Конечно, похвала эта прозвучала некоторым преувеличением, однако была не так уж далека от истины, потому что для Орифа и в самом деле это была принципиальная позиция, но люди-то не всегда платили тем же, как это нередко случается.
И Шамсия по своему женскому мягкосердечию иногда пыталась урезонить Орифа: к чему так расстраиваться, биться за правду, ведь никто не собирается ставить ему в вину, если он будет отстаивать эту правду с чуть меньшим рвением. Но Ориф был непреклонен даже с любимой девушкой.
Учитель родного языка и литературы в школе не уставал повторять нам, что безразличие недостойно человека совестливого, надо людям сочувствовать. Это великое умение
Кто знает, сколько еще времени Шамсия провела бы в этих раздумьях и воспоминаниях, если бы Озар не позвал ее к телефону. Услышав голос сына, она очнулась от дум и побежала домой.
Наверное, я и сегодня вернусь очень поздно, дорогая, говорил Ориф. Кроме собрания надо еще провести беседу в обкоме, и из ЦК республики прибыл представитель
Непонятно почему, но Шамсию вдруг охватило раздражение, на лбу и висках выступил пот, и она, всегда такая сдержанная, на сей раз не выдержала.
По всей видимости, в скором времени вам подушку с одеялом можно будет отнести в кабинет? Голос Шамсии задрожал.
Ориф лишь грустно рассмеялся, а Шамсия почему-то успокоилась. Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами, на том и кончился их разговор.
* * *
Зал совещаний на первом этаже горкома партии невелик: маленькая сцена и стульев человек на сто, не более. На стенах портреты руководителей партии и правительства, плакаты и лозунги, по которым без труда можно определить, какими заботами живут сегодня страна, народ, республика. На заднике сцены яркий плакат: седая женщина в красном платке на фоне винтовочных штыков, наверху надпись: «Родина-мать зовет!»
Собрались к назначенному часу. Большинство трудармейцев все больше люди старше пятидесяти. Встречались лица и помоложе. Это те, кто освобожден комиссией военкомата от службы на передовой, но признан годным для работы в тылу.
Носов, Олимов и еще несколько членов бюро горкома заняли места за длинным столом, перенесенным со сцены и поставленным прямо перед залом, внимательно оглядели собравшихся. Здесь было немало известных в области людей, еще в первые дни войны подавших заявления в свои партийные организации с просьбой отправить их добровольцами на фронт или на тыловые работы. Ориф увидел и Барот-амака, участника восстания 1916 года, сосланного на каторгу в Сибирь. Хакимчу, прославившегося своей смелостью в сражениях с белыми в годы гражданской войны, не раз встречавшегося с Михаилом Васильевичем Фрунзе, за что его так и прозвали Хакимчой-фрунзевцем. Здесь был и воевавший с японским самураями на Халхин-Голе Собирджан Насимов, Собирджан-халхинголец, тяжело раненный в этих боях и награжденный орденом Красной Звезды И многие-многие другие достойные люди города, которые поистине были гордостью области и Мехрабада.
Оглядывая зал, Ориф неожиданно увидел и Ака Навруза, не поверив своим глазам. Он еще раз внимательно пригляделся к этому человеку, сидевшему в первом ряду напротив стола президиума.
Да, это я, Орифджан, что вы так удивленно на меня смотрите? Чем могу быть полезен? отвечая на недоуменный взгляд Орифа, проворно поднялся с места высокий, худощавый старик, улыбаясь и показывая свои крепкие, чуть лиловатые от наса зубы.
Присутствующих развеселила удаль, с которой этот человек подскочил к Орифу, несмотря на свой преклонный возраст. Не отрывая взгляда от этого человека, Носов что-то шепнул Орифу и тоже довольно улыбнулся.
Григорий Михайлович вот тут говорит мне, что вы одновременно являетесь дойристом, барабанщиком и зурнайчи нашего театра. Ориф приветливо посмотрел на Ака Навруза. Что же, если вы уедете, будет делать без вас театр? Вы подумали, Ака Навруз?
Ака Навруз весело, как всегда, то и дело вставляя в речь свое излюбленное выражение «мелодия этого дела такова», засмеялся:
Пусть товарищ Носов не беспокоится! Мелодия этого дела такова, что на дойре будет играть моя жена, Биби, барабанщиком станет младший сын, а зурнайчи мой брат, семидесятипятилетний Бобо Шариф.
