Несмотря на то что было подано уже несколько письменных прошений, добиться для Молодежного отдела разрешения оказать содействие польским детям ему так и не удалось. По этой причине, увидев группу санитаров, вышедших из запретных блоков, куда поместили детей из Белостока, он передал судейский свисток ближайшему к себе мальчишке и поспешил санитарам навстречу.
Отряд медработников топтал тротуар грязными сапогами и взирал на мир бесконечно усталыми глазами. Фреди встал у них на дороге и начал расспрашивать о состоянии детей, но те в угрюмом молчании, не останавливаясь, проходили мимо. Им был предписан режим строжайшей конфиденциальности. Сзади всех шла отставшая от группы медсестра. Она шла одна, медленно, то ли в растерянности, то ли в недоумении. Женщина на секунду остановилась, и Фреди разглядел в ее глазах усталое негодование.
Она ему ответила. Сказала, что дети очень напуганы и что у большинства из нихкрайняя степень истощения: «Когда охранники собрались отвести их в душ, началась истерика. Они отбивались руками и ногами и кричали, что не хотят идти под газ. Пришлось тащить их силой. Один мальчик, пока я дезинфицировала ему рану, сказал, что перед самой погрузкой в поезд узнал, что его отец, мать и старшие братья и сестры убиты. Изо всех сил вцепившись в мою руку, он в ужасе повторял, что не хочет идти в душевуютам газ».
Медсестра, к тому времени уже всякого повидавшая в госпитале Терезина, не могла тем не менее не прийти в замешательство от дрожи сирот, оставшихся под присмотром тех самых палачей, которые только что расправились с их родителями. Она сказала Фреди Хиршу, что дети цеплялись за ее ноги и притворно жаловались на недомогания и болезни. Но на самом деле нуждались они не в лекарствах, а в любви, защите и ласке, которая бы уменьшила их страхи.
На следующий день ремонтники, кухонные работники и медики проходили контроль на входе в огражденную восточную зону гетто, где содержались эвакуированные из Белостока польские ребята. Эсэсовцы службы охраны со скучающими лицами наблюдали за перемещением обслуживающего персонала.
Бригада рабочих переносила строительный материал, предназначенный для ремонта в одном из зданий зоны. У одного из них не было видно лица, потому что оно было скрыто за уложенным на плечо бревном. Он отличался прямыми скулами и мускулистыми руками, столь обычными для строителей. Но это был не каменщик, а спортивный тренер. Фреди Хиршу удалось проникнуть в запретную зону, взвалив на плечо бревно и пристроившись в хвост ремонтной бригады.
Оказавшись внутри, он уже мог свободно передвигаться и легким шагом направился к ближайшему зданию. Сердце его екнуло, когда прямо перед собой он увидел двух эсэсовцев, но страх удалось подавить и превратить его в развязность. И вместо того чтобы свернуть в сторону, Фреди еще более решительно зашагал прямо на них. Пройдя мимо, охранники не обратили на него ни малейшего внимания: в этой зоне не было недостатка в одетых в гражданское евреях, занятых различными работами.
Хирш вошел в здание, построенное по тому же проекту, что и остальные дома в Те- резине: входная дверь вела в вестибюль, по обеим сторонам которого располагались взбегающие наверх лестницы, а прямо напротиввыход в просторный внутренний двор квадратной формы. Хирш наугад выбрал одну из лестниц, при подъеме ему попались два электрика с катушками кабеля в руках, которые вежливо с ним поздоровались. Поднявшись на этаж, он сразу же увидел нескольких ребят, которые сидели на двухъярусных нарах, свесив ноги.
На лестничной площадке ему встретился капрал, которого Фреди поприветствовал легким кивком. Эсэсовец прошел дальше. Фреди с тревогой отметил про себя, что здесь, в доме, где так много детей, как-то слишком тихо. Слишком они спокойные. И как раз в этот момент услышал, как сзади его окликают по имени.
Господин Хирш?
В первую секунду он подумал, что это какой-то знакомый из гетто, но, обернувшись, увидел перед собой того эсэсовца, с которым только что разминулся на лестнице, причем тот вежливо поздоровался и приветливо улыбнулся. Улыбка капрала была щербатой, и Хирш вспомнил футболиста из команды охранников. Хирш спокойно улыбнулся ему в ответ, но нацист тут же погасил улыбкускомкал ее, словно бумажку. До него дошло, что это зданиене то место, где должен находиться физкультурник. Капрал требовательно поднял руку и, выставив палец, указал на ступеньку лестницы, чтобы тот встал перед ним, как обычно поступают с задержанным. Хирш, избрав спокойный и любезный тон, призванный лишить происшествие значимости, попытался изобрести оправдание своему присутствию в здании, но эсэсовец был непреклонен:
В караульное отделение! Немедленно!
