Именно таким он, видимо, и был, поручник Гродецкий. Я видел четыре его фотографии. Особенно запомнилась та, где он был в берете и военном прорезиненном плаще. Резко очерченные сросшиеся брови, плотно сжатые губы. Мне кажется, точно так он выглядел, когда сидел в кабинете полковника Собоциньского. Однако я не думаю, что поручник был забиякой. Его скорее можно назвать человеком решительным, твердым, даже немного упрямым. И конечно отважным. Все эти качества ему предстояло в скором времени проявить в полной мере. Правда, мне было известно, что он вел себя довольно смело еще тогда, когда был студентом Гданьского политехнического института, одним из ведущих деятелей «Корабля» и Братской взаимопомощи польских студентов. Думаю, он и тогда, наверное, был таким же суровым, неподатливым, каким бывает человек, которому постоянно приходится бороться, которого обстоятельства вынуждают всегда подвергаться опасности. Эту его какую-то внутреннюю собранность и напряженное внимание нетрудно было заметить даже на фотографии. На меня смотрел мужчина, облик которого выражал недюжинную физическую силу и решимость. Глядя на фотографию, я прекрасно представлял себе, как Гродецкий с наклоненной, втянутой в плечи головой шел навстречу штурмовикам Форстера, которые пытались вышвырнуть из лекционного зала польских студентов. В тот момент он был страшен, и штурмовики отступили перед ним, а вечером, притаившись на одной из улиц Вжеща, бросились на парня из темной подворотни Если бы кто-нибудь спросил его об этом позже, он наверняка коротко ответил бы, что кое-как справился. Ему неприятно было вспоминать, как он изувечил трех рослых парней, вооруженных кастетами. Гродецкий терпеть не мог драк, но уж если дело доходило до драки с гитлеровцами, он становился страшным.
Да, цацкаемся мы с ними, с досадой повторил поручник, вместо того чтобы ударить кулаком по столу. Такие молодчики только перед кулаками и отступают. Поверьте мне, уж я-то их знаю.
Собоциньский молча играл цветным карандашом.
Возможно, я согласен с вами, поручник, проговорил он минуту спустя. Но нам еще никогда не требовалось столько выдержки, хладнокровия и спокойствия, как сейчас.
И поэтому мы разрешаем им орать и маршировать, словно Гданьск уже принадлежит Гитлеру! Светлые брови поручника мрачно сошлись на переносице. Если Гданьск Вольный город, то вольный для всех, а не только для немцев.
Полковник перестал играть карандашом:
Гданьск напоминает мне сейчас стрелку весов, спокойно, но со значением сказал он. То, что произойдет здесь, решит все. Мы не имеем права поддаваться на провокации. Вам на Вестерплятте необходимо помнить об этом. Особенно сейчас, когда ожидается визит германского линкора.
Со стороны могло показаться, что полковник не имел намерения сообщать гостям эту новость. Последнюю фразу он произнес скороговоркой, одновременно выдвигая ящик стола. В кабинете воцарилась тишина. Сухарский и Гродецкий изумленно переглянулись.
И мы разрешаем это?
Майор задал вопрос спокойным тоном, однако Гродецкий заметил, как дрогнул и выдвинулся вперед его подбородок. Поручник и сам почувствовал, как его охватило бешенство. А полковник Собоциньский невозмутимо продолжал перекладывать в ящик какие-то бумаги.
Да, сказал он, вынимая отпечатанные на машинке листы и с шелестом раскладывая их на столе. Наш комиссар министр Ходацкий привез вчера согласие из Варшавы.
Гродецкий вскочил со стула. Подойдя к окну, увидел марширующие отряды молодежи, которые заняли всю мостовую. На юношах были белые чулки, черные короткие штаны и коричневые рубашки. Впереди шли барабанщики и трубачи. Снова загремели барабаны и взвыли фанфары. За спиной он услышал голос своего командира:
И что это за линкор?
«Шлезвиг-Гольштейн».
Шествие на улице продолжалось. Когда голова колонны поравнялась со зданием Комиссариата, трубачи снова поднесли трубы к губам.
Мы не должны соглашаться на это, продолжал майор. Господин министр прекрасно знает, что за пушки на линкоре и чем мы располагаем на Вестерплятте.