Ориф Олимов шутливо полюбопытствовал:
Ака Навруз, вы ведь человек многодетный, двое старших сыновей у вас в армии Намучается, однако, тетушка в ваше отсутствие, возьмет нас в конце концов за воротник и потребует: «А ну-ка, верните мне моего муженька!» Что мы тогда будем делать?
Собравшиеся снова засмеялись, но все ждали, что ответит Ака Навруз.
Он и в самом деле был отцом девятерых детей, и все, что он ни зарабатывал, уходило на них. Лишнего в доме никогда не было, зато семья была что надо, не нарадуешься. Работал Ака Навруз и в праздники, и в будни, и в театре, и на свадьбах играл, потому как не любил дармовых денег. И его жена Биби Мусаллам тоже трудилась не покладая рук. Ни один праздник, ни одна свадьба не обходились без услуг работящей Биби. К тому же она умела играть на дойре, пела и считалась лучшей танцовщицей. Но началась война, прекратились праздники, и Биби, чтобы хоть как-то сводить в большой семье концы с концами, стала работать в областном театре дойристкой
Ака Навруз ответил Олимову не сразу, на миг задумался, как бы взвешивая свой ответ, и, не утратив своей природной иронии, нашелся:
Орифджан, сынок! По правде говоря, я пришел сюда потому, что знаю, дударь не только на своей дудке дудеть умеет, я все взвесил, посоветовался с женой. Мой друг усто Барот тому свидетель: в свои лучшие молодые годы, как и он, надышался я воздухом Урала и Сибири. Во времена белого царя, еще до революции, нанятый вместо сынка одного богача, поехал я туда с другими такими же чернорабочими. Почти два года мы, мусульмане, то лес валили, то ремонтировали железную дорогу верно сказано, были словно собаки без хозяина!.. Да воздаст бог удачу нашему усто Бароту! Он как участник восстания 1916 года был сослан туда и стал нашим десятником, от многих бед и напастей спасал. Суждено нам было все-таки выжить, и мы вернулись на родину. Царя свергли, пришла Советская власть. Мелодия нашей жизни по-иному зазвучала в новом-то государстве! У всех есть свой дом, семья, специальность, я получил звание народного артиста республики Короче говоря, Орифджан, встретил я на днях усто Барота, узнал, что он едет с трудармией на Урал добровольцем, и попросил взять меня с собой, чтобы своими глазами повидать места, которые двадцать с лишним лет назад были дикими, наводили на нас ужас, а теперь, как и наша республика, преобразились при советской власти. Все, что в моих силах, я сделаю для фронта, буду трудиться ради уничтожения врага, а трудиться Ака Навруз может за двоих, это и все подтвердят! Я не преувеличиваю, так на самом деле и есть!..
Слова этого человека тронули сердца собравшихся. Ака Навруз давно уже кончил говорить, но весь зал смотрел на него, и чувствовалось, люди готовы были слушать его снова и снова. Поднялся Григорий Михайлович Носов, посмотрел на севшего в первый ряд Ака Навруза.
Нужно признаться, товарищи, что и теперь Урал и Сибирь не идеальное место для прогулки. Условия, признаюсь вам откровенно, очень тяжелые, не следует забывать и про тамошние морозные зимы. Климат суровый, не то что у нас здесь.
Два слова можно сказать и мне? раздался из задних рядов степенный бас. Поднялся усто Барот и не спеша пошел к столу президиума.
