Погруженный в свои нерадостные думы, ни на что не обращая внимания, возвращался домой Ориф. Лишь со стороны реки доносились до его слуха удары волн о берег и чуть облегчали эту беспредельную, навеянную тишиной ночи тоску. Многолюдный в предвоенное время город, когда люди допоздна засиживались в гостях, чайханах, теперь рано пустел, и расстроенному Орифу из всех ночей именно эта почему-то казалась особенно грустной. Ведь еще вчера он был горд и радостен, как и все мехрабадцы, когда встречался со своими земляками на митингах, посвященных победе советских войск под Москвой. Сегодня его не покидало мрачное настроение.
Не все в ответе за нас, но мы, большевики, за всех в ответе Эти слова Григория Михайловича Носова не выходили из головы Орифа, заставляли еще и еще раз задумываться над происходящим теперь и, конечно, в немалой степени о своей ответственности перед людьми.
Ориф прекрасно понимал, что ему предстоит нелегкий экзамен. Тяжкий груз этой ответственности за всю семью, за родных и близких людей, поневоле оказавшихся запятнанными поступком Амактуры, ложился и на его, Орифа, плечи. Он должен найти выход из положения. Необходимо что-то предпринять, действовать решительно и смело, чтобы прежде всего освободить от этого непомерного гнета сердце дорогой Шамсии, верной и любимой жены. Ведь Шамсия верила Амактуре как себе самой, как мужу своему. Теперь же Амактура из-за одного неверного шага превратился из доброго человека в дезертира!
При одной мысли о том, что дядюшка Амактура окажется на скамье подсудимых рядом с другими дезертирами, сердце Орифа падало куда-то вниз, все существо его сжигал гнев. Ведь это пятно на доброе имя всех Олимовых и Муродкуловых!..
С невеселыми мыслями Ориф подошел к своему дому и у самых дверей встретил Шамсию. Набросив на плечи пальто, а на голову цветастый шерстяной платок, она нетерпеливо ходила взад-вперед около крыльца, поджидая мужа. Угадывая в каждой машине, проезжавшей мимо, его машину, а в каждом сидящем в ней человеке Орифа, она каждый раз облегченно вздыхала: наконец-то приехал! Но стоило машине проскочить мимо, как сердце ее вновь охватывала тревога и Шамсия снова начинала нервно ходить около дома.
Шамсия! окликнул Ориф.
Женщина остановилась, оглянулась.
Это я, Ориф, не бойтесь! громко предупредил он, так как в темноте невозможно было различить лица. Шамсия пошла навстречу ему, удивилась:
Боже, из-под земли вы, что ли, появились? Как это я просмотрела?..
Пешком пришел! А вы почему так поздно гуляете?
С тех пор, как вы сказали по телефону «Сейчас приеду», прошло уже больше часа, укорила его Шамсия. Забеспокоилась вот и вышла вас встречать. Раз вы собрались идти пешком, нужно было предупреждать
Простите, дорогая, виноват!..
Ориф взял Шамсию под руку, и они пошли к дому. По дороге Шамсия тихо говорила мужу:
Тетушка у нас, Ориф! От ее слез, от всего, что случилось, от мыслей, как бы теперь на вас все это не обрушилось, поверьте, сердце мое обливается кровью!..
Прежде всего возьмите себя в руки, Шамсия-хон! успокаивал жену Ориф. Что поделаешь? Никто из нас и предположить не мог, что Амактура окажется таким трусом!..
Услышав из уст мужа резкие слова, сказанные в адрес дяди, Шамсия невольно остановилась, искоса бросила на Орифа недовольный взгляд. Подумав, что жена хочет ему что-то сказать, он повернулся к ней, но Шамсия не произнесла ни слова, потому что все же понимала, что муж прав.
Семья Орифа жила в типовом многоквартирном доме. Дом был со всеми удобствами, каких в Мехрабаде до войны появилось немало. У каждой семьи рядом с домом был небольшой участок, где росли плодовые деревья и который, по выражению Орифа, весной и летом служил им для занятия физическим трудом. Олимов и его жена, а иногда Одил-амак и Амактура сообща трудились на этом клочке земли. Только минувшей весной посадили немного овощей, но теперь всем было недосуг заниматься их выращиванием, поэтому все заросло травой и пожелтело.
Иногда кто-нибудь из друзей Орифа, увидев дворик в таком запущенном состоянии, упрекал:
Орифджан, верно, в наше время стал не в почете физический труд, что вы так запустили, свой сад?
Для всякого дела нужно желание, а главное душевное спокойствие. Война! Теперь не до этого! отвечал обычно Ориф.
