Да, конечно.
А я не хочу, чтобы меня вешали, возразил Радлов.
Брандт кивнул вестовому и заказал коньяк.
Что это значит? спросил он.
А это значит, что я либо погибну на поле брани, либо застрелюсь.
Штандартенюнкер взглянул на приятеля. Лицо Радлова оставалось спокойным, но Брандт прочел на нем непоколебимую решимость претворить свои слова в действие. «Трусом он никогда не был, подумал Губертус, он сделает, как сказал, это не пустая болтовня». И в тот же миг ему пришла в голову блестящая мысль, которая заставила его разволноваться. А что, если приказать Радлову работать на него? Этот парень всегда считался смельчаком, лучшего связного не найти. Правда, в таком случае надо прежде всего выбить у него из головы дурацкую мысль о самоубийстве. И Брандт сказал:
Эти слова я уже сегодня слышал.
Какие?
«Я застрелюсь».
В другом конце комнаты совсем молоденький пьяный унтерштурмфюрер завел новую пластинку и грубым голосом стал подпевать: «Вот как у казармы, у больших ворот»
От кого? спросил Радлов.
От фюрера, Ахим. Он заявил, что война проиграна.
Вот видишь! И у тебя не будет выбора.
Только теперь Радлов сообразил, что он даже не поинтересовался, каким образом очутился здесь Брандт. Он ведь думал, что Брандт взрывает где-то мосты и склады оружия.
Штандартенюнкер закурил новую сигарету и неторопливо ответил:
Ты ошибаешься, Иоахим, я не овца, чтобы добровольно лечь под нож. Так, мой милый, недолго и промахнуться. Германия будет существовать, пока существует наше движение.
И ты хочешь, чтобы я поверил, будто фюрер
Брандт сделал отрицательный жест.
А, фюрер, отрывисто сказал он, и что тебе дался этот Гитлер? Ончеловек конченый, на нем надо поставить крест. От него ждать больше нечего. Но ведь с Гитлером идея не умрет. Неужели ты думаешь, что с проигранной войной погибнет и наше движение? По секрету могу тебе сказать, что сейчас такое готовится, о чем ты и мечтать не смеешь. Или ты воображаешь, что американцы будут сложа руки смотреть, как русские большевизируют Германию? Мой милый, ты страшно заблуждаешься. Мы продолжим работу в подполье, у нас и сейчас уже есть подпольная армия, и мы боремся. А ты, дурачок, болтаешь о смерти! Теперь-то как раз и надо жить, чтобы бороться с большевизмом. В этом сейчас твой долг, долг немца. А умереть ты всегда успеешь. Подожди, пока мы выступим.
Он залпом осушил рюмку и повторил:
Пока мы выступим.
Но Радлов молчал. Пьян Брандт, что ли? Не похоже, чтобы водка ударила ему в голову. Если Брандт за что-нибудь берется, у него все продумано. Это уже наверняка. На него можно положиться. Но сейчас, при создавшемся положении, следует ли ему верить?
Брандт прервал его мысли:
Наши усилия не напрасны, Ахим, мой отец, и Адам, и все другие погибли не напрасно. Германию никогда не удавалось уничтожить, всегда находились люди, охранявшие национальное достоинство нашего народа от недочеловеков. А теперь нам завещано вести поверженную Германию к новой победе, такова наша цель. Рейхслейтер Борман сегодня назначил меня руководителем северной группы «Вервольфа». Ночью я уезжаю из Берлина. Наши подпольные действия против западных держав прекращаются. Понимаешь, что это значит? Мы собираем силы и в один прекрасный день наносим удар по большевикамвозможно, совместно с американцами. Изгоняем русских из Германии. Ну как, это тебе нравится? Веришь, что Германия будет великой и могущественной державой?
Радлов медлил. Он слишком свыкся с мыслью о смерти и вошел в роль трагического героя. Теперь ему трудно было возвращаться к жизни. Неужели жизнь снова обрела смысл? Удастся ли действительно возродить великую и могущественную Германию? И он коротко ответил:
Вероятно, ты прав.
