Павло знал, что из этих его рассуждений никакого толку, он только разжигает себя, а потом долго не может успокоиться.
Несколько солдат, громко разговаривая, с хохотом вывалились из дверей кафе, помещавшегося в особняке в глубине небольшого сада. Они, видимо, здорово хлебнули, так как едва держались на ногах, качались, поддерживая друг друга. Павло постоял, посмотрел им вслед, и вдруг в нем проснулось неудержимое желание напиться, заглушить все свои боли и печали. И он направился в кафе. Удивительно, как он раньше его не замечал, здесь было так тихо, спокойно, из-за занавесок в узенькие щели пробивался электрический свет.
По привычке поправил на себе одежду и взялся за ручку двери. В дверях его остановил старый, в какой-то допотопной ливрее швейцар и на чистом украинском языке сказал Павлу, что кафе обслуживает только немцев. Видя удивление Павла, он четко произнес:
Понимаете, только для немцев. И добавил: Нур фюр дойч. Если господин, он, чудак, так и назвал Жилюка господином, не хочет встревать в историю, то пусть поскорее уходит.
А что ты меня пугаешь, холера те в бок? огрызнулся Павло. Они пьют, а нам что ферботен? Запрещено, да?
Пускать не велено, преградил ему дорогу швейцар. Не велено!
Ах, так? озлился Жилюк. Чихали мы Отстранив швейцара рукой, он шагнул дальше в глубь помещения, но старик вцепился в полу его френча, не пускал.
На шум подошли трое в черных, хорошо подогнанных по фигуре мундирах. Никого ни о чем не спрашивая, они схватили Жилюка и вытолкали за дверь. Павло, даже не успев оказать сопротивления, очутился во дворе. Уже здесь, за порогом, он ненароком зацепил одного из них и тут же получил такую оплеуху, что в глазах у него засверкало. Жилюк рванулся, не раздумывая саданул одного ногой, другого наотмашь, как обучали в школе, потом отскочил, но обо что-то зацепился, упал и уже больше не поднялся. На него набросились, остро ударили в бок (они, видно, тоже были обучены), в живот еще и еще и Павло провалился в мглистую темноту
V
Два товарных вагона с пленниками уже несколько дней стояли в тупике на станции Копань в ожидании отправки. Степану Жилюку доложили, что среди них много глушан.
Кто бы там ни был, мы должны их освободить, сказал Степан.
Вагоны под усиленной охраной, заметил Иллюх, командир группы, которой поручалось осуществление операции.
Если бы не охранялись, то и никакого разговора не было бы, резонно высказался Степан. Ты, товарищ Иллюх, в этом деле собаку съел. И знаешь, мы не можем допускать, чтобы фашисты безнаказанно издевались над нашими людьми да еще вывозили их.
Знаю, Степан. Будто я против. Иллюх немного помялся и уже другим тоном добавил: Может, оружия подбросили бы Хотя бы несколько гранат.
Степан Жилюк хорошо знал, что у этого опытного партизана оружие есть, гранат хватает, но Иллюх любил еще припрятать про запас, мало ли что, вообще не любил себя стеснять нехваткой оружия. Но он сделал вид, что верит Иллюху, и подошел к нему поближе.
Удивительный ты, Никита, человек. Ты же знаешь, каждая граната на учете. Мобилизуй все свои ресурсы.
Какие там ресурсы! махнул раздосадованно Иллюх, видя, что его маневр не удался. Пара автоматов да столько же гранат.
Железнодорожники тебе помогут, у них кое-что имеется. Свяжись с обходчиками, сцепщиками. Словом, придумай что-нибудь.
По окнам скользнул яркий свет автомобильных фар, по дороге промчались машины. В дом вошел хозяин:
Три машины напротив остановились.
Всем расходиться! сказал Степан. До свидания, товарищи, и пожал каждому руку.
Несколько фигур неслышно выскользнули черным ходом из дома дорожного мастера и затерялись в кустах. Степан погасил в комнате свет, постоял около окна, прислушиваясь. На дворе было спокойно. Дом стоял на отлете, за несколько километров от города, у самой дороги, и, когда на шоссе не ревели грузовые машины, кругом лежала тишина, было слышно, как за окнами печально шелестит желтеющей листвой ветер.