Да, война пришла и сюда, в этот тихий, далекий от фронта город, и заставила всех жить по законам военного времени. Почти каждая семья проводила на войну мужчин, поэтому не только клочок земли и несколько плодовых деревьев во дворе Орифа Олимова оставались без присмотра, а тысячи и тысячи гектаров зеленых, цветущих, плодоносящих садов, плодородных земель области остались без хозяйских рук: вместо кетменя люди брали в руки винтовку и уходили воевать. Большая часть урожая на полях и в садах была в тот год не убрана
Едва Ориф вошел в дом, как зазвонил телефон: первый секретарь горкома партии сообщил, что согласно поступившей телефонограмме из обкома с завтрашнего дня все городские организации должны выделить половину своих сотрудников на сельскохозяйственные работы в колхозах сбор хлопка, фруктов и овощей. Теперь же, сказал Носов, Орифу необходимо ненадолго вернуться в горком на совещание
Снова нужны люди, люди, люди, нужны рабочие руки! Однако где же взять столько? Ведь в учреждениях и организациях города не осталось и половины тех, что служили до войны! А те, кто сейчас работает, в основном пожилые, больные, женщины и подростки, думал Ориф. И в такой тяжелый момент здоровый, полный сил человек, понимая все это, специально увечит себя, чтобы уклониться от общей работы! «Разве это мужчина?! снова распалял себя Олимов. Пусть-ка теперь сам ответит перед трибуналом за свои дела!»
Подумав так, Ориф прошел в комнату, где сидела Махфиратхола. Та почтительно поднялась со стула, смахнув набежавшую было слезу, поздоровалась. На минуту в комнате повисло тягостное молчание, которое нарушила тетушка.
Вы не собираетесь кормить зятя, Шамсия-хон? спросила, оправившись от волнения, Махфиратхола.
Шамсия смущенно спохватилась, сказала, устремившись на кухню:
Да пропади пропадом моя забывчивость! Голова плохо соображает, извините меня, Орифджан!
Закурив папиросу, Ориф подумал вслух:
Надо же, что наделал старик, что наделал!..
И не говорите, дорогой зять! на черные, в густых ресницах глаза Махфиратхолы вновь набежали слезы, потекли по ее еще свежему, гладкому, с едва наметившимися морщинками лицу, упали на черный бархатный чапан.
Давно виделись с мужем? Ориф отчужденно взглянул на тетушку, даже не назвав его по имени.
Вчера ездила, женщина поправила сползающий с головы белый платок, отделанный кистями. Мрачный, все молчит, слова не скажет, а лицо как у мертвого!..
Перебирая кисти платка, Махфиратхола опустила глаза, не решаясь взглянуть на зятя.
Говорят же, с луной сядешь луной станешь, с котлом сядешь черным будешь! Она нерешительно помолчала. В последнее время беда с ним прямо, не знаю, откуда только взялись эти новые друзья-товарищи, сутками не расстаются.
Кто такие? спросил Ориф, поблагодарив Шамсию, которая расстелила перед ним скатерть и поставила на нее касу супа с лапшой, приправленного мелко нарезанным мясом.
Да как же, Орифджан, один из них суфи нашей мечети, двое других товарищи по работе, из артели. Перед тем как в тот день прийти к вам, он сидел с ними накануне до полуночи. Потом сказал мне, будто бы этот самый суфи уговорил его пойти к вам и попросить, чтобы, мол, вы обязательно помогли ему освободиться от мобилизации в трудовую армию. Товарищи и напугали его, дескать, как это он, человек пожилой, обремененный семьей, выдержит суровый климат Сибири, особенно зимой. Поэтому пусть, мол, всеми средствами найдет возможность избежать этой участи
Ориф перебил тетушку:
Вы не знаете, сейчас его друзья в городе?
Суфи здесь, в Мехрабаде, ответила Махфиратхола, он всегда здесь, никуда не уезжает, болезнь у него, туберкулез.
До сих пор молчавшая Шамсия заметила:
А тех двоих «товарищей» и след простыл, тетушка узнавала ни дома нет, ни в артели.
Скажите, тетушка, а вам известно, при каких обстоятельствах ранил себя Амактура?
Махфиратхола и сама ничего не знала толком, лишь значительно позже ей стало известно, как все произошло.
После того, как зять категорически отказался исполнить просьбу Амактуры и освободить его от призыва в трудовую армию, да к тому же еще и упрекнул дядюшку, Амактура пошел в келью суфи квартальной мечети кори Сабира. Там вся троица была в сборе: два товарища Амактуры, заготовители сырья артели, Сахибназар и Бердимурад, тоже были здесь. Узнав о неудачных хлопотах Амактуры, они посочувствовали ему и расценили поведение Орифа как недостойное, неуважительное. Сахибназар признался:
Мы с Бердимурадом вчера тоже получили такие же повестки. И нас призывают в трудовую армию. Из тех, кого мобилизовали на эти работы раньше, некоторые уже вернулись сразу же заболев там. По их словам, работа тяжелая, да и климат неподходящий. Люди крепкие, которые легко приспосабливаются и знают русский язык, еще кое-как справляются, а таким, как мы с вами, ничего не понимающим глупцам, придется лихо! Это уж точно!..
Страх охватил Амактуру. С другой стороны, не могло не отложиться в памяти и то, что говорил ему на прощание Ориф.
Так что же делать? Придется, как и всем, положиться на волю судьбы, в смятении решил Амактура.
Тут Бердимурад