Ты, Генрик, делаешь слишком далеко идущие выводы. В голосе полковника послышались нетерпеливые нотки. Не может быть и речи о какой-то угрозе. Немцы уверяют, что на борту линкора нет никаких боеприпасов. Это будет всего лишь визит вежливости.
Поручник отвернулся от окна. Собоциньский уже не рылся в бумагах. Напряженно выпрямившись, он сидел в кресле.
Не верю я в эту их вежливость, пан полковник. Гродецкий старался говорить спокойно, но это не очень удавалось ему. Не верю, что на линкоре нет боезапаса.
За окном грохотали барабаны. В тишине, которая наступила после того, как поручник умолк, явственно слышались четкие удары каблуков по мостовой. И хотя окна были закрыты, этот навязчивый топот врывался в комнату, сопровождал разговор польских офицеров, создавая неприятный зловещий фон. Полковник с ненавистью посмотрел на блестящие оконные стекла. С трудом подавил в себе желание заткнуть уши пальцами, чтобы приглушить эти проклятые звуки. Молчание становилось невыносимым. Чувствуя на себе пристальные взгляды офицеров, Собоциньский наконец сказал:
Я не видел еще этого линкора. И министр Ходацкий также не видел его. Ни министр, ни я не будем иметь ни малейшей возможности обследовать линкор перед заходом его в порт. Нам приходится основываться только на официальной информации. В конце концов, мы с вами живем в цивилизованной Европе. Весь мир смотрит сейчас на Гданьск
Никто даже пальцем не пошевельнет, когда немцы устроят нам гитлеровский путч под прикрытием своего «безоружного» линкора. Уж я-то знаю фашистов! Гродецкий сорвался с места, сделал три шага к окну, поглядел вниз на улицу. Ксендзу Дыдымскому они выбили все окна в доме, разгромили лавку букиниста Пилярчика, досками заколотили польские школы в Элгануве, напали на доктора Шимчика, когда он ночью возвращался от больного. У них были «тотшлегеры», деревянные палки с железной рукоятью и кастеты. Вот вам, пан полковник, и вся их хваленая цивилизация. А «Шлезвиг-Гольштейн»
Полковник ударил ладонями по крышке стола:
Я не приглашал сюда этот линкор! В Варшаве все решили за нас. Правительство, я полагаю, знает что делает. Неужели вы не понимаете этого, поручник?!
Все, кто знал полковника Витольда Собоциньского, начальника военного отдела Комиссариата Польской Республики в Гданьске, единодушно утверждают, что это был человек мягкого характера, разговорчивый и веселый. С подчиненными держался просто. Несмотря на высокое звание, не признавал сурового тона даже тогда, когда отдавал приказания. Он вообще не имел привычки повышать голос. На фотоснимке, который был сделан неизвестным фотографом перед офицерской столовой на Вестерплятте, я увидел высокого мужчину в расстегнутой шинели. Одно это уже дает основание предположить, что Собоциньский не относился к той категории офицеров, для которых застегнутые пуговицы на форме солдата являются свидетельством его дисциплинированности и других высоких качеств. На фотографии полковник улыбается. Улыбка эта не искусственная, а самая обычная, непринужденная, как та беседа, которую он ведет с майором Сухарским и капитаном Домбровским, изображенными на том же снимке. Снимок был сделан неожиданно. Об этом свидетельствуют многие детали и прежде всего расположение группы свободное, без тени позирования. Таким обаятельным и простым увидел я полковника Собоциньского, так я представлял его себе, начиная писать книгу. И если он все же допустил резкость в беседе с подчиненными, так не вяжущуюся с его обычной манерой вести себя, то это свидетельствует только о его крайней нервозности в тот момент.
Полковник Собоциньский сидел с раскрасневшимся лицом и постукивал кончиком карандаша по столу. Он был явно смущен собственным криком. В действительности он очень высоко ценил инженера Гродецкого, который в последние месяцы, недосыпая ночами, создал на территории Интендантства целую систему оповещения по сигналу тревоги, установил связь между постами и местами расположения личного состава, наладил рефлекторы для освещения предполья, привел в порядок аварийную электростанцию, которая могла снабжать Вестерплятте током в случае, если бы город прекратил подачу его. Полковник знал, в каких условиях работал Гродецкий, а теперь вынужден был сообщить ему и майору известие о прибытии линкора, одно присутствие которого в порту представляло угрозу именно для них. Эти два офицера приехали к нему, чтобы узнать, сколько польских дивизий стоит под Гданьском и войдут ли они в город, если в этом возникнет необходимость. А он, Собоциньский, вынужден сообщить о приходе в Гданьск немецкого линейного корабля, что окончательно меняло соотношение сил, и без того уже явно невыгодное для гарнизона Вестерплятте.
