Он был сыном колхоза. Колхоз растил и учил сироту. Карим не желал жить в опустевшем родном доме. Ночевал он на скамейке в красном уголке сельсовета, а к себе на огород приходил только по весне сажать картошку, потом еще раз окучивать и осенью собирать урожай.
Летом Карим пас колхозную скотину, и все семьи по очереди кормили его похлебкой, и в придачу он получал пшеничный хлеб и брынзу. Иногда хозяйки давали что-нибудь получше, например пирог с калиной, и то непременно с просьбой пусть Карим именно их телочку выгонит на самую сочную траву.
В начале зимы, когда цены на рынке поднимались, Карим продавал картошку, выращенную на собственном огороде. У него были свои расходы: опорки, учебники, табак и водка тоже.
Пярье нравился этот парень, его хриплый голос, веселый нрав и его песенки. Пярье нравилось жить на краю дубовой рощи в светлом бревенчатом доме. Ничего лучшего она и не могла желать, война казалась отсюда далекой и невероятной. Хотя то и дело напоминала о себе отсутствием чего-нибудь из домашней утвари сита, утюга, стеклянной банки
Пярья не любила думать о войне. Гляди! Цветы цвели, птицы пели, и каждое утро подымалось солнце, а в полдень, в жару, парами шли к реке, держась за руки, дети из детского сада. Они бережно клали платьица и штанишки на глинистом берегу и с криками бежали в воду. На закате Карим гнал стадо домой, и прекрасный летний день медленно угасал.
Пярья увидела в окно приближающихся гостей и вышла им навстречу. Они не остались посмотреть, как Карим гонит вниз с горы скотину, поднимающую пыль, которая скрывает толстые курдюки овец, а вошли в дом.
Никто не заметил, что Кристина пошла в сторону леса.
Гости стоя осматривали маленький дом, Тильде и Еэва глядели так, как это умеют делать только женщины: взгляд, как репей, прилипал к каждой вещи.
Йемель, ковыряя в носу, спросил, где Ханнес.
Ханнес пошел на речку мыться. Он только что вернулся из кузницы.
Скоро придет, сказала Пярья.
«Что мог найти в этой женщине большой и мужественный Ханнес? удивлялась Еэва. Лицо птичье, ни бедер, ни груди».
У Пярьи действительно было худое лицо, немножко крючковатый нос, круглые глаза. Она напоминала птицу, но, когда смеялась, острые черты сглаживались и веснушчатое лицо делалось добрым, милым и привлекательным.
Еэва слышала, что Ханнес в кузнице заколачивает большие деньги, и сейчас с горечью подумала о Популусе и Йемеле двух жалких воробьях. Двое мужчин было в доме, но Еэва ни разу не заметила, чтобы от этого стало легче. И она сказала, хмуро глядя на светлые доски пола:
У вас здесь действительно очень хорошо.
Пярья обрадовалась как ребенок и стала перечислять, чем они уже успели обзавестись:
Куры и коза.
Как? Разве они собираются остаться здесь на зиму?
Пярья почувствовала, что сказала лишнее, словно похвасталась, и расстроила земляков. Ах, никогда не надо забывать народную мудрость: говори сам с собой много, а с другими мало.
Когда Ханнес вернулся домой, Йемель спросил:
Ты собираешься остаться здесь навсегда?
Почему? удивился Ханнес. Работать приходится всюду.
Популус вытащил из-за пазухи учебник алгебры, осторожно выдрал оттуда бумагу на раскурку и предложил другим.
Тонкая. Ханнес удивился. Где можно достать такую?
Больше нигде не достанешь. Йемель скупил в магазине все книжки. Я сам у него купил втридорога.
Кто тебя заставлял покупать? бросил Йемель, не спеша насыпал табак на бумажку, ловко свернул самокрутку, лизнул ее языком. Обзавелся хозяйством и запасаешься топливом? обратился он к Ханнесу.
Да. Сидеть на чемоданах нет никакого смысла. Жизнь требует свое, а хлеб с неба к нам не свалится. На авось надеяться нельзя, самому надо шевелиться, отвечал Ханнес, глядя все так же серьезно.
Тебе здесь, кажется, нравится, заметил Йемель.
Но Еэва заплакала слова Ханнеса разрушали надежду на скорое возвращение.
Это так, но зиму я все равно не переживу!
Тильде бояться нечего у нее ботики и муфта, а у Еэвы? Банная простыня и два шелковых платья. Что с ней станет? Деньги кончились. Как жить? Зиму не остановишь. И топливом не запаслись. А мороз в этих местах, говорят, сорок градусов, если не больше!
Лицо Популуса сморщилось как от боли, он не терпел женских слез кричат, как страусихи.
Мы с Кристиной перебьемся, я что-нибудь от колхоза на трудодни получу. Хороши нынче хлеба, урожай будет хороший, тихо сказала Тильде.
Ханнесу, который знал, что на колхоз нельзя особенно рассчитывать, не хотелось еще больше портить женщинам настроение. Он только сказал очень осторожно:
Колхозы должны прежде всего заботиться о фронте, обижаться тут не на что.
Я больше не буду на них вкалывать, махнул Йемель рукой. Работа себя не оправдывает.
А хлеб ты каждый день ешь? спросил Ханнес.
Это верно. В очередь за пайком Йемель становился одним из первых. И не дай бог, если тележка с хлебом запаздывала! Сейчас он ударил себя кулаком в грудь так, что ромашка из петлицы его пиджака упала на пол, и заявил:
А мне даром не дают! За свои деньги покупаю.
Нужны твои копейки государству! крикнул Ханнес. Государству нужно зерно! Урожай нужно убрать!
Верно. Солдат не сможет воевать, если придется лапу сосать от голода. Популус встал на сторону Ханнеса. «У этого парня голова на плечах», подумал Популус.
Ханнес считал, что уже в шестнадцать лет научился разбираться в социальных проблемах.
Ты знаешь, старик, у меня словно гора с плеч свалилась, сказал предприниматель господин Карлсен в субботу вечером, расплачиваясь с Ханнесом за неделю работы.
Это Ханнес и сам понимал. Он знал, что возникший на прошлой неделе конфликт между хозяином и рабочими решился в пользу Карлсена.
За такую нищенскую плату мы работать больше не станем, объявили полотеры.
Очень хорошо! воскликнул с восхищением господин Карлсен, которого прозвали «Колумбовым яйцом». Если вы не хотите, захочет кто-нибудь другой. Насильно никого держать не собираюсь. Слушай, ты!. обратился он к Ханнесу, который стоял в стороне. Ты бы стал работать за такую плату?
Стал бы, искренне признался Ханнес, он работал на строительстве подсобным рабочим и получал меньше всех.
Конец разговорам! объявил хозяин. Можете идти! Видите, желающих хватает.
Часть рабочих ушла, часть осталась. Те, что остались, вынуждены были теперь работать за гроши.
Опять «Колумбово яйцо», ворчали и те, что остались, и те, кого уволили.
Но с тех пор хозяину понравилось беседовать с Ханнесом. И парнишке льстило, что господин Карлсен советовался с ним и рассказывал ему о своих заботах. Он был большим человеком, этот господин, а Ханнес всего лишь мальчишкой, приехавшим из деревни.
Хозяин дружески похлопал его по плечу и пригласил вечером в ресторан.
Иногда надо развеяться, сказал он.
Ханнес выгладил брюки, с трудом причесал волосы и повязал галстук. Руки отмыть так и не удалось. Он остался доволен своим видом. Вполне можно было идти.
Но они не сразу пошли в ресторан. Господин Карлсен должен был заехать домой за деньгами. И Ханнес видел, как почтительно говорил хозяин с женой и пытался обманом выпросить у нее деньги. В конце концов мадам поверила и дала мужу большую пачку «синеньких».
Если меньше попросишь, жена не поверит, весело подмигнул господин Карлсен Ханнесу.
«Совсем как свой парень», подумал Ханнес и рассердился на жену хозяина, у которой тот должен выпрашивать собственные деньги.
Господин Карлсен заказал полный стол всяческой еды и напитков, но вокруг было так много интересного, что Ханнес больше смотрел по сторонам.
В погребке горел неяркий свет и стены были разрисованы всякими кружками и треугольниками. Народу было немного. Две-три мужские компании. И Ханнес подумал, что настанет время, когда и он со своими приятелями будет вот так же сидеть здесь.
Ты знаешь историю про колумбово яйцо? спросил господин Карлсен.
Нет, признался Ханнес. Я только слыхал о ней.
Это надо знать, в жизни пригодится, поучал господин Карлсен. Это значит, что какое-нибудь сложное дело оказывается ясным и простым. Понял?