Жилюк умышленно выбрал местом явки этот придорожный домик меньше подозрений. Подпольщиков ищут в городе, вынюхивают по глухим уголкам, в развалинах, а они вот здесь, под самым носом. Сколько раз проезжали мимо него и коменданты и шефы полиции, даже сам гебитскомиссар! Знали бы, что он здесь, камня на камне не оставили бы, все вверх дном перевернули бы. А пока что спокойно. И усадьба и сам дорожный мастер вне подозрения.
Дверь в комнату скрипнула, приоткрылась.
Вы здесь? послышался женский голос. Ужинать будете? Там на столе в кухне молоко и хлеб.
Спасибо, спасибо, Ульяна. Я сейчас, с особой теплотой в голосе ответил Степан.
Он часто задумывался над жизнью этой семьи, которая, презирая смертельную опасность, не взирая на все приказы и распоряжения властей, за нарушение которых платили жизнью, дала прибежище ему и его друзьям-подпольщикам. «Обыкновенные люди, думал Степан, а какой души! Сколько они делают важного и большого! Постоянная готовность к самопожертвованию Без таких людей, необразованных, но мудрых своим огромным житейским опытом, ох как было бы тяжко работать подпольщикам! До невозможности тяжко»
В соседней комнате заплакал ребенок. Его плач болью отдался в сердце, и мысли Степана мгновенно переметнулись на другое. Глуша Родной двор Софья с Михальком. Грозовой рассвет, принесший им не погожий день, не солнце, а эту бесконечную черную ночь И она, многострадальная мать. «Идешь, сын?» Даже не попрощался с нею. Такою и останется она в сыновней памяти на всю жизнь. Мать, стоящая у новой хаты памятником печали, ясных, но несвершившихся надежд и желаний «Прости меня, родная! Прости и детское упрямство и юношеское непослушание, тревоги и заботы, которыми вместо ласки так щедро одаривал тебя Прости за муки»
Заныло сердце, защемило в сухих, бесслезных глазах. Его словно сдавил кто-то железной рукой и не отпуская держал. Степан расстегнул сорочку, засунул руку за пазуху и так стоял, пока немного стало легче. «Не хватает еще, чтобы ты разболелось, мысленно обратился к своему сердцу, тогда вообще»
Стрелки часов уже показывали половину девятого. Степан наскоро поужинал и спустился в погреб. Здесь было темно, душновато, пахло квашеньями и картофелем. Не зажигая света, на ощупь Жилюк прошел в конец подземелья, зажег спичку и отыскал потайной ход, замаскированный под стену. Степан с трудом протиснулся в него и очутился в каморке, которая могла бы вместить нескольких человек. Правда, потолок низкий, не встанешь в полный рост, но здесь было уютно. «И когда хозяин успел все это соорудить? подумал Степан. Будто заранее уже знал, готовился».
Дрожащий фитилек освещал короткую скамью, столик, радиоприемник на нем и лежавшие тут же школьные тетрадки и карандаши.
В сводке Совинформбюро ничего отрадного. Бои под Киевом, на подступах к Ленинграду Наши войска оставили Враг несет большие потери в живой силе и технике
А пока что враг давит и давит. Создается прямая угроза Москве. Обстановка тяжелая. Стыдно смотреть людям в глаза И все же, если учесть внезапность нападения и техническую оснащенность врага, соображал Жилюк, могло быть и хуже. Как ни крути, а блицкриг не удался. Киев, Одесса, Ленинград держатся и оказывают врагу небывалое сопротивление. По всему видно Москвы фашистам не увидеть, как свинье неба. Уже прошли все намеченные сроки этой кампании, а война, по сути, только начинает разгораться и разворачиваться, что явно не на пользу Германии.
«Вот об этом ты и растолкуй людям, подсказывал Жилюку внутренний голос, и никому не будет стыдно за то, что, живя в мире, в правде и в своем творческом порыве, недооценили коварства врага. За это теперь и приходится платить своей жизнью и кровью. Прольется ее много, великое множество людей погибнет в этой битве, но из руин и пепла поднимется наша земля, свободная и гордая и как никогда могущественная»
Экономя питание, Степан выключил приемник. Глубокая, какая-то даже дикая тишина заполнила погреб. Сильнее застучало в висках, гулким звоном отдалось в голове. Жилюк посидел немного, приводя в порядок взвихренные мысли и чувства, и покинул подземелье.
