Софья взяла с этажерки маленькую отцовскую карточку, долго вглядывалась в нее. «Отец, отец! Так и не дождался помощи от своей Софийки» Это случилось весной. Он, как всегда, ушел, жесткой рукой погладив ее по головке, а через несколько часов прибежали его товарищи Им даже не отдали трупа. Сложили в гроб месиво из костей и мяса и похоронили
Под окнами кто-то прошмыгнул. В комнату влетела Марийка.
Пани Софья, не могла она отдышаться, пани Софья Скажите ему, скажите, он вас послушается. Скажите! бросилась к ней, рыдая.
Совинская обняла девушку.
Кому сказать? Что сказать? Марийка, ну, хватит, перестань плакать!
Девушка оторвалась от учительницы, вытерла глаза.
Андрею скажите. В эту ночь он решил поджечь солтыса. И оглянулась: нет ли кого, не слыхал кто ее слов?
Вон чего она так напугалась!
Он тебе сам сказал?
Марийка кивнула.
За отца будет мстить. Сказал: «Как только стемнеет, все дымом пущу» И дома его нет Его поймают, пани Софья, снова всхлипнула девочка.
Совинская собрала листки бумаги, спрятала в сундук.
Что же ты так поздно? спросила она наконец, думая о чем-то другом. Уже вечереет.
И так насилу вырвалась. Граф будто скоро должен приехать, прибираем всюду
Глазами, полными слез, Марийка следила за каждым движением учительницы, ждала от нее совета.
Ты, Марийка, иди. А то еще спохватятся, узнают, что у меня была. К Жилюкам я сама пойду. Она обняла девочку, прижала к себе. «А где же моя любовь? В каких краях, на каких дорогах? Говорят скоро вернется. А когда это скоро? Два года, третий уже, как нет Степана». Сердце заныло, и Софья крепче прижала Марийку, поцеловала в лоб.
Иди, Марийка, легонько отстранила девочку.
Та взглянула на нее умоляюще, покраснела, блеснула глазами.
Будьте здоровы.
Смотрела, как девочка метнулась тропинкой к реке и берегом подалась к графскому дому, а перед глазами, окутанный голубою мглой, словно в тумане, стоял он, Степан, ее любимый, суженый. «Где ты, друг мой? Я жду не дождусь Слышишь, Степан?» А даль густела, темнела. Вот и совсем померкло Порыв ветра стукнул окном, вывел Софью из задумчивости. «Ой, что ж это я?» спохватилась она. Закрыла окно, поправила косы и вышла. «Хоть бы застать, билась тревожная мысль. Как же это он? И не посоветовался»
У Жилюков света не было. И во дворе никого Подошла, постучала в окно.
Выбежала Яринка обрадовалась, узнав.
Андрей дома?
Нет, куда-то ушел.
Сердце заколотилось.
Да вы заходите, приглашала Яринка.
Переступила порог, и сердце забилось еще сильнее: в последний раз переступала этот порог также вечером, следом за Степаном. Он еще за руку держал, чтобы не споткнулась или не ударилась обо что-нибудь в потемках.
У печи хлопотала Текля.
Добрый вечер вам в хату.
Текля и рогач выронила. Стояла, опустив длинные, тонкие руки, не веря своим глазам.
А мы уже думали никогда не зайдете Загордились, сказала она чуть не сквозь слезы. Как уехал Степан, словно забыли нас Да проходите же, садитесь. Текля метнулась, обмахнула тряпкой скамью поближе к столу.
Кто там? отозвался с полатей хриплый мужской голос.
Софья ступила вперед.
Добрый вечер Она так и не назвала Жилюка ни дядей Андроном, как могла бы назвать до знакомства со Степаном, ни отцом, хоть в мыслях и вертелось слово «отец» «Добрый вечер, отец». Ведь они со Степаном обручены. Без свидетелей, правда, без лишнего глаза, вот тут, в этой хате, при отце и матери, Степан назвал ее своей нареченной тогда, в тот далекий вечер, когда она впервые переступила их порог и когда он, ее любимый, уезжал в далекую, незнакомую Испанию, где клокотали бои, где бились интербригады, обороняя молодую республику рабочих и крестьян.
Видите, что со мной сделали охал, поворачиваясь на скрипучих полатях, Андрон.
Текля зажгла лучину, огонь раскачивал сумрак, разгонял его по углам, освещая лицо Жилюка все в синяках. Софья ужаснулась.
Могли и убить, натужно промолвил Жилюк. Что им?
Совинская поправила на нем одеяло.