И все же мгновение спустя полковник взял себя в руки, поднялся с кресла и вышел из-за стола. В этот момент особенно хорошо было видно, как красив еще этот немолодой уже офицер с отличной выправкой и по-юношески энергичными движениями. Несколько раз он молча прошелся по кабинету. Возможно, именно в эти минуты полковник вспоминал разговор с министром Ходацким. Множество самых обоснованных возражений привел полковник, пытаясь доказать, сколь нежелательно появление немецкого линкора. Комиссар не захотел понять его. Он горячо убеждал начальника Военного отдела, что визит линкора является доказательством смягчения напряженности.
По словам комиссара выходило, что следует проявить еще немного выдержки, хладнокровия и все снова вернется к нормальным отношениям. И здесь, в Гданьске, и между Варшавой и Берлином. Ходацкий умел убеждать людей
Не переставая ходить по кабинету, полковник решил воспользоваться сейчас теми самыми аргументами, которые недавно услышал от комиссара.
С визитом к нам идет не современный корабль, не «Шарнхорст» или «Гнейзенау». В Гданьск прибудет старая развалина, которая сражалась еще в Скагерраке.
Поручник Гродецкий пристально посмотрел на своего командира. Он мог бы сообщить немало интересных сведений о военно-морском флоте Германии, участвовавшем в предыдущей войне. Мог бы, но решил отмолчаться. Он только еще раз выразительно посмотрел на майора Сухарского, который до этого не проронил ни слова.
Жаль, что не все любят время от времени перечитывать Гомера, сказал майор, вставая. Ну, что еще хорошего есть у тебя для нас?
Собоциньский остановился посреди комнаты.
Пойми же, Генрик, это учебный корабль с курсантами на борту.
И с пушчонками из папье-маше. Когда он должен прибыть и какие имеются для нас приказания?
Майор произнес все это довольно резким тоном. Собоциньский торопливо шагнул к нему.
Нет у меня никаких приказаний, Генрик. Есть только просьба: объясни все это солдатам.
Не знаю, как у меня это получится Так когда же все-таки он должен прийти?
Через несколько дней. К началу праздника цветов.
2
Резкие трели звонков раздавались по всему зданию. Звонило в спальнях солдат, в подофицерских комнатах, коридорах. Люди вскакивали с постелей, сталкивались друг с другом, спотыкались в темноте о табуретки. Капрал Ковальчик бросился к выключателю. Кто-то, стоя в дверях, крикнул:
Погасить свет!
Темнота стала непроницаемой. Голос хорунжего Пелки гремел богатырским басом:
Зажжешь свет и в твой дурацкий лоб тут же влепят пяток пуль! Не копаться!
Через несколько секунд замешательство прошло. Восстановилась автоматичность движений, и руки в темноте безошибочно попадали на сложенное обмундирование, отыскивали ранцы, шлемы, противогазы.
Первые солдаты уже выбегали из помещения, затягивая на бегу ремни. В коридоре и по лестницам гремели подкованные сапоги, разбирались из пирамид карабины. За воротами топот обрывался: мягкий грунт двора гасил звуки. Отделения спешно строились в две шеренги. Дождавшись знака командира, солдаты побежали к своим постам.
Самый длинный путь предстояло проделать гарнизону сторожевого поста «Паром». Поручник Пайонк повел солдат наискосок через спортивную площадку. Быстро перебирая ногами, он ежеминутно оглядывался, проверяя, не отстает ли кто-нибудь, но солдаты бежали за ним плотной группой. Вот уже показались первые деревья, еще триста метров и начнется дорожка, ведущая к их посту. А там уж рукой подать до узкого прохода между заграждениями из колючей проволоки, за которыми начинается высокий земляной вал. Здесь, на валу, и расположен «Паром». Учащенно дыша, солдаты занимали огневые позиции. Все делалось молча, без единого слова. Время от времени слышались только отдаваемые вполголоса команды хорунжего Грычмана. Поручник Пайонк остановился у входа в командный блиндаж. Когда хорунжий доложил о готовности людей, он бросился к телефону и сильно завертел ручку:
Докладывает поручник Пайонк! Пост «Паром» готов к открытию огня!