Посадка на львовский поезд только что началась, и пассажиры, не считаясь с окриками охраны, толпою бросились к вагонам. Несколько из них, горбясь под тяжестью узлов, прорвались на перрон. На перроне, будто ожидая своих, полещуки отдалились от толпы, сбросили свою ношу и сложили узлы под заборчиком, а сами, утирая пот, сели на скамью, равнодушно наблюдая за суетой. Два обходчика, не обращая внимания на толкотню, медленно прошли в конец перрона, сошли на колею и двинулись вдоль полотна.
На полещуков никто не обращал внимания, поэтому, видимо, никто и не заметил, как двое из них, оставив свои узлы, медленно пошли вслед за обходчиками. И те и другие добрались до тупика, где одиноко стояли вагоны с пленными людьми. У вагонов топтались трое часовых. Они должны были ходить вдоль состава, но им это занятие надоело молча топать друг за другом, и часовые все чаще сбивались с маршрута, встречались и о чем-то говорили между собой. Похоже было, что им все надоело. И правда, куда денется это закрытое наглухо быдло? А кто осмелится напасть на них среди бела дня? Кто? Не эти ли двое, что едва ноги волочат по шпалам? Х-ха! Им, видно, и так свет не мил. На ходу шатаются.
Эй, рус! Рус, ком!
Боятся! Да, да, кто ныне их не боится? Вся Европа стоит перед ними на коленях. Миллионы! Не то что эти два Ивана.
Они были веселыми парнями, эти часовые. Им хотелось смеяться, шутить, и они так увлеклись, что не придали никакого
значения одинокому, неожиданному и звонкому удару в рельс. А может быть, им уже некогда было осмысливать значение этого резкого удара, потому что сразу же за ним последовал взрыв гранаты и засвистели пули. Один из них застонал, а двое других бросились подальше от этого, внезапно превратившегося в смертоносное пекло бывшего тихого уголка. А взрывы (это рвались всего-навсего самодельные петарды) гремели над суетой железнодорожной станции. И если бы часовые, кроме того, который лежал поперек колеи, осмелились поднять головы и посмотреть на двух мешковатых обходчиков, то увидели бы, как в них мгновенно вселилась быстрота и ловкость, как они молниеносно сбили с вагонов железные засовы и выпустили пленников; часовые могли бы еще заметить лежавших под забором, в кустах, полещуков, услышать их подбадривающие слова, незлобивое поругивание, без чего налет не был бы налетом. Но часовые прятали свои головы и совсем не торопились подставлять их под партизанские пули.
Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Вся операция продолжалась не более пяти минут. Немецкая железнодорожная военная охрана, прибывшая на место происшествия, уже ничего не могла сделать пленников и партизан словно ветром сдуло.
Заметив убитого часового, охрана, наверное, решила создать видимость боя, показать, что пленников освободила не кучка храбрецов, а многочисленный партизанский отряд. Таким образом, она отводила от себя возможное наказание за утерю бдительности. Охрана подняла такую бешеную стрельбу, что встревожила некоторые регулярные воинские части, размещавшиеся в городе, которые, не разобравшись, обстреляли станцию.
На другой день громкоговорители во весь голос трубили о нападении на станцию крупного отряда бандитов и что доблестные воины рейха разгромили их и спасли население города от разбоя и насилия. Тайная служебная докладная была, однако, составлена несколько по-иному. Согласно докладной военный комендант станции полковник Корх, хотя и не сразу, был понижен в звании и отправлен на передовую.
VI
Тайное не может оставаться вечно тайным. Как бы оно ни маскировалось, ни меняло место, название, имена все равно наступает пора, когда оно становится явным. Особенно когда это тайное живет, действует, утверждается.
Как Степан Жилюк ни конспирировался, как ни ограничивал круг вхожих в подпольный горком людей, все же гестапо напало на след и разузнало, кто в городе возглавляет организацию. Гестапо, конечно, знало, что в городе с первых дней оккупации работает нелегальная большевистская группа, но напасть на ее след долго не удавалось. Местная агентура докладывала, что секретари довоенного райкома эвакуировались, значит, их заменяет кто-то из актива.