Ханнес не понял, но он не хотел огорчать господина Карлсена и поэтому кивнул.
Вот так. А где ты об этом слыхал?
На строительстве. Ребята говорили.
А что они еще говорили?
Больше ничего, прямодушно ответил Ханнес.
Ну ладно, буркнул хозяин неопределенно и потом сказал: Сам видишь. Я между людьми различия не делаю. Главное, чтобы каждый человек был молодцом. Верно?
Верно, подтвердил Ханнес и подумал, что в городе ему везет.
Ну, выпьем еще, дружески предложил господин Карлсен.
Но Ханнеса слегка подташнивало от этих жидких, приторных напитков, и ему хотелось домой.
Дурачок, самое лучшее у нас еще впереди, засмеялся хозяин. Взял со стола бутылки и пошел впереди Ханнеса. На втором этаже он ногой распахнул дверь. В маленькой синей комнате стоял накрытый стол.
Благодарю, сопротивлялся Ханнес, но я больше не в силах
Тут пришел кельнер и позвал хозяина к телефону. Господин Карлсен пошел неохотно.
Только Ханнес сел на край дивана, как в комнату неслышно вошла женщина. Вежливо поздоровалась и села на софу рядом с Ханнесом. Женщина была молодая и милая, завитая и надушенная. И одежда на ней была красивая.
Ты что грустный? спросила она.
Ханнес покраснел.
Я не грустный.
А что с тобой?
Ничего, грубо ответил парень.
Женщина вдруг положила голову Ханнесу на плечо и обняла его двумя руками за шею.
Тогда поцелуй меня.
Что? удивился парень.
Ты заказал меня? спросила женщина, обнимая его за шею.
В этот момент вернулся господин Карлсен, и его добродушная пьяная физиономия перекосилась от злости.
Ханнеса избили. Бил хозяин, бил кельнер, и милая женщина отвесила ему пару пощечин.
Забыл, кто тебя кормит, щенок?! вопил господин Карлсен.
Ханнес поднялся с пола. Удивление и испуг прошли. Он был в ярости. Своими большими руками деревенский парень схватил хозяина за грудь.
Я запомню, сказал он. Я еще покажу тебе «колумбово яйцо».
Шестнадцать лет было тогда Ханнесу.
Пярья поставила на стол полную миску гороховых лепешек, и после долгих приглашений гости стали пить чай. Но у них были такие лица, словно вместо Пярьиных лепешек они пережевывали свои мысли.
Разговор шел вяло. Выяснили, кто где работает, женщины говорили о ценах на базаре, о брынзе и снятом молоке их можно по дешевке достать на маслобойке. Жаль, не посадили они картофель, тогда бы зимой было легче. Йемелю казалось, что бригадир жульничает, выписывая трудодни. Говорили, что на работе в колхозе изодралась одежда, а новую взять неоткуда. Ханнес хвалил кузнеца Хабибуллина, а Популус чернозем.
Воткни в землю палку сразу прорастет. И рассказал историю о двух стариках, которые жили в Эстонии. Они постоянно отказывали себе во всем, чтобы прямо на песке построить себе маленький дом. Страх оказаться на закате жизни без крова и куска хлеба подгонял их. Они экономили на всем, питались грибами и ягодами. По одной тачечке они привозили себе торфяную землю, чтобы вырастить немножко редиски весной или тыкву на зиму.
В историях Популуса даже в забавных была всегда крупинка грусти.
Я тогда жил в Сикупилли, и они приходили ко мне в гости, рассказывал Рууди. Заглянут на минуту и тут же уходить собираются. Домой торопятся. Песчаная земля, огурцы чахнут, другим овощам тоже удобрения требуются, денег не хватает. А тут!.. Популус усмехнулся и завязал кисет. Воткнешь палку в землю сразу листочки появятся.
Йемель поднялся пора уходить. Всегда ждешь от воскресенья так много, но вот уже вечер, а ничего особенного за день не случилось.
Подожди, пойдем все вместе, сказал Популус. Или тебе требуется больше времени, чтобы дотащить до дому свое собственное? На нашем дворе, друг Йемель, не растет ничего, кроме крапивы, а она обойдется без твоих удобрений.
Ох уж этот Популус!