Хотя ему было за шестьдесят, внешне он выглядел еще крепким, сильным поистине человек богатырского сложения. Усы и коротко подстриженная с редкой сединой бородка клинышком гармонировали с его открытым светлым лицом. Большие карие глаза из-под густых бровей глядели добро. Вышитая щеголеватая тюбетейка, синяя суконная гимнастерка, брюки галифе, хромовые кавказские сапоги вполне светский человек. Однако не все знали, что усто Барот Сахибов профессиональный кузнец и в двадцать четвертом году по ленинскому призыву вступил в партию. Несмотря на то что на заводе считался мастером золотые руки и имел освобождение от мобилизации в трудовую армию, он, не раздумывая, выразил теперь желание ехать на Урал и был внесен в списки вместе с теми, кто ехал налаживать работу эвакуированных предприятий. Немало на своем веку испытал Барот-амак и горя, и радости. Молодым его сослали на каторгу в Сибирь за участие в Ходжентском восстании 1916 года, и он с тех пор хорошо усвоил, что такое справедливость и несправедливость. У земляков, товарищей по работе пользовался авторитетом, слыл за человека, повидавшего мир, мудрого и зрелого, доброго советчика
Товарищ Носов правильно тут сказал, начал Барот-амак, что условия Урала и Сибири не очень подходящи для нас, выросших в теплом климате. В эти самые дни, когда у нас солнышко светит, там морозы достигают тридцати градусов и более. Именно поэтому я тоже хочу сказать: едем мы не на прогулку, а навстречу трудностям. Работа будет нелегкой, это должны понимать все и в соответствии с этим действовать. Однако, товарищи Носов и Олимов, он повернулся к секретарям горкома, прямо должен заявить вам, что по причине чьего-то легкомыслия, а может, и безответственности люди, уехавшие на Урал по призыву военного комиссариата с первой партией добровольцев, очень жалуются в своих письмах на условия, в которых им приходится жить и работать. Вот вчера я получил письмо от своего близкого друга, столяра усто Косима. Я вам прочту его
Барот-амак вытащил из кармана гимнастерки сложенный треугольником листок, расправил его.
«Эх, усто Барот, пишет мой друг, где теперь тот человек, что не дал нам и минуты лишней, чтобы мы с толком да неспешно собрались в дальнюю дорогу. Человек этот наполнил наши карманы и вещевые мешки пустыми обещаниями. Пришлите его, пожалуйста, сюда, пусть посмотрит, как мы здесь живем и работаем. В надежде, что зимнюю теплую одежду получим на новом месте работы, мы приехали сюда в одних халатах, голова тюбетейкой прикрыта, сапоги на ногах не у всех. Теперь же, когда наступила зима, нам говорят, что теплые вещи мы должны были получить там, где призывались. Посмотрели бы вы сейчас на нас, дорогой усто Барот! Дрожим, зуб на зуб от холода не попадает, скачем, как горные козлы, чтобы согреться! Слава богу, мир не без добрых людей. Уже несколько дней как некоторым выдали теплую одежду, других помогли одеть жители Урала делятся с нами всем, что имеют сами
Дорогой усто! Нас не пугает тяжелый труд. Страшны жестокая зима и нехватка теплой одежды, жилья, а коли представится случай, покажите это наше письмо ответственным товарищам, которые за это дело отвечают, чтобы они учли на будущее Ладно, как-нибудь справимся с трудностями, только бы дожить до полного разгрома проклятых фашистов и снова увидеть всех людей счастливыми. Вот это истинная радость! Была бы голова цела, а шапка найдется»
Письмо это я потому вам прочитал, дорогие товарищи, заключил Барот-амак, обращаясь к Носову, чтобы, как выразился усто Косим, вы верили, что никто из нас не станет ныть от тяжелой работы. А те, кто неуважительно, я бы сказал, безразлично и безответственно относится к судьбам людским, поняли бы, что в конечном итоге они своими недобрыми делами служат дурную службу всем: их действия могут, чего доброго, поколебать стремление людей выполнить свой патриотический долг перед народом и перед Родиной
Выражение лица Носова, по мере того как он слушал Барот-амака, становилось все мрачнее. Он что-то писал в лежавшем перед ним блокноте, потом подчеркивал какие-то места.
Едва Барот-амак закончил говорить и пошел на место, как из-за стола президиума суетливо поднялся молодой человек небольшого роста в военной форме с одной шпалой в петлице, что свидетельствовало о воинском звании капитана, и тут же стал осыпать Барот-амака градом упреков и обвинений:
Товарищ Сахибов, от ваших слов веет духом обывательщины, что особенно опасно при сложившемся в настоящее время положении! Должен подчеркнуть следующее: нет, не недостатки и временные лишения, связанные с трудностями войны, а прочитанное вами письмо поколеблет патриотическую сознательность! Сотни, тысячи людей, которые воюют на фронте, работают в тылу, мужественно переносят трудности, лишения военного времени, проявляют безграничную самоотверженность, чтобы победить фашизм. Вы же дискредитируете идею нашего сегодняшнего высокого собрания, пытаясь направить его по ложной дорожке. Не надо забывать, что война это война, без жертв и лишений она не обходится, и единственный наш лозунг сегодня: «Все для фронта, все для победы!»