Когда Хирша под конвоем препроводили к оберштурмфюреру СС, он вытянулся перед эсэсовцем по стойке смирно и даже звонко прищелкнул каблуками. Офицер потребовал, чтобы тот предъявил ему документ, дающий право на нахождение в охранной зоне. Документа не оказалось. Эсэсовец почти вплотную приблизил свое лицо к лицу Хирша и гневно вопросил, какого черта в таком случае он там делал. Хирш, не отводя взгляда и, судя по всему, нимало не смутившись, ответил со своей обычной вежливостью:
Я всего лишь пытался наилучшим образом выполнить свои обязанности координатора по работе с детьми, пребывающими в Терезине, господин офицер.
А тебе что, неизвестно, что всякие контакты с этим контингентом запрещены?
Известно, господин офицер. Но я полагал, что я являюсь частью медико-санитарного персонала, обслуживающего этих детей, поскольку Отделом по делам молодежи на меня возложены соответствующие полномочия.
Спокойствие Хирша несколько притушило ярость лейтенанта и заставило его усомниться. Он сказал, что составит о данном происшествии рапорт и подаст его наверх, а о принятом решении Хирша оповестят.
Не исключен и трибунал.
Хирша тут же поместили на гауптвахту, примыкавшую к караульному отделению, и сказали, что выйдет оттуда он только после того, как будут собраны все его личные данные, необходимые для составления рапорта. И вот Фреди меряет энергичными шагами пустую собачью конуру, в которой его заперли, досадуя по тому поводу, что ему так и не удалось повидать детей, но сохраняя при этом полное спокойствие. Никто не отдаст его под трибунал, он слишком хорошо известен нацистской Администрации гетто. По крайней мере, он так думал.
По другую сторону ограды мимо по улице проходил раввин Мурмелынтейн, член триумвирата руководителей Еврейского совета гетто. Он был очень неприятно поражен, увидев одного из руководителей Отдела по работе с молодежью, посаженного под замок. Было очевидно, что Хирш нарушил запрет не приближаться к охраняемой зоне, куда поместили детей из Белостока, и теперь находится в малодостойном положениипод арестом, как какой-нибудь преступник. Суровый руководитель подошел к ограде, и их взгляды встретились.
Пан Хирш,укоризненно проговорил он,что вы делаете там, внутри?
Ах, это вы, доктор Мурмелынтейн... А что вы делаете там, снаружи?
Не было ни трибунала, ни какого-либо в открытую объявленного наказания. Однако однажды вечером Павел по прозвищу Кости, официальный посланник Совета гетто,ноги у него выглядели как две тонкие бамбуковые палки, но он был самым быстрым скороходом во всем Терезине,прервал своим появлением тренировку по прыжкам в длину, чтобы сообщить Хиршу, что этим вечером он обязательно должен явиться в дом Магдебурга, где размещалась администрация еврейского управления города.
Новость ему сообщил сам Якуб Эделынтейн, председатель Еврейского совета: немецкое командование включило его имя в списки тех, кто должен был со следующим транспортом отправиться в Польшу, а точнеев концлагерь Аушвиц, расположенный возле городка Освенцим.
Об этом лагере рассказывали ужасные вещи: массовые убийства, рабский труд, доводивший узников до смерти от истощения, разного рода лишения и истязания, люди, доведенные голодом до состояния ходячих скелетов, эпидемии тифа, который никто и не думал лечить... Но это были всего лишь слухи. Никто, кто бы испытал все это на собственном опыте, не мог их подтвердить; с другой стороны, никто оттуда и не вернулся, чтобы их опровергнуть. А еще Эделыптейн сказал Фреди, что командование СС просит о том, чтобы по приезде в Аушвиц он доложил о своем прибытии командованию лагеря, потому что там заинтересованы в том, чтобы он продолжил свою обычную работу с детьми и молодежью. Лицо Фреди снова просветлело.
То есть я снова буду работать с ребятами, а значит, ничего не изменится.
Тут круглое доброе лицо Эделыптейна, на носу которого сидели очки в черепаховой оправе, очень похожее на лицо школьного учителя, нахмурилось.