Звери, а не люди, прибавила Текля. Чтоб так, ни за что ни про что, искалечить человека
Примочки делаете? спросила Софья.
На холеру они ему! И так пройдет.
Андрон промолчал.
«Но как же с Андреем? Неужели до ночи он так и не вернется?» беспокоилась Софья.
Андрея куда-нибудь послали? спросила она.
Крутился во дворе, сказала Текля. Разве у него узнаешь?
Может, коня повел пасти, добавил Андрон.
«Подожду, может, подойдет. Еще ведь рано». Рассказывала Текле, как делать примочки, а у самой болело сердце за парня. «Ну как сгоряча надумает сейчас, вечером? Почему не зашел, не сказал?»
О Степане так ничего и не слышно? спросила Текля.
«Что им сказать? Что должен быть здесь? Что уже в дороге? Но этого же нельзя. Мать есть мать возьмет и похвалится кому-нибудь, поделится с кем-нибудь радостью. Не успеет Степан и ступить на родную землю, как снова начнут за ним охотиться. Нельзя. Потерпите, мама. Больше терпели».
Не слышно, сказала она глухо и все же прибавила: Из Испании вроде бы выехали, а дальше куда кто их знает
Наступило молчанье.
Не дадут они ему покоя, эти душегубы, снова вставил Андрон. Хоть и приедет, вынужден будет сидеть, как рыба в мотне Холера ясная! Надо бы с ними поквитаться.
Что ты мелешь? Что несешь? всплеснула руками Текля.
А то, что слышишь! огрызнулся Андрон. Свое дело знай!
Боже мой, какой грозный!
Такого человека загубили, не обратил внимания на ее тон Жилюк. Да Федор один переколошматил бы их.
Что и говорить, поддержала Андрона Софья, слишком уж он был неосторожный.
Андрея все не было. «Надо идти. Может, он ко мне забежит». Посидела еще несколько минут и поднялась.
Пойду. Словно дождь собирается. Будьте здоровы. Да приходите, коли что Может, лекарства какого достану. Прибежишь, Яринка, ко мне завтра?
Будьте здоровы. Текля проводила ее до ворот. Спасибо, что зашли проведать. А в мыслях: «Какая она! Как ясочка, как росное утро Господи! Пошли им счастья, здоровья И Степану, и Софийке, невесточке. Коли бы дал бог дождаться внучка»
Затихли Софийкины шаги. «Эх, старая! Чего захотела» Приоткрыла хлев, коня не было. «Повел-таки Андрейка». И нехотя побрела в хату.
С тех пор как избили отца, Андрей ходил сам не свой. Догадывался, чьих рук это дело, и дал себе слово отомстить за батьку, а заодно за себя и за братьев, которые неизвестно где скитаются, за всех. Несколько дней раздумывал, что бы такое сделать и кому именно солтысу или постерунковому, и решил поджечь. У Хаевича усадьба большая, новая, пусть знает! Пусть знает, как бить, грабить.
Бродил по селу, приглядывался к солтысовой усадьбе, высматривал, откуда лучше к ней подступиться. «Если бы еще ветерок, рассуждал он, прощайся тогда, пан хозяин, со своим богатством». Добыл спичек у водителей, что возили на машинах камень, выпросил немного бензина, набрал пакли Вот и готово! Теперь только бы ночь потемнее да солтыса бы куда позвали.
С полудня небо нахмурилось. Великую Глушу обложили табуны неповоротливых серых туч. Потемнела вода в Припяти. По верхушкам деревьев время от времени пробегал ветер. Похоже было собирается дождь.
Ближе к вечеру, поужинав, Андрей рассовал по карманам свое нехитрое добро и, никому не сказав ни слова, вывел коня за ворота. Ехал медленно посредине улицы, мимо лавки и участка, чтобы все видели, что он повел коня в ночное. За селом круто свернул налево, к реке, перешел Припять и по той стороне подался к поместью. Напротив дома спешился, пустил коня пастись, а сам кустарниками, только ему известными тропками, заспешил к людской.
Марийка недавно вернулась от учительницы. Она носила дрова из дровяного сарая, когда кто-то ее окликнул. Прислушалась словно Андрей. Он стоял под развесистой липой и тихонько звал ее. Бросила корзину и к нему.
Андрейка! припала к его плечу. Я так боялась Ты видел пани Софью? Это я ей сказала.
Что ты сказала? неожиданно встревожился парень.
Ну что что ты мне говорил
Вот чудная! сердился и не сердился Андрей. Я же только тебе сказал, зачем же учительнице?
Не сердись, Андрейка. Я так боюсь за тебя
Лучше помоги мне.
Марийка отшатнулась.
Ты не передумал?
Там, за рекой, показал он на лес, конь. Попасешь его, пока я схожу
Она попробовала возразить, отсоветовать, но он продолжал свое:
Можешь сейчас? Я провожу тебя.
В голосе Андрея было столько твердости, что больше удерживать его не решилась.
Подожди. Отнесу дрова. Постой тут.
Вскоре она вернулась.
Пошли?
Пошли, Андрейка.
А голос дрожит. И сама вся трепещет.
Солтысов двор в центре села. Когда-то, собственно, не так давно, несколько лет назад, на том месте была обычная крестьянская постройка, а потом, когда ее хозяева выехали будто бы за океан, в Америку, там поселился осадник Хаевич. Старые строения разломал, расчистил и на том месте возвел добротный дом с широкими окнами и с расписными ставнями, просторную ригу, хлева Все это обнес высоким, плотным забором, с коваными воротами и колодцем при въезде.
Забраться во двор с улицы напрасная мысль. Андрей зашел с берега. Постоял под вербами и огородом, неслышно ступая, боясь зацепиться и нашуметь, пошел ко двору. Вот и рига. Большая, красивая. Не какая-нибудь плетенная из лозы и обмазанная кизяками, как у них, а из сосны, пахнет живицей. Андрей коснулся рукой стены, к пальцам прилипла смола. «Гореть будет хорошо» Прижимаясь, как только можно, к стене, заглянул во двор. Тихо. Никого И в хате не видно огня. Стоял, слушал изменчивую темноту. Бешено билось сердце даже кровь стучала в висках. Под мышками холодными росинками сочился пот. Где-то по ту сторону дома загремела цепью, залаяла собака Андрей вздрогнул, еще крепче прижался к стене. Кто-то зашумел, наверно, там, за забором, на улице Голоса стихли, собака успокоилась. Вдруг Андрей даже остолбенел от противоположной стены сарая, с того конца, отделилась человеческая фигура, пошла по двору. Андрей отступил на шаг, не спуская глаз с человека. Первым его желанием было броситься наутек. Но человек тем временем отдалялся, и он, придя в себя, снова ступил вперед, прислушался. Может, это был сам Хаевич, потому что, постояв у дверей, оглянувшись, человек вошел в дом. Щелкнула щеколда, загремели засовы, и все затихло. «Фу! облегченно выдохнул Андрей, чуть не попался Наверно, в уборной сидел, подумал он про солтыса. Надо подождать, пусть заснет А тем временем огляжусь как следует».
Прошло, вероятно, еще с час, когда Андрей решился ступить во двор. «Понастроил, проклятый, и хлева, и подвал Ну-ну С чего же начать? соображал он. Наверно, с риги. Только бы залезть туда». На цыпочках, все еще не отрываясь от стены, прошел под сараем, потрогал двери: закрыты. Тенью проскользнул к дому, замер у крыльца. «И тут не за что огню зацепиться. Плохо!» сокрушался Андрей. Взгляд его упал на высокое дерево, стоящее возле самой риги. Еще не сообразив, что и как он будет делать, Андрей подбежал к дереву, ухватился за сук, подтянулся на руках. Через мгновение он уже сидел на груше, это была, судя по гладкой коре, еще молодая, но гибкая груша-дичок. Немного огляделся, полез выше. Вот и стреха Еще немного А там по суку на ригу. Разве ему впервые так лазать? Э! Подождите, пан Хаевич! Думаете, заперлись так и все? Нет Доберусь Доберемся. Ага! Вот так, прямо на стреху. Андрей встал на упругую ветку и уже занес было ногу, чтобы ступить дальше, как остановился, пораженный, неподалеку, залив почти полсела багрянцем, вырвалось пламя. «У кого же это? Что горит?» терялся в догадках Андрей. А пламя крепчало, бросало в небо снопы искр, лизало темноту. «Неужели Постович? не верил сам себе Андрейка. Будто бы он И журавль во дворе, над колодцем Он, холера ясная, горит, постерунковый!» Было бы можно, Андрей закричал бы от радости. Вот как! Так ему и надо!