3
В то время как другие пили у Пярьи пахучий зеленый тминный чай, волновались и спорили, Кристина брела по лесу, срывала цветы, еще неспелую землянику и думала. Где-то были большие шумные города, а тут только скучная деревня. Где-то было счастье, но не там, где была Кристина.
Ребенком она любила мечтать, закрыв глаза и натянув одеяло на голову.
Кристина, ты спишь? спрашивала мать, ждала ответа и говорила, потихоньку удаляясь: Спит.
Кристина хотела, чтобы ей не мешали мечтать о маленьком Николя́, мальчике, красивом, как на поздравительных почтовых открытках. Кристина видела его один-единственный раз в кино. После человека-лягушки, клоунов Макса и Лекса и иллюзиониста Николя танцевал матросский танец. Изображал, что тащит трос, складывает его в бухты, смотрит в бинокль и лезет на мачту.
Поговаривали и Кристина слышала это, что настоящее имя Николя Николай, что его родители эмигранты из России и что они распродают свои драгоценности и фамильное серебро. Кристина знала только одного эмигранта князя Белобородова, который жил у них во дворе. Вся его семья спала на полу среди тряпья, дети ходили побираться. Маленький Николя носил лаковые туфли и красивый матросский костюмчик. У него были длинные коричневые локоны. А дети Белобородова были острижены наголо, и у самой старшей девочки, Киски, не было даже штанов, только платье на голом теле. И все дразнили ее: «Ха-ха! Бесштанная команда! Бесштанная команда!»
Нет, Николя не мог быть эмигрантом! Сердце Кристины громко стучало, Кристина была влюблена. Ночью после кино, забравшись с головой под одеяло, она представляла, как будет сама в развевающемся платье с блестками танцевать на сцене. Представляла, как после окончания она изящно кланяется, держа двумя пальцами подол платья, и как Николя, улыбаясь, шлет ей из-за кулис воздушный поцелуй.
Перед кинотеатром Кристину ждет авто. Все дети их двора и улицы Киска Белобородова, Феликс и сапожников Лембит толпятся вокруг машины и с завистью глядят, как Кристина, сидя в машине, лакомится пряничной лошадью, покрытой розовой глазурью. Тогда Лембит пожалеет, что бросал камнями в их кур, и Оссь, который не брал Кристину покататься на ослике, принадлежащем его родителям торговцам на базаре, тоже пожалеет. И если он позовет теперь, Кристина скажет:
Тоже мне, на осле! Благодарю покорно.
Она нажмет на клаксон и поедет домой. Нет, не в жалкий деревянный дом с колодцем во дворе. Это будет чудесный дворец с башнями и с балконом, оплетенным виноградными лозами. Там ждет ее Николя, и в лунном свете они будут гулять вокруг фонтана под цветущими деревьями, как в фильмах. Николя одет в матросский костюм и лаковые туфли, а у Кристины розовое сверкающее платье с крылышками.
Кристина захотела стать балериной. И Тильде верила, что ее ребенка ждет необычная судьба, только Юри советовал дочке стать портнихой.
Тильде восхищалась, глядя, как девочка выгибалась и прыгала по комнате или крутилась перед зеркалом.
Смотри, теперь я снежинка! объявляла Кристина.
Да, благоговейно соглашалась Тильде. А Юри этот твердил свое:
Ты хочешь, чтобы девчонка в кабаках перед пьяницами ноги задирала!
При чем тут пьяницы в кабаках! обижалась Тильде. Ты во всем видишь только плохое.
У нас один-единственный театр, а дрыгоножек тысяча. Жизнь это борьба за кусок хлеба.
Вечно ты об этом «кусок хлеба, борьба», хмурилась Тильде. А Кристина добилась своего: ее приняли в танцевальную группу театральной студии.
Студия помещалась в средневековом доме, комнаты которого пропитались сыростью, а на стенах росли грибки. Кристина боялась этого дома, его угрюмых фойе, где со старых, потускневших и растрескавшихся портретов смотрели рыцари в шляпах и без шляп, взбегала по скрипучей деревянной лестнице, перескакивая через две ступеньки.
Кристина думала, что танцевать это сплошное удовольствие. Казалось бы, что может быть проще и веселее легкого порхания по сцене? Разве можно было представить себе, что балет это такая будничная и тяжелая работа, что не будет никакого своевольного порхания, а лишь бесчисленное количество одних и тех же скучных упражнений и ежедневное ворчание учительницы проуы Ираиды, угрожающей, что в любое время найдет учениц лучше.