Слушай, Брандт наклонился к нему через стол, у меня есть для тебя задание, приказ. Ты останешься членом гитлерюгенда, ты
В эту минуту, перекрывая шум в зале, раздался голос из репродуктора. Громко, угрожающе он начал передавать последние известия: «Сегодня вечером в сражающейся имперской столице Адольф Гитлер принял члена гитлерюгенда Иоахима Радлова из Вергенштедта. Семнадцатилетнему юноше фюрер собственноручно вручил Железный крест второй степени за уничтоженный им в бою на Хафельском мосту русский танк»
IV
Депутат рейхстага Отто Брандт сердито выключил приемник своего «мерседеса». Он надеялся услышать в последних известиях сообщение о своей собственной смерти. Но о нем ничего не сказали. Он был разочарован, страдало его тщеславие. Разве за все годы, отданные им «движению», он не заслужил некролога? Но, видно, в Берлине смерть старого борца и депутата рейхстага не воспринимали столь трагично, по всей вероятности, там больше дорожили живыми, мертвых и без него хватало. А ведь приятно было бы, посасывая сигару, услышать, каким ты был выдающимся человеком. И этого удовольствия его лишили. Кстати, верховное командование вермахта, видно, не знало, где проходит линия фронта. Кроме сообщений о боях за Берлин и Бреслау радио передавало лишь призывы держаться до последнего, а они были для Брандта сейчас совершенно бесполезны. Еще что-то говорилось о юноше из гитлерюгенда, подбившем танк, родом из Вергенштедта, который депутат Брандт сегодня покинул. Как, бишь, его зовут? Радлов, да, Иоахим Радлов. Имя показалось ему знакомым, и он подумал: «Возможно, кто-нибудь из друзей Губертуса? Во всяком случае, мальчик доказал свою отвагу, и если все мои фольксштурмисты из Вергенштедта будут так сражаться, тогдаи при этой мысли он вдруг звонко рассмеялся, тогда меня еще, быть может, наградят посмертно Рыцарским крестом» Но сегодня утром, когда фронт приблизился к городу, его люди выглядели далеко не такими отважными. Всю ночь Брандт провел в ратуше, на командном пункте фолькештурма, ожидая приказа выступать. Только в три часа утра позвонил гаулейтер и рявкнул в трубку:
Пора, Отто! Можешь высылать людей на позиции. Ни пуха ни пера!
Брандт только и ждал этих слов, они послужили ему сигналом к исчезновению. Он знал, что гаулейтер тоже немедленно покинет город. Но прежде чем уехать, гаулейтер обещал Брандту урегулировать одно дельце, оказать ему в известном смысле дружескую услугу, а именно: сообщить по телеграфу Борману, что депутат рейхстага Отто Брандт пал на поле брани. Затем связь с Берлином прервется. Для Брандта это означало: вперед в Мюнхен! Быть может, Губертус тоже находится сейчас на пути к городу на берегах Изара.
Повесив трубку, Брандт оповестил всех группенлейтеров, что производит их в компанифюреры. Затем отдал приказ включить установленную на крыше школы сирену. Ее протяжный вой разносился в ночи бесконечно долго. Этот сигнал давно уже был известен жителям. Он означалбыть в полной боевой готовности, Красная Армия наступает, населению укрыться в подвалах, а фольксштурмистам собраться на гимнастическом плацу. Только после этого Брандт позвонил жене:
Собирайся, мы уезжаем.
Теперь, используя переполох в городе, можно было и уехать, незаметно исчезнуть. Но такой тайный побег был ему не по душе. Фольксштурмисты разбегутся, если увидят, что их командира нет на месте. До отъезда он должен им по крайней мере показаться. Поэтому Брандт ждал, сидя за письменным столом бургомистра, пока ему не доложили, что батальон собрался на плацу. Тогда, втянув живот и поправив портупею, Отто Брандт, грузно ступая, вышел из ратуши.
На плацу выстроились его солдаты. Солдаты? Эта горстка несчастных, в поношенных мундирах и кое-как вооруженных людей представляла собой жалкое зрелище. Хромые и кривобокие старики, калеки и дети, пытаясь изо всех сил выглядеть воинственно, корчили свирепые физиономии. Но, проходя вдоль рядов, Брандт отлично видел, что немногие из них жаждут умереть за Германию. У большинства можно было прочесть в глазах отчаяние и страх. Широко расставив ноги и засунув большие пальцы за портупею, Брандт, облаченный в темную коричневую форму, стоя среди плаца, произнес энергичную речь. Затем он приказал выдать всем боеприпасы и занять позиции в окопах, вырытых на окраинах города. Компанифюрерам он приказал собраться через час в ратуше. Сам же покинул отряд и направился домой.
Ровно в шесть часов он открыл кованую железную калитку своей виллы. Сквозь молочную пелену утреннего тумана с трудом пробивались лучи восходящего огненного шара. В городе, до сих пор не пострадавшем от бомб, все было спокойно, в парке среди густых ветвей серебристых елей звонко и весело пели свою утреннюю песню птицы. Если бы не постепенно приближавшийся грохот, могло бы показаться, что город живет мирной жизнью.
Брандт шел по каменной дорожке сада, и четкий звук его шагов нарушил видимость покоя. Он с шумом распахнул дверь и вошел в вестибюль. Сусанна, его жена, сидела в одном из глубоких кожаных кресел, накинув на плечи меховую пелерину. Лицо ее смутно белело на фоне темных, обшитых дубом стен. Отто Брандт остановился в дверях и коротко спросил:
Ты готова?