Село зашевелилось. Залаяли, завыли собаки, зашумели люди Где-то зазвенели ведра, заскрипели ворота Но там, на пожаре, Андрей видел это хорошо, вертелось лишь несколько человек. Никто не спешил спасать постерункового. «Теперь будет знать! Это тебе и за дядю Федю и за отца»
Скрипнули двери Андрей притаился, впился глазами в фигуру, что появилась на крыльце. «Хаевич, теперь он уже узнал солтыса. Не спится, пан? Подожди, это тебе еще не все». Хаевич спустился с крыльца белый, как мертвец, в одном белье, взглядом окидывал двор. «Ага! Боишься, пся крев». Увидев, где горит, солтыс метнулся в дом и вскоре выскочил одетый, с карабином. Стрельнул в темноту и побежал на улицу. «Беги, беги», усмешкой проводил его Андрей и, раскачавшись на суку, прыгнул на ригу, спешно начал разрывать соломенную крышу.
«Ого! Тут еще сколько сена, ощупал он, да какое душистое!» Он нашел двери, отпер их, открыл, прислушался и опять закрыл. Достал бутылку, намочил паклю, сунул в сено. Руки дрожали, спички ломались, наконец вспыхнули. Андрей зажал огонек в ладонях, дал разгореться и поднес к пакле. Язычок пламени лизнул ему брови, веки, змейками взвился по сухим стебелькам. Андрей отшатнулся, словно испугался содеянного, но тут же намочил остатки пакли, запихнул в снопы ржаной соломы и уже увереннее чиркнул спичкой.
Остановился он уже на берегу. Сзади еще покачивали сонными головками подсолнухи, а он приник к земле, в кустах, ждал. Вот длинная багровая лента вырвалась, вероятно, сквозь дыру, которую он проделал, качнулась, затрепетала на ветру и плавно легла на крышу. Рига осветилась, словно улыбнулась. Ленты вились, меняли цвета. Вдруг рига будто запела, и вокруг словно рассвело Андрей отступил еще дальше в кусты. «Ну что, пан Хаевич? Как себя чувствуете?» И, уверившись, что все хорошо, что никакой силе пожар не подвластен, заспешил на ту сторону. В Припяти умылся, хлебнул из ладони тепловатой воды, пригасил внутренний жар. Шел как хмельной.
Это так: на веку как на долгой ниве. Пока перейдешь ее, всего изведаешь. И жаворонков наслушаешься, и цветов всяких наглядишься, и ноги не раз поколешь.
Вот хоть бы взять их жизнь. Сколько мук, бедности, надругательств всяких перенесли! Одна она, Текля, сколько слез пролила! Да каких! Кровавых слез То по Степану убивалась, пока не сказала хватит, то по меньшим, по Андрейке, когда эта беда с ним приключилась, а что по Андрону выплакала она, один господь знает. Хоть бы этот последний случай А вот уже прошло, сплыло со временем, и будто не тоска ее гложет, а словно какая радость влилась в сердце, тревожит, волнует.
Жатва.
Тяжелой от усталости правой рукой Текля смахнула с лица пот и встала, загляделась на рожь. Бедновато, а что поделаешь? И землица плоховата, песчаная, и сеялось не очень-то щедро. Вот и уродилась реденькая, с куколем Ну, да ничего, какая-никакая будет. Пусть и куколь в ней, а все же рожь хлеб святой.
Помогай бог, Текля!
Оторвалась от своих мыслей.
Спасибо, Катря. Дай бог здоровья. Что-то вы запоздали?
Э! Пока то да се И пошла дальше, не остановившись. Две девочки за ней. С торбочками для колосков и с барыльцем
Спешат люди. Да и неудивительно лето красное. Не соберешь, не заработаешь зимой да весной жди беды. Вот и крутишься как белка в колесе. Хоть собранного этого, конечно, и не хватит, но все же не сидеть дома. Мало своего или совсем его нет иди нанимайся, продавай свои руки, всего себя продавай. Иначе пропадешь. И семья твоя погибнет. Так-то А хорошо в поле! Словно в раю. Распрямишь затекшую спину, поглядишь вокруг рай земной, да и только. Правда, в раю, говорят, отдыхают, не работают, а тут вон сколько жнецов и жниц высыпало. Сорочки так и белеют. Вон и Катря к своей нивке припала, а эти, на холмике, Крочуки А там, у края леса, Щирицы, Гусаки, Бартки, Жнут люди! Дождались хлебца, дождались
Только графское стоит. Никто к нему не приступает. Уже осыпается, говорят Господи! Что касается ее, то она за два злотых жала бы. Зачем же такому добру пропадать? Грех А они нет, только три злотых жнецам, а косарям и того больше четыре. Андрон то же самое поет. Отошел немного и опять за свое, опять верховодит. А это добром не кончится. Нет! И говорила, и умоляла, и сердилась, не слушает, свое гнет. Гни, гни, Андрон! Да гляди, как бы тебя не согнули, чтобы не жалеть потом. С панами шутки плохи. Это ты знаешь