Три минуты назад точно такое же донесение поступило от командира первой вартовни плютонового Петра Будера. Он бежал со своими людьми вслед за группой поручника Пайонка, но на границе спортивной площадки взял левее и повел солдат липовой аллеей в сторону леса. Прямо перед ним темнел низкий приземистый домик вартовни. Будер прибавил шагу. Аллея была гладкой, вымощенной, и тяжелые солдатские сапоги уже не уходили в мягкую почву, а громко стучали по камням. Двое дежурных, которые несли ночную службу в вартовне, отворили запертые изнутри двери. Плютоновый Будер дождался, пока все солдаты вошли внутрь, и снял телефонную трубку.
Плютоновый Будер с первой вартовни докладывает о занятии огневой позиции!
В помещении вартовни темно. Только на ящике телефонного аппарата горит красная лампочка, освещая лицо плютонового Будера. Он и поручник Пайонк, который находится в трехстах метрах отсюда, являются командирами постов, выдвинутых дальше других. Перед ними уже только лес и красная крепостная стена, запирающая основание полуострова, на котором размещена польская Транзитная Складница. Будер и Пайонк во время тревоги должны бежать на пост со своими солдатами быстрее всех, и сейчас, когда оба стоят у телефонных аппаратов, мы с тобой, читатель, можем присмотреться к ним внимательнее. У меня имеется всего одна фотография плютонового Будера, которая была сделана в августе памятного 1939 года. На снимке плютоновый стоит в шеренге солдат во время смотра, производимого полковником Собоциньским. Будер, правда, стоит довольно близко, на переднем плане, но любительский снимок, который я разыскал не без труда, нечеткий. Я с трудом представляю себе внешность Петра Будера. Зато хорошо знаю, что он был человеком не только смелым, но и разумным. Не случайно он сказал друзьям осенью 1938 года, когда получил назначение в Гданьск, что служба ему предстоит нелегкая и очень опасная.
Поручник Пайонк, стоящий в глубине землянки, как раз прикуривает сигарету, и колеблющийся огонек спички освещает на мгновение его лицо. Оно такое же, как и на фотографии, где поручник вышагивает во главе роты во время парада: широкое лицо с довольно большим ртом, немного горбатым носом, глубоко посаженными глазами, густыми темными бровями и высоким лбом. Надвинутая на лоб стальная каска придает ему воинственное выражение. На самом деле Леон Пайонк человек мягкий, веселый, любит пошутить с друзьями и не придирается к подчиненным. Когда, покурив, поручник выходит из холодного убежища, солдаты показывают ему на немецких полицейских, которые курсируют за красной кирпичной стеной, проходящей вблизи вала. Один из солдат берет полицейских на мушку карабина, остальные хохочут. Поручник жестом выражает свое неудовольствие он не любит подобных шуток. Потом долго глядит вслед медленно удаляющимся полицейским.
В совсем ином направлении бежит по тревоге со своим подразделением подпоручник Здзислав Кренгельский. Его пост находится на западной окраине территории Интендантства, в лесочке, примыкающем к низкому земляному валу, за которым находится акватория для выгрузки боеприпасов. Это прямо над портовым каналом, напротив здания портового управления и маяка. Пустив свое отделение бегом, сам подпоручник двинулся по дорожке, опоясывающей южную опушку леса. Он задал всей группе довольно высокий темп, чтобы выиграть время, которое понадобится солдатам, когда они будут пробираться сквозь деревья и кусты, густо покрывающие эту часть полуострова. От поворота дорожки, которая уходила к электростанции, отделение еще с полминуты бежало по краю рощи, прежде чем скрылось в гуще деревьев. Ломая сухие ветки, солдаты вскоре добрались до недавно отрытого хода сообщения. Теперь можно было снова припуститься бегом: мягкий песок заглушал шаги. Миновав разветвление хода сообщения, который зигзагами подымался на возвышение вала, Кренгельский занял место на командном пункте. Отсюда было удобно наблюдать, как его солдаты занимают стрелковые ниши на вершине вала. Когда последний из них скрылся под кустами, маскировавшими позицию, подпоручник соединился с командным пунктом и приглушенно сказал в микрофон: