Жилюки - Николай Яковлевич Олейник

Жилюки

Книга перваяВЕЛИКАЯ ГЛУША

Ровное, укатанное возами, а изредка и машинами, шоссе тянулось длинной, широкой лентой, поднималось на холм, где среди зелени белел графский дом, а ему, Андрону, холера ясная, надо сворачивать. И так всю жизнь: кому мощеная, торная дорога, а кому пни да выбоины.

 Н-но! Оглядывайся

Пузатая, облезлая кляча упиралась, настороженно пробовала копытом землю. Воз медленно скатился с насыпи, немного продвинулся и остановился: впереди  во всю колею  стояла лужа.

 А ну!  Андрон замахнулся и ударил по костлявой спине.

Лошаденка рванулась, вскочила в лужу  воз чуть не поплыл по мутной, поднятой колесами воде. Уже почти выйдя из воды, он обо что-то ударился, накренился Андрон дернул вожжами, поднял кнут. В задке треснуло. Через минуту воз был на сухом, но без заднего колеса.

 А чтоб тебя вихрем унесло с твоими дорогами!  неизвестно кому посулил Андрон и принялся вытаскивать из грязи обод. Обод был покорежен, тоненькая шина лопнула.  Ну что теперь делать?  развел руками Андрон.

Оставленная без присмотра лошадь потянулась к траве, и он накинулся на нее.

 Тебе бы только все жрать,  саданул ее коленом под ребра.  Волки бы тебя съели.  Но выпряг, пустил попастись.  Что стоило объехать это проклятое место,  укорял себя,  так нет, поперся

Сердито сплюнув, Андрон взял топор и отправился в ольшаник.

 Холера ясная! Себе наделали дорог  хоть боком катись, а тут ямки да переямки А чьими руками все сделано? Людскими. На чьи средства? Тоже на людские, на мужицкие. Так это справедливо, скажите на милость?

Молодая, едва покрытая листьями ольха, которую он облюбовал, выгибалась, пружинила.

 Ну, ну, глупая,  приговаривал Андрон,  чего упираешься? Думаешь, мне тебя не жалко? Видишь, какая у меня морока.

Но дерево не поддавалось. Тогда Андрон скинул свитку, поплевал на ладони, тюкнул по тугому от сока стволу и уцепился за него обеими руками. По опушке разнесся печальный, похожий на скрип треск.

 Вас кругом вон еще сколько,  словно оправдывался Андрон, очищая ветки,  а мне надо как-нибудь доехать.

«Э! Одной, наверно, мало, не выдержит. Надо еще».

Срубив еще одну ольху и подтянув к возу, он стал прилаживать ее вместо колеса.

К селу старый Жилюк подъехал в полдень. Чтобы хоть немножко сократить дорогу и не попасться на глаза сельским насмешникам, он решил проехать за гумнами. Когда-то там была дорога, и все, чтобы не тащиться через село, ездили по ней. А летом с поля или сенокоса, если, конечно, кто его имел,  тем более. Правда, в прошлом году, после того как кто-то задел скирды графского жита, управитель как будто закрыл дорогу. Но это было осенью.

Старый, как Андронова беда, воз едва покачивался на выбоинах. Худая конская спина курилась потом. Да и сам Андрон задыхался, идя рядом.

 Ну, ну, гнедая!  уже ласковее (хоть и незавидная, но все же лошадь) приговаривал он, а кое-когда и подсоблял скотине.

У поворота, словно кого поджидая, стоял постерунковый.

«Тебя, брехуна, только и не хватало, век бы не видеть твоей паршивой рожи!»  мысленно бранился Андрон. Но, проходя, поклонился, коснулся растрепанных волос.

 Плохо здороваешься, хлоп. Или, может, разучился?  послышалось сзади.  А ну, стой!

 Да видите, пан Постович, не до здорованья мне,  остановился Андрон.

Постерунковый обошел воз.

 А почему ездишь, где не дозволено?

 Откуда же мне знать, что там не дозволено? В прошлом году говорили

 Панский указ один, что в прошлом году, что ныне!  рассвирепел Постович.  Три дня дорожных работ получишь, скотина!

 Побойтесь бога, пан Постович, ведь весна. Да и пока колесо еще справлю

 Чтоб хорошенько запомнил, пся крев.  Короткая упругая лозина играла в руках стражника.  Да гляди, не вздумай хитрить  я старосте передам.

Постерунковый ушел, а Жилюк, подобрав вожжи, занукал дальше.

 Чтоб тебя три дня носило по болотам да пропастям,  ругался он, подъезжая к дому,  дух из тебя вон, собачий ты сын!

 Эй, Андрон! Кому это ты такие посулы шлешь?  спросил красный, словно жнец в полдень, Устим Гураль. Он стоял, опершись на плетень, и попыхивал трубкой.

 Да где же это видано, чтобы так издевались над человеком?  Радуясь случаю отвести душу (дома и слушать не будут, там свои заботы), Андрон взял поближе к тыну и забросил вожжи на колышек.  Обломался, видишь, в дороге. А он прицепился  куда едешь да зачем? Три дня дорожных работ накинул. Это как, по-твоему?

 Сервитут,  хитро прищурился Гураль.  Иль позабыл?

 Нельзя уже ни пройти, ни проехать  продолжал Андрон.  Ну, погоди. Они думают, если Степана нет, так все сойдет.

 Уж ты и про Степана вспомнил?

 А как же, не отец я ему, что ли?

 Отчего ж, отец. Только

 Нет, ты скажи,  перебил Андрон,  долго будут нас давить эти сервитуты?

 Пока не задавят.

 Дудки! Отольются волку овечьи слезки. Ох отольются!

 Не кричи,  Гураль оглянулся,  еще кто-нибудь услышит.

 Разве я не правду говорю?

 За такую правду люди кандалами звенят. Вот послушай лучше, что я тебе скажу.

Андрон взглянул выжидающе.

 Будто бы граф хочет открывать каменоломню.

 О-о!  не удержался от восторга Жилюк.

 Был сегодня у старосты  слышал. Словно бы дорогу до Глуши будут делать.

 Вон как! Что бы это могло значить?

 Захотелось панам нашего леса, вот что.

 Холера ясная! Мало они его уже свели?  И вдруг спохватился:  Но это же ведь работа? Свежая копейка в руки!

 Конечно, конечно. Поживем  увидим.  Гураль перешел на шепот:  А что касается сервитута, приходи, поговорим.

На том и порешили.

Дом Жилюка  за вербами. Деревья старые, накренившиеся, стволы уже мохом поросли. Между вербами  плетень, еще покойный отец поставил. Пора бы уже и обновить, уже и хворост нарублен, да разве из-за этой проклятой нищеты успеешь? Гоняешься за грошом, как нечистый за грешной душой. А что толку? Одна морока. Хоть бы и сегодня. Взял за клюкву, что отвез панам, два злотых с чем-то. Ну, скажем, три. Но, люди добрые! Ее почти неделю собирали по болотам, по воде. Еще неизвестно, каким боком это вылезет А они  мелкая, мол, почернела! Пойди, найди лучшую, холера ясная Три злотых Обломался на добрых пять. Вот тебе и вся выгода!

В воротах стояла Текля. Худая, высохшая

 О, уже стоит, высматривает! Сейчас начнет: почем продал, сколько взял? Все до грошика рассчитает, даром что неграмотная. И откуда это у баб такая сметливость на деньги? Э, да она как будто в новом платке! С чего бы это? Ах, проклятая баба! Седина в голову, а бес в ребро. Не молодость ли вспомнила?..  Ты бы лучше лужу эту в канаву спустила, чем так стоять,  уколол жену Андрон, въезжая во двор.

 Суббота ведь, Андрон, воскресенье уже наступает.

 А я, по-твоему, еще и дома по лужам должен прыгать? Допрыгался вот.

 Чего в дороге не случается.

 Не случилось бы, если бы не твоя паршивая клюква.

 Это почему же? Сам ведь говорил: «Соберите, отвезу».

 Ну ладно.  Андрон начал выпрягать лошадь.  Иди приготовь поесть да забери лукошки.

Текля схватила пустые лукошки, метнулась в хату. «Не иначе как что-то замышляет,  глядя ей вслед, подумал Андрон,  а то с какого беса такая послушная сегодня?» Во двор вбежала девочка, запыхавшаяся, бледная.

 Татуня, привез гостинца?

Тупая боль ударила Андрона в сердце.

Пошарив в бездонных карманах, он достал два маленьких кусочка сахара  выпросил, когда угощали у панов чаем.

 На.

Девочка сдувала с кусочков пыль, по крошке откусывала сахар, сосала. И так была рада, таким счастьем светились глазенки, что у Андрона подступили к глазам слезы. С трудом проглотил тугой, давящий клубок, подкатившийся к горлу, сурово взглянул на покрытое грязью детское личико.

 Ты где это грязь месила?

 Гусей к речке гоняла,  мать велела.

 Хорошо. А теперь отведи вот лошадь, пусть попасется. Посмотри, где там трава получше.