Она ответила легким кивком.
Хорошо, хорошо.
На ходу он отстегнул портупею и пистолет, бросил их в кресло рядом с неподвижно сидящей женой и, громыхая сапогами, поднялся наверх. По дороге он успел еще крикнуть ей:
Нельзя терять ни минуты, самое позднее через три часа здесь будут русские.
Вбежав в свою комнату, он сорвал с себя коричневую рубаху, с проклятьями принялся стаскивать узкие сапоги. А через две минуты уже стоял в вестибюле во всем штатском, накинув на плечи непромокаемый плащ. Он вынул пистолет из кобуры, проверил магазин и, удовлетворенный, опустил его в карман куртки. Жена все еще молча и неподвижно сидела в кресле, следя за ним равнодушным взглядом. Она поднялась только после его окрика:
Пошли!
В кабинете он отпер потайной ящик своего стола, вынул пачку денег и сказал:
Мне нужны твои бумаги.
Сусанна вышла из комнаты, но тут же снова вернулась, держа в руках сумку из блестящей черной кожи, и молча протянула ее мужу. Он извлек пачку документов, небрежно просмотрел, затем постепенно сжег их над свечкой, а пепел сдул со стола. Сусанна по-прежнему молча следила за ним.
Так, произнес Брандт довольным тоном, закончив эту работу, теперь запомни: Отто и Сусанна Брандт умерли, только что умерли. Их больше не существует. Тебя зовут Элона Шиндлер, по профессии ты балерина, проживала в Ратиборе, Дата твоего рождения указана в новом паспорте. Вот он. Брандт сунул документы в ее сумку. Я твой муж, продолжал он, Альфонс Шиндлер, по роду занятий коммерсант, сорока восьми лет, также из Ратибора. Надеюсь, ты поняла меня? Да, вот еще что: ты урожденная Крачковская, твоя матьполька.
Нет!
Это было первое слово, произнесенное Сусанной, очень тихо, почти шепотом, но совершенно отчетливо. Брандт задвинул потайной ящик и запер его, точно собирался выйти из дому всего на несколько минут. Он встал и спросил, не глядя на жену и не отвечая на ее восклицание:
Надеюсь, ты все поняла?
Нет!
Чтонет? заорал он.
Я урожденная Зедлиц, сказала она тихо и спокойно, но очень гордо.
И что же?
Если это имя ничего не говорит тебе, то я ценю его весьма высоко.
Она посмотрела на него насмешливо и сверху вниз. Брандт рассвирепел. Она всегда кичилась своим дворянским происхождением, эта генеральская дочка, и вышла за него замуж только из-за денег. Он знал это давно. Она была холодной и бессердечной все годы их супружества, холодной и расчетливой, да к тому же гордилась тем, что умеет кое-как болтать по-французски, бренчать на рояле и получила так называемое высшее образование. А ну ее к черту, сейчас дорога каждая минута, пусть остается, если не желает ехать.
Брандт повернулся, вышел, хлопнув дверью, и побежал через сад к гаражу. Выведя машину и убедившись, что оба чемодана с продуктами и одеждой на месте, он подумал: «Придет, никуда не денется. Побоится остаться в пустом доме». Он разогревал мотор и ждал. Но Сусанна не шла. Тогда он бросился обратно, чертыхаясь оттого, что терял драгоценное время. Сусанна сидела, как и прежде, в кресле, высокомерная и гордая, с презрительной усмешкой на губах.
Ты едешь или нет?
Только как Зедлиц. Иначе нет.
Брандт разразился лающим смехом. Он видел ее презрительную усмешку и думал: «Пусть себе пыжится и важничает, но оставлять ее здесь ни в коем случае нельзя. Не то лопнет, как мыльный пузырь, эта басня о моей смерти. Она должна ехать, хочется ей или нет».
Теперь в его голосе зазвучали угрожающие нотки:
Хочешь чтобы тебя изнасиловали русские?
До этого не дойдет. Оставь мне ключи от ящика с оружием.
Он снова рассмеялся, на этот раз зло и грубо. Подойдя к ней, он крикнул тоном, не допускавшим возражений:
Пошли! Живей!
И так как она даже не шевельнулась, он схватил ее за руки и швырнул об стену. Время не терпит, у него больше нет охоты препираться с ней.
Дело идет о жизни и смерти, дурища, заорал он. Не понимаешь, что ли? Я тебе покажу, что такое неповиновение! Не дожидаясь ответа, он схватил ее, поволок к двери, вытолкнул на лестницу и стащил вниз к машине. Бросив ее, точно мешок, на заднее сиденье, он запер дверцу. Затем дал газ, вывел машину из ворот, промчался по городу в западном направлении и выехал на шоссе, с которого через несколько сот метров свернул в луга.