После тщательного изучения дела шеф гестапо Ганус остановился на нескольких кандидатурах, авторитет которых и способность возглавлять подполье подтверждали и руководители местного националистического руководства. Теперь из этих нескольких надо было остановиться на одном. Сходились мыслями на Степане Жилюке. Правда, говорили, что он перед самым приходом немцев исчез, выехал, что его куда-то отправили. Конечно, это могло быть сделано для маскировки, могло быть попыткой запутать следы, а на самом деле Степан Жилюк где-то здесь, возможно даже в Копани, и ему, бывшему члену КПЗУ и руководителю сельской партийной организации, бывшему бойцу интернациональной бригады в Испании и организатору одного из первых на Волыни колхозов, конечно же и карты в руки
Ганус уже отдал срочное распоряжение найти Степана Жилюка, живого или мертвого, но выяснилось черт побери, как он этого не учел? что Жилюк после роспуска КПЗУ очутился вне партии, выбыл из нее механически и конечно же не мог руководить какой-нибудь партийной инстанцией. Ганус заколебался.
Гестапо и его агентура никак не предполагали, что незадолго до начала войны Степана вызывали на парткомиссию ЦК и там, в столице, восстановили в партии, как одного из активнейших ее бойцов. Этого они не могли знать и терялись в сплошной путанице.
И все же ниточка, хотя и тоненькая, часто обрывавшаяся, вела к нему, к Степану Жилюку. Догадки и мысли специалистов-гестаповцев вертелись все время вокруг него. Во-первых, нашлись люди, которые видели Степана на окраинах города, видели после отступления советских войск; во-вторых, ни в одной из организаций он не был зарегистрирован как рабочий или служащий; в-третьих, за все это время он ни разу не побывал дома, не проведал ребенка, хотя тот и находился у соседей Все это, известное дело, наводит на мысль, что Жилюк личность глубоко законспирированная, к чему прибегают, ясное дело, не ради забавы. А если так, соображал Ганус, поменьше колебаний и побольше действия. Он раскроет этих Жилюков, он вытянет из них жилы!
Изучение материалов неожиданно привело начальника гестапо к мысли, что схватить Степана Жилюка не так уж и трудно. Поразмыслив, он даже начал ругать себя за то, что ему это не пришло в голову раньше и он не воспользовался таким обычным и легким способом, а выискивал особенные пути, на что даром потратил драгоценное время. В Глуше, в родном селе Жилюков, работает старостой Адам Судник, по сути давний сообщник Степана; далее в партизанском отряде, действующем в лесах неподалеку от села, находится жена Степана Жилюка. Стало быть, рано или поздно они захотят встретиться, будут искать встречи. Но самое главное единственный ребенок Жилюка, который находится у соседей в Глуше, может быть изъят. И какая же мать или отец не пойдут на риск ради своего ребенка?! Он, Ганус, был бы последним дураком, если бы пренебрег таким замечательным стечением обстоятельств. Итак: вести самое пристальное наблюдение за хатой Гривняка, где находится ребенок. Это одно. Второе: припугнуть старосту, принудить его выслужиться в этом деле.
Адама Судника вызывали в Копань.
«Это уж за что-то влетит, беспокоился староста, не попало от своих, так эти всыплют. Дадут по самую завязку А будь она проклята, такая служба!» Но ехать все же надо было, никуда не денешься. Адам на всякий случай попрощался с домашними, взял в дорогу небольшой узелок и рано утром подводой выехал в город.
Ехали не торопясь. Куда ему в лихую годину торопиться, рассуждал Судник и часто сдерживал ездового, замахивавшегося кнутом на лошадей.
При въезде в город у них проверили документы, перетряхнули все на возу и только потом отпустили. «Трясло бы вам в печенках, псы проклятые!» ворчал, отъезжая, староста.
Удивительно: он староста, представитель законной власти, а власть ему не доверяет И он ругает эту власть на чем свет стоит, а имел бы силу разогнал к чертовой матери. Дожил!
Пока воз гремел и подпрыгивал на выбоинах разбитой гусеницами танков мостовой, Судник успел и уничтожить эту новую власть и вроде бы даже оправдать ее. Потому что какая же власть не защищает себя? Хватило у него времени и над собой посмеяться, что он нередко делал и к чему прибегал охотно в трудные минуты своего простого, но чрезвычайно богатого событиями и не совсем понятного ему самому существования. И, когда наконец подвода остановилась перед домом гестапо, Адам даже растерялся и не мог сообразить, зачем он сюда приехал и какое имеет к этому учреждению отношение. Если бы возчик не отозвался первым, не напомнил, что приехали, пора, мол, сходить с воза, он наверняка выругался бы по привычке и крикнул: «Паняй, что стал?»