Капитан сел, весьма довольный собой, Носов же в нетерпеливом раздражении глянул на него.
Товарищ военком Середин, прежде чем выступать перед собранием, надо было попросить разрешения у президиума!..
Я хотел немедля, товарищ Носов, дать отпор проявленным тут нездоровым тенденциям! самоуверенно заявил тот.
Носов довольно резко оборвал его:
Ваши собственные слова сомнительны, товарищ военком.
Не зная, как реагировать на реплику секретаря горкома, капитан в недоумении пожал плечами.
Собрание продолжалось, выступило еще несколько человек, говорили о том, что честно и безоговорочно исполнят свой патриотический долг, находясь в рядах трудовой армии, просили руководителей партийных, советских организаций, предприятий и военный комиссариат не оставлять без внимания их семьи, помогать в трудную минуту, особенно с топливом и ремонтом жилья.
В заключение выступил Носов. Все еще раздосадованный выступлением капитана Середина, он не сразу обрел спокойный тон, поэтому говорил непривычно тихо; иногда был резок, бросал на военкома неприязненные взгляды.
Я искренне благодарю Барота Сахибова, который, как и подобает истинному большевику, открыто высказал правду, не скрыв ее от партии и от нас всех. Носов заговорил теперь ровно, убежденный в правоте своих слов. Хочу напомнить, капитан Середин: все, что происходит от нашего с вами безразличия, безответственности, ни в коем случае нельзя списывать на войну. Негоже, как говорят в народе, прикидываться безвинной голубкой Должен сказать следующее: товарищи, собравшиеся сегодня в этом зале, и те, кто уже работает там, на Урале и в Сибири, а также и те, кто вскоре вольется в трудовую армию, все они верные, преданные своей Родине солдаты. Заботиться о них постоянно, товарищ Середин, не значит ли претворять в жизнь лозунг «Все для фронта, все для победы!»?..
Слова Носова не могли не задеть самолюбия военкома, это было видно по плотно сжатым его губам, по краске, разлившейся внезапно по лицу. Он вытащил из папки лист бумаги, что-то быстро и нервно написал, протянул Носову. Носов перестал говорить, пробежал глазами написанное.
«Уважаемый Григорий Михайлович! писал Середин. Вы поступили бы правильнее, если бы не вникали в чрезвычайные полномочия военных органов, определенных в соответствии с военным временем, а больше говорили о честном исполнении долга гражданами, каждым военнообязанным, об уклонении от воинской службы, самострелах, например. (Я имею в виду случай, происшедший не так давно с родственником работника горкома товарища Олимова.) Думаю, это было бы на пользу общему делу.
Носов пришел в ярость от высокомерия, которым дышала каждая строка этой записки военкома. На какой-то миг он растерялся, не знал, что и ответить, потом сумел наконец взять себя в руки, громко сказал:
Вы свободны, товарищ военком, займитесь своими непосредственными делами. Это тоже будет на пользу общему делу, как я думаю.
Крайне удивленный неожиданным поворотом, Середин хотел было еще что-то добавить или возразить, однако Носов кивком головы настоятельно потребовал, чтобы тот удалился. Взгляды всех при полной тишине были устремлены на Середина, а тот, то краснея, то бледнея, попытался изобразить на лице какое-то подобие улыбки. Нерешительно сделав несколько шагов, он все же пошел наконец к двери: другого выхода у него попросту не было.
О ваших предложениях, изложенных в записке, поговорим позже, сказал ему вслед Носов.
В конце собрания от имени присутствующих труд-армейцев Барот-амак вновь заверил всех, что никто из сидящих в зале не испугается трудностей, не склонит головы перед лишениями в предстоящей поездке: ведь настоящий мужчина тот, кто не ведает страха и из всякой сложной ситуации всегда находит выход
Носов, Олимов и все, кто был в президиуме, пожелали здоровья и успехов всем добровольцам, отъезжающим в ближайшие дни на Урал.
Вот, товарищ Олимов, познакомьтесь с посланием военкома. Носов протянул Олимову записку Середина, после того как все вышли. Вам это будет интересно.
Ориф прочитал записку, и его словно с головы до ног облили холодной водой. Мысль заработала энергичнее, в голове возникло множество предположений, догадок, опасений.