Лицо Сусанны покрылось красными пятнами, она вся сжалась в комок и сидела молча. Брандт ни разу не обернулся, в течение трех часов они не обменялись ни единым словом. Но вот он остановил машину, достал из чемодана продукты и положил их перед женой. Сусанна с полным безразличием взирала на все происходящее и к пище не притронулась.
Брандт размышлял, задумчиво посасывая сигару. Уже давно остались позади луга, где он когда-то охотился и знал каждую тропку. На протяжении пути они встретили лишь несколько человек. Все шло именно так, как он и предвидел. По шоссе медленными тяжелыми волнами катился поток беженцев. Там Брандта могли узнать, пусть даже по какой-нибудь глупой случайности, или он мог застрять в толпе и его нагнали бы русские. Да, он поступил правильно, избрав проселочные дороги, хотя и менее удобные для движения, но зато безопасные. «А люди ведь настоящее стадо, размышлял он, они чувствуют себя хорошо только в толпе».
Правда, ему пришлось призадуматься, когда полчаса назад он наткнулся на покинутый дом лесника. Неужели русские уже так продвинулись, что наступают ему на пятки, или американцы перешли Эльбу и семья лесника предпочла выйти им навстречу? Радио ничего не сообщало о военном положении.
И вот он сидит теперь на опушке леса, скрытый со всех сторон густым кустарником, и не знает, где же, собственно, проходит линия фронта. Он вытащил карту и, разворачивая ее, злобно прошептал:
Из-за твоих дурацких кривляний мы уже, кажется, сели в лужу.
Сусанна не ответила. Карта мало чем могла помочь. Он понял только, что если поедет дальше, то через двенадцать километров попадет в маленькую деревушку на берегу Эльбы. Там есть мост. Но в чьих руках эта деревушка? Все ли еще это «ничейная» земля, или там уже русские? Ничего не поделаешь, надо рискнуть хотя бы подъехать к деревне. Может быть, кто-нибудь попадется навстречу и расскажет, как обстоит дело.
Когда машина уже тронулась, Брандт подумал: «Опасная местность, на три километра вокруг все просматривается. Если русские уже здесь, им ничего не стоит подстрелить меня, как зайца». И он невольно пригнулся к рулю. Машина подпрыгивала на разбитой дороге, точно жеребенок, их швыряло из стороны в сторону, и Брандту пришлось сосредоточиться, чтобы не потерять управление. Лишь изредка кидал он быстрый взгляд на поля, где из черной земли пробивались зелененькие стрелки озимых. Кругом было спокойно. Некоторое время машина мчалась вперед без задержек. Вдруг Брандт заметил в небе темную точку, она приближалась, увеличивалась с головокружительной скоростью. Он рывком остановил машину. Сусанну бросило вперед. Брандт крикнул:
Бомбардировщик! Он рванул дверцу. Скорей выходи!
Улучив минуту, он помчался к изгороди метрах в двадцати от дороги. Изгородь делила поле надвое, но это было весьма сомнительное укрытие. И только когда Брандт задыхаясь упал на землю, он увидел, что Сусанна не последовала за ним. Вдруг он с ужасом вспомнил о ключе. Ключ! Ведь он запер заднюю дверцу, опасаясь, как бы Сусанна не выпрыгнула по дороге из машины. Удалось ли ей выбраться?
Брандт трусливо приподнял голову над изгородью. Поздно! Он хотел закрыть или отвести глаза, но какая-то магическая сила приковала его взгляд к машине, в которой жена отчаянно дергала дверцу. И тут свою жертву настиг ревущий самолет. Застучала пулеметная очередь, полетели осколки стекол, взорвался бак, машина вспыхнула, как факел. Низко, почти задевая изгородь, самолет пролетел над Брандтом. Он увидел на несущих плоскостях американские опознавательные знаки, уткнулся лицом в землю, буквально распластался, словно хотел втиснуться в нее. Так он лежал несколько минут, парализованный страхом, прислушиваясь к потрескиванию пламени. Затем Брандт с трудом поднялся и стряхнул с одежды налипшую грязь. Он пытался отвести взгляд от машины, но подумал и пошел к горящим обломкам. Правда, из предосторожности он остановился, не дойдя до нее. «Все, что мне нужно, при мне, размышлял он, деньги, документы, пистолет. А женщина сгорит и постепенно обуглится. Для нее это лучше, и она наверняка умерла мгновенно. Кто знает, что ждало ее впереди Она ведь привыкла к роскоши, а в Мюнхене я не мог бы обеспечить ей такой жизни, во всяком случае вначале. Ведь все эти годы она была для меня только обузой».