 Я знаю.

Уцепилась за повод, потянула.

 Да не мешкай. Слышишь, Яринка?

Не отозвалась.

Разве для нее это впервые?

Текля подавала полдник, а сама боролась с мыслью: «Сказать или нет?» Сегодня двадцать пятая весна, как они с Андроном поженились. Не много, да и не мало. Сколько воды утекло! Постарели оба  и не узнать. Андрон весь поседел как лунь. О боже, боже! Тяжкая наша жизнь!

Вздохнула.

 Чего завздыхала?

 Так, что-то давит.

«А может, сказать?» Поставила миску с картошкой.

 Где взяла?  поднял муж голову.

 Да нигде, своей отобрала.

 Смотри! Что сажать будешь?

 Какой ты! Разве я ничего не помню?  И все-таки не удержалась:  Помнишь, Андрон

Он широко раскрыл глаза.

 Весна тогда была поздняя, дождливая. А воды Все плываки посносило.

Вот чертово семя! Хоть гром с неба, а ей все свое. То-то и вырядилась сегодня. Вспомнила баба, как девкой была! Да, пришлось тогда объезжать на Ратное, верст, наверно, с полсотни. А прямо ведь было рукой подать. Через речку Два дня добирались. Сваты!

И все-таки сердце отмякло. Съел еще немножко картошки, запил терпким рассолом, положил ложку.

 К чему это ты?

 Двадцать пять годочков минуло

Муж задумался. Сошлись тугие морщины. Вон где твои годы, Андрон. Твое здоровье. Уже пятьдесят, а пробежали, как воды в Припяти. И следа не оставили. Разве что мозоли кровавые да тоску безутешную, а больше ничего. Как начинал в бедности, так с ней и остался. Словно навеки обвенчался. Маешься от урожая до урожая. Как нищий, куску хлеба радуешься. И никому нет дела до того, как ты живешь, на что живешь. Только бы исправно платил подати, не бунтовал, не лез в политику. А еще лучше  если бы ты умер. Чтобы сразу взял и сгинул. Всем гнездом  от большого до малого, от малого до большого. Не снились бы тогда панам и осадникам страшные сны, не было бы этих границ тревожных, а была бы большая и могучая, «од можа до можа», Речь Посполитая

 Ну, чего нос повесил?

В самом деле. Столько тех дум передумано, что диво, как голова до сих пор не треснула.

 Слышала? Пан каменоломню открывать хочет.

 Ну и что?

 То, что надо не прозевать.

 А дома как же?

 Одна обойдешься. Да и я, глядишь, на денек-другой оторвусь. А то какой от этого поля толк?

 Камнем тоже не насытишься.

 Попробовать можно. А не в лад  так и до свиданья.

 Да уж,  вздохнула Текля. «Вот тебе и двадцать пять весен, вот и порадовала мужа».

 Где же Андрей?

 Наверно, к учительнице пошел. Где же ему еще быть? Представление там какое-то готовят.

Благодаренье богу  все посадили. Словно бы хватило и семян и картошки. Хоть и мелкой, а все же засадили огород. Что-нибудь да вырастет.

Вырастет Эхма! Пока что-то вырастет! А в глазах уже темнеет, ноги почти не носят.

Время перед новым урожаем. Село словно вымерло. Как будто мор на него нашел,  затихло, притаилось. Не слышно ни песни, ни собачьего лая. Разве где-нибудь голодная скотина жалобно заревет и рев этот болью отдастся в сердце.

Где весеннее буйство? Веселье где? Ой-ой, одна печаль осталась  с утра до вечера. Дико кричат совы. Не смолкая стонут филины. Пу-гу, пу-гу Словно на пожарище.

По лесам, по болотам лег туман. И весь день, словно привидения, снуют в нем люди. Может, какая рыбина поймается или ягода попадется.

Текля уже припоздала. Пока выпроводила своего  поехал на каменоломню,  солнышко вон уже где. Да и Яринка что-то животом мучается. Пришлось и с ней повозиться.

Вышла на улицу  ни души. Куда бы это податься, чтобы день даром не пропал? В Дубине была, там уже все собрано, в Мокром  тоже. Разве в Волчий брод? Там, говорят, грибов навалом.

Огородами пробежала к речке. Припять уже вошла в берега после весеннего половодья, текла спокойно, дремотно. Только в колдобинах, под кустами, на которых досушивались остатки прошлогодних трав, вода бушевала, крутилась, словно искала другого выхода.

