушки навсегда, начать с ней новую жизнь, отрешиться от всего, что связано с теми приказами. Но он тут же одернул себя: это предательство, одна мысль об этомуже предательство. И он сказал:
Я навсегда останусь с тобой, Урсель, навсегда. Ему было тяжело лгать ей.
Утром он достал из сарая лопату и отправился на канал. А к концу дня вместе с Лаутербахом и Одноруким стоял уже перед советской комендатурой.
Комендатура находилась в здании бывшего управления концерна «Шеринг». На фасаде висели лозунги и портреты советских государственных деятелей. У входа стояла полевая кухня, на ней восседал повар в высоком белом колпаке, а вокруг теснились дети, женщины и мужчины, протягивавшие ему всевозможные посудины. Они так толкались и напирали, что повар чуть не свалился наземь. Разозлившись, он стал махать половником, громко выкрикивая русские и немецкие ругательства. Когда и это не помогло, он прекратил раздачу, ожидая, чтобы все выстроились снова в очередь. Часовой в саду комендатуры равнодушно наблюдал за этой сценой.
Радлова и его двух спутников никто не задержал, и они прошли в здание. Внутри стоял запах кожи, пота и пыли, вся обстановка производила впечатление чего-то временного. Папки с делами канцелярии лежали штабелями в коридорах, между ними взад и вперед сновали офицеры и солдаты, перед одной из дверей столпилась группа немцев. Какого-то офицера окружили иностранцы и, крича, что-то ему объясняли. У Радлова было смутно на душе, он не чаял выбраться отсюда подобру-поздорову. Поэтому он держался поближе к Лаутербаху и втайне дивился тому, как спокойно смотрели его спутники на эту суматоху. В приемной коменданта их остановила переводчица. Это была белокурая девушка в форме, она курила сигарету с бумажным мундштуком. По-немецки она говорила с твердым славянским акцентом.
Комендант на конференции.
Последнее слово она произнесла протяжно. Но от Лаутербаха было не так просто отделаться. В ту минуту, когда он начал свою тщательно продуманную речь: «Мы являемся представителями комитета «Демократическая Германия» дверь в кабинет коменданта открылась, оттуда вышли несколько офицеров и высокий стройный человек в светлом летнем костюме. На пороге он остановился, буквально застыв от удивления, и заморгал, будто хотел убедиться, что глаза его не обманывают. А потом тихо воскликнул:
Фридрих!
Лаутербах, не обративший, казалось, на штатского никакого внимания, на оклик оглянулся, но не произнес ни слова.
Не узнаешь меня, а?
Только теперь Лаутербах овладел собой. Радлов заметил, как что-то дрогнуло в лице Седого. Но мелькнувшая было улыбка застыла и пропала.
Гартман, сказал он, кто бы мог подумать, что ты еще жив!
Он шагнул вперед, но остановился посреди комнаты. А штатский уже подскочил к нему и принялся трясти обе его руки. Радлову показалось, что Лаутербаху это не очень приятно. Он никак не мог взять в толк, что же здесь происходит; робко забившись в угол, он наблюдал сцену, смысл которой силился понять.
Человек, названный Гартманом, почувствовал холодок Лаутербаха. Он внезапно выпустил его руки, которые только что так порывисто пожимал, и сказал:
Забудем старые споры, Фридрих, ты видишь, к чему они привели.
«Что за споры? спросил себя Радлов. Что происходило между ними?» С любопытством ожидая дальнейших событий, он отважился выйти из своего угла. Против ожидания, Лаутербах дал себя уговорить.
Мгновение стоял он еще в раздумье и потом, словно приняв решение, ответил:
Верно, ты прав. Теперь все мы пригодимся.
И он с такой же энергией и сердечностью пожал руки Гартману, с какой минуту до этого тот пожимал ему. Его морщинистое лицо просто засияло от радости.
Откуда же ты взялся?
Расскажу после. Скажи лучше, что ты
А помнишь, в двадцать девятом
Конечно, во время забастовки на городском транспорте. Если бы вы тогда
Мы? Почему же мы? Это вы
Они забыли, где находятся, окружающие для них не существовали. Оба раскраснелись, размахивали руками, кричали, перебивая друг друга. И все время повторяли одно и то же.
Вы тогда
Нет, вы
Переводчица, высоко подняв брови, стояла рядом, ее ясные серые глаза перебегали с одного спорщика на другого. Она, казалось, лучше понимала, что здесь происходит, чем Радлов, который снова жался к углу и чувствовал себя всеми забытым. Но когда в разговор вмешался еще и однорукий Шольц, переводчица решила их прервать.
А не присядете ли вы, товарищи? спросила она.
Лаутербах и Гартман громко рассмеялись.
Вы правы, Мария Сергеевна, сказал Гартман, все еще смеясь, сейчас есть дела поважнее, чем старые партийные счеты. Он снова повернулся к Лаутербаху. Ты не один?
Старик представил ему сначала Однорукого, потом Радлова. И заявил не без гордости:
Оба члены нашего народного комитета
Гартман, нахмурив лоб, прервал его:
Что еще за народный комитет?
Народный комитет «Демократическая Германия».
Ну вот, опять что-то новое. Но об этом поговорим потом. Пошли, товарищи, и он подтолкнул всех троих к выходу, у нас есть о чем потолковать.
Они спустились тю черной лестнице во двор, заваленный всяким хламом матрацами, скамьями, столами в кляксах, конторскими книгами и горами папок с письмами и делами, и уселись посреди этого старья на опрокинутый шкаф. Гартман вытащил из кармана коробку папирос и пустил ее по кругу.
Буду краток, товарищи, сказал он. Я только что вернулся из Советского Союза. Состою в инициативной группе немецких коммунистов. Мы налаживаем связь с немецкими антифашистами, организуем новый управленческий аппарат и снабжение продовольствием, короче говоря, наметили первые мероприятия, чтобы обеспечить порядок и создать условия для работы предприятий. А теперь, Фридрих, рассказывай, что привело тебя сюда и что вы уже сделали.
Пока Лаутербах докладывал о созданном им комитете и о первых трудовых успехах, Радлов наблюдал за штатским в светлом костюме. Ему было, вероятно, за пятьдесят, но живость и целеустремленность его речи и уверенность, с какой он держался, делали его моложе. У Радлова создавалось впечатление, что Гартман знает, чего хочет, и это нравилось ему. От этого человека как бы исходила энергия и деятельная сила, и, хотя Радлов в душе сопротивлялся, Гартман захватил его и увлек.
Выслушав Лаутербаха, Гартман сказал:
Не нравится мне этот ваш комитет, Фридрих
Комитет останется! резко прервал его Лаутербах.
Я тебе скажу почему, невозмутимо продолжал Гартман. Потому что затрудняет создание демократического управления. А главная задача сейчас именно в этом. Вы, правда, можете убирать развалины и распределять продукты, и только.
Лаутербах обиделся:
Ты приехал к нам и сразу распоряжаешься. Мне это не нравится.
Будь же благоразумен, Фриц. Тебе нет никакого смысла растрачивать свои силы по мелочам. Ты сидишь в своем поселке, как в подполье он вдруг прервал себя. Да знаете ли вы, что произошло сегодня ночью?
А что?
Сегодня ночью фашистская Германия капитулировала В Карлсхорсте Кейтель подписал акт о капитуляции. Наступил мир.
Но какой мир задумчиво проговорил Лаутербах, и Радлову показалось, что Седой при этом взглянул на него. Известие о капитуляции прозвучало для Радлова как гром среди ясного неба. Поражениекапитуляциямир. А дальше что? О чем говорит Гартман?