Там будет тяжело, очень тяжело. И даже хуже, чем просто тяжело, Фреди. Многие уехали в Аушвиц, но оттуда никто не возвращался. Но при всем при этом мы должны продолжать бороться.
Хирш слово в слово запомнил то, что напоследок сказал ему в тот вечер председатель Совета:
Нам нельзя терять надежду, Фреди. Не дай задуть эту свечу.
Тот раз был последним, когда Хирш его видел: на ногах, руки сложены за спиной, взгляд теряется за окном. Наверняка он уже тогда знал, что и сам очень скоро отправится той же дорогойв лагерь смерти. Он только что получил приказ о сложении полномочий председателя Еврейского совета. На нем, как самом высокопоставленном руководителе Терезина, лежала ответственность за всех обитателей еврейского гетто. Контроль эсэсовцев на городских воротах не был слишком тщательным, и некоторым евреям удавалось сбежать. А Эделыптейн не подавал рапорты, прикрывая беглецов, пока наконец эта утечка людей не стала слишком заметной и командование СС не обнаружило вдруг, что из гетто исчезло как минимум 55 евреев.
Участь Эделыитейна была решена. Этой участью стала смерть. Именно поэтому сразу по прибытии в лагерь его отправили не в семейный лагерь Аушвиц-Биркенау, а прямиком в тюрьму Аушвица I. Фреди не говорил об этом Мириам, но он знает, что там жестоко пытают, применяя такие зверские методы, которые человечество до сих пор не видало.
Что же произошло с Якубом Эделыитейном? И что будет со всеми нами?
14
Когда детей уже нет, и в бараке осталось только несколько преподавателей, увлеченных беседой, Дита закрывает библиотеку. Возможно, она делает это в последний раз, потому что сегодня она должна сказать правду: на ней метка доктора Менгеле. Именно поэтому, прежде чем отнести книги в тайник, она достает из своего потайного кармана моточек пластыря и устраняет надрыв на одной из страниц русской грамматики. Потом вынимает пузырек клея и еще у двух книг подклеивает отставшие корешки. В книге Уэллса одна страница загнута, и Дита ее аккуратно разглаживает. Заодно ласкает и поглаживает атлас, а затем и каждый оставшийся томик, даже этот роман без обложки, о котором Хирш сделал столько критических замечаний. Не упускает случая и тоненькой полоской пластыря подклеивает в книге надорванную страницу. Потом бережно помещает томики в полотняные карманы, которые сделала ей тетушка Дудинце, и устраивает их на своем теле поудобнее, словно нянечка, укладывающая новорожденных в колыбельки. И только потом направляется к комнате блокэлътестера и стучит в дверь костяшками пальцев.
Хирш у себя, сидит на стуле и что-то пишетто ли очередной рапорт, то ли расписывает план проведения соревнований по волейболу. Дита спрашивает, может ли он уделить ей несколько минут, и он оборачивает к ней спокойное лицо, на котором играет его обычная улыбка, исполненная никому не ведомого смысла.
Слушаю тебя, Эдита.
Вам следует это знать. Доктор Менгеле в чем-то меня подозревает, возможно, в связи с библиотекой. Это случилось после инспекции. Он остановил меня на лагер- штрассе. Каким-то образом он понял, что я что-то прятала. И пригрозил мне, что будет следить за мной. В общем, у меня такое чувство, что он за мной наблюдает.
Хирш встает со стула и с задумчивым видом секунд тридцать расхаживает по комнате. Наконец останавливается перед Дитой и, глядя ей в глаза, говорит:
Менгеле следит за всеми.
Он сказал, что положит меня на стол для вскрытий и выпотрошит.
Вскрытия он обожает, просто наслаждается процессом.После этих слов воцаряется неловкое молчание.
Вы ведь отстраните меня от библиотеки, так? Понятно, что для моего же блага...
Ты больше не хочешь этим заниматься?
Глаза Фреди блестят. В нем вдруг загорается та лампочка, которая, по его же словам, есть внутри каждого. И в Дите зажигается ее собственная, ведь электричество Фреди заразительно.
Об этом и речи быть не может!
Фреди Хирш кивает, словно говоря: «Я так и думал».
В таком случае ты останешься в должности библиотекаря. Конечно, это рискованно, но ведь мы на войне, хотя здесь об этом некоторые уже подзабыли. Мы солдаты, Эдита. Не верь этим воронам, которые утверждают, что мы в тылу, и опускают руки. Это неправда. Идет война, и у каждого из нас своя собственная передовая. Здесьнаша, и мы должны сражаться до конца.
А как насчет Менгеле?
Хорошему солдату нужно соблюдать осторожность. С Менгеле нам следует быть очень осмотрительными, никто и никогда не может знать, что у него на уме. Порой он тебе улыбается и даже кажется, что с симпатией, но через мгновение снова серьезен, и в его взгляде проступает такой холод, что промораживает тебя насквозь. Если бы его подозрение относительно тебя было сколько-нибудь обоснованным, тебя бы уже в живых не было. Но что он там себе думает, никогда не знаешь. Так что будет гораздо лучше, если он тебя и не увидит, и не услышит, и запаха твоего не почует. Ты должна избегать какого бы то ни было контакта с ним. Видишь, что он идет по одной стороне улицы,переходи на другую. Идет навстречунезаметно отвернись. Лучше бы он вообще забыл о твоем существовании.
Я постараюсь.
Хорошо. Значит, решили.
Фреди... Спасибо!
Я прошу тебя остаться на первой линии огня, рискуя жизнью, а ты мне за это спасибо говоришь?
На самом деле она хотела сказать другое: мне очень жаль, что я в тебе сомневалась.
Но не знает, как это можно выразить.
Ну, я хотела поблагодарить за то, что вы здесь.
Хирш улыбается.
За это благодарить не нужно. Я там, где должен быть.
Дита выходит на улицу. Снег покрыл землю, и заснеженный Биркенау кажется менее жутким и более сонным. Очень холодно, но порой холод на улице имеет преимущества перед горячечными спорами в бараках.
Навстречу ей попадается Габриэль, чемпион по получению замечаний и наказаний от учителей, неистовый рыжий пацан десяти лет, одетый в слишком широкие для него брюки, подвязанные веревкой, и такую же, на несколько размеров больше, чем нужно, рубашку, густо покрытую грязными пятнами. Он возглавляет команду полудюжины мальчишек примерно одного с ним возраста.
«Он что-то задумал, и вряд ли это что-то хорошее»,размышляет про себя Дита.
За ними, отстав на несколько метров, идут, взявшись за руки, несколько мальчиков четырех-пяти лет. Одежка на них старенькая, личики грязные, а глаза, наоборот, снежно-белые, как только что выпавший снег.
Габриэльодин из идолов ребятни в блоке 31 по причине своей раскованности и неистощимости воображения в деле придумывания всяческих шалостей. Дите уже не раз случалось наблюдать, как малышня садится ему на хвост, когда предчувствует одну из его фирменных выходок. Не далее как этим утром, например, он выпустил кузнечика на голову одной невзрачной девочки по имени Мария Ковач, и ее истеричные вопли парализовали весь барак. Да и сам Габриэль остолбенел перед неистовством реакции девочки, в припадке ярости подскочившей к нему и залепившей такую звонкую пощечину, что у него чуть веснушки с лица не посыпались. В полном соответствии с навеянным Талмудом отношением к справедливости учитель Габриэля рассудил, что возмездие свершилось, и урок возобновился без какого бы то ни было дополнительного наказания для мальчика, кроме уж понесенного им от карающей девчачьей руки.
Когда малышня увязывается за Габриэлем в надежде насладиться очередной придуманной им штукой, он старается оторваться или распугать мелких криками, и кому-то из них, не успевшему удрать, всегда достается звонкая затрещина. Поэтому Диту изумляет, что ловкач Габриэль терпит прилепившуюся за ним стайку малышей, настоящую свиту, и она решает пойти за ними, но на отдалении, словно играя в охотника, выслеживающего добычу по следам на снегу. Дита хочет разобраться в том, что могло послужить причиной столь резкой смены стратегии Габриэля, которая, принимая во внимание, о ком идет речь, не может не преследовать некую цель, связанную с задуманной им проделкой.
Дита видит, как ребята пересекают весь лагерь, направляясь к выходу, и тогда она понимает, куда они идут: в кухню. Примечает, что сопровождающие Габриэля мальчишки предусмотрительно останавливаются перед входом в кухонный блокодно из запретных мест в лагере, но сам он, не сбавляя шага, подходит к двери и, несмотря на запрет, спокойно заходит внутрь. То, что открывается глазам Диты вслед за этим, напоминает комическую интермедию: на улицу выбегает Габриэль, а за нимзлющая кухарка по имени Беата: она, как мельница лопастями, во все стороны машет руками и распугивает ребятню, словно стайку птичек.