По шаткой перекладине Текля перебралась на ту сторону. Стежка запетляла между вербами, запрыгала между кустами. Текля спешила, хваталась за гибкие прутья, и они прикасались к ней нежными листиками, били в грудь тугой волной весенних запахов. В одном месте, уже недалеко от леса, Текля оступилась, попала ногой в ямку.

 А, чтоб тебе!  выругалась она незлобно.

В лапте сразу зачвакало, сквозь онучи проступила вода. Выбравшись на твердое, Текля села переобуться. Обмотала ногу сухим концом онучи, а в голове вились дума за думой Двадцать пять весен, людоньки! Двадцать пять годочков бьются она и Андрон с бедами и никак не поборют их. Надежда была на сынов, на их помощь, да где они, соколы? Пока были маленькими, никто не видел, не знал, никто ни разу не спросил, что они ели, что пили, а как выросли

Оборвалась  наверно, перегнила  шнуровка, и Текля, связав ее, стала обматывать ногу. Да, как выросли, все сразу заметили, всем до них дело. И туда нужны, и сюда в аккурат. Развезли соколят, разогнали по далеким местам, жди, мать, весточек. Средний, Павло, хоть изредка, да шлет, а вот Степан

Переобулась, пора уже идти, а мысли не пускают, словно привязывают Теклю к земле, к деревьям. И не сидится, не терпится ей, а как-то хорошо хоть погрустить вволю, наедине. «Ой, Степан, Степан, где ты, мой сокол, дитя мое?»

Сорвала стебелек барвинка, повертела в корявых пальцах

Ой, горе тій чайці, чаєчці-небозі,

Що вивела чаєняток при битій дорозі

Высокие сосны замерли, словно прислушиваются к людским жалобам. Притихли птицы, только кукушка отсчитывает кому-то грядущие годы.

Двадцать пять  как один денек  откуковала. Двадцать пять

 День добрый, Текля!

Это к ней? Даже вздрогнула.

 Посиживаете?

 Сижу. А вы уже из леса так рано?

Гривнячиха сняла с плеч короб, концом линялого платка вытерла пот.

 Рано, говорите? Не сидится. Поглядишь на ребят  ушла бы куда глаза глядят.

 Да посидите, переведите дух. Это я встала, переобуваюсь вот Грибков насобирали?  Текля заглянула в лукошко.  Господи!  ужаснулась она.  Не заметили или нарочно поганок набрали?

 Какое там не заметила!  горько вздохнула женщина.

 Горюшко, да они же ядовитые!

 А где же, скажите, набрать хороших?

 Смотрите, Катря. Ведь дети. Как бы беды не вышло.

 Они уже привыкли. Вот принесу, обдам кипятком, а после на ночь в печь. Весь яд выпреет.  Катря копалась в лукошке, словно только теперь разглядела, что она на самом деле набрала.  Взяли моего, сказали  на маневры только, а кто их знает Вот и бедствуем. Дети ведь маленькие, сидят голодные да голые.

 Вы без своего, а мы и вдвоем, да толку мало. И когда уж смилостивится господь, кто его знает

Вздохнул ветерок, и зашумела опушка вокруг прошлогодними листьями, синими огоньками вспыхнула сон-трава.

 Война, говорят, будет,  сказала Катря.  Приехали наши из Бреста, так там, рассказывают, войска полнехонько.

 Всякое говорят.

 Не приведи господи Про Степана так и не слышно?

 Не слышно.

Помолчали. Обе задумались.

 Пойду,  поднялась Текля.  Уже поздно.

 Конечно, конечно,  поднялась и Катря.  Ой, ноги отсидела!  Она стояла на коленях. Текля подошла, взяла под руки.  Видите, сама и не встала бы,  поблагодарила Гривнячиха.  Так вот и живем. Сядешь, а встать уже нет мочи Ну, будьте здоровы.

 И вы будьте здоровы.

К лесу кто-то спешил  словно девочка. «Подожду,  решила Текля,  вдвоем веселее будет». Она помогла Катре надеть лукошко, нацепила на спину и свое.

«И чего она так спешит?»  подумала, узнав Марийку, прислугу графа.

 Что тебе, дитятко? Куда так бежишь?  встретила она девочку.

 Ой, тетушка!  Марийка никак не могла отдышаться.

У Текли замерло сердце.

 С Андрейкой вашим Псы напали Там учительница

Текля бросилась бежать. Не обращала внимания ни на болото, ни на прутья. А они хлестали ее по рукам, по открытому лицу.

Андрей Жилюк служил у графа на псарне. В этот день, как всегда, он пришел на панский двор. За окнами еще спали, в легких розовых занавесках колыхалось утро.