Сейчас главноесоздать новую, демократическую Германию, Наша первейшая задача состоит в том, чтобы с помощью оккупационных властей ликвидировать хозяйственную разруху и начать снабжение населения продуктами. Мы ведь не можем без конца питаться за счет Красной Армии, нам необходимо убрать развалины, восстановить движение транспорта, подачу электричества и газа, пустить заводы, создать новую почтовую и финансовую систему. А это значит: трудиться и трудиться, всего этого не смогут осилить мелкие комитеты, работающие в одиночку, для этого необходим магистрат, районные управления, государственный аппарат. Нам нужен бургомистр, новая полиция. Да, Фридрих, ведь этого мы все и хотеличтобы власть оказалась в руках рабочих.
Но неужели ты думаешь всерьез, что русские допустят это?
А ты не думаешь? Но ведь ты для того и расклеивал плакаты, в которых говорится, что немецкое государство остается. Немецкое государство, Фридрих, демократическое государство, без нацистов. Знаешь, кто сегодня прибыл в Берлин? Товарищ Микоян.
Ну и прекрасно, Лаутербах встал. Ты информирован лучше, чем я. Поживемувидим. Но что же нам теперь делать?
Комитет распустить, вместо него избрать доверенное лицо, которое составит картотеку населения вашего поселка. Нацисты ведь уничтожили все документы. Завтра встретимся здесь. Приводи с собой товарищей и друзей, которых ты хорошо знаешь и кто готов сотрудничать. Нужны сейчас все, кроме нацистов.
Гартман каждому пожал руку. Возле Радлова он на мгновение задержался.
Ты правильно делаешь, Фриц, что заботишься о молодежи. У них в голове еще полная неразбериха. Он легонько похлопал Радлова по плечу. Стало быть, до завтра.
Они снова поднялись по лестнице, но возле приемной коменданта Гартман вдруг спросил:
А зачем, собственно говоря, ты пришел?
Да вот, видишь ли, хотелось бы раздобыть продуктов для тех, кто работает.
Через десять минут они уже вышли на улицу. Офицер по снабжению выписал им ордер на тонну картофеля.
Молча двинулись они в обратный путь. Каждый был погружен в свои мысли. У Радлова в голове все перемешалось. Он уже ничего не понимал. А сравнивая Брандта и Гартмана, не мог прийти ни к какому решению. Оба говорили о Германии, но слова произносили разные. Что понимал под Германией Брандт, было Радлову ясно, но как должна выглядеть демократическая Германия, он не мог себе представить.
IX
Губертус Брандт никогда ничего подобного не видел. Площадь перед главным вокзалом Мюнхена так и кишела множеством людей. И в этой толкучке шныряли мелкие торгаши, они предлагали все на свете. В царящей здесь толкотне и сутолоке никто даже не пытался скрывать свои темные делишки. Беззастенчивее всего вели себя американцы, они и покупали и продавали. Вот один оптом предлагает сигареты, между ногами у него стоит рюкзак, и он достает из него все новый и новый товар. Оптовым покупателям американец делал значительную скидку, торговля шла блестяще, деньги он небрежно совал в карман брюк. Вокруг него сновали орущие, жестикулирующие люди. И среди нихштандартенюнкер запаса Губертус Брандт.
Он только что приехал в Мюнхен. Двадцать четыре часа, которые ему полагалось пробыть в штаб-квартире Деница, он растянул на три дня и до сих пор оставался бы в Фленсбурге, если бы Советская контрольная комиссия не предупредила о своем приезде.
Известие о прибытии русских произвело в штабе Деница впечатление разорвавшейся бомбы. Там были слишком уверены в своих силах, особенно после речи Черчилля по радио, ибо она превзошла все ожидания «нового правительства». Он и не подумает, заявил Черчилль, поручать своим войскам в Германии управление страной. Дениц увидел в этом признание своего кабинета, и в Фленсбурге-Мюрвике царило на следующий день веселое оживление. Все поздравляли друг друга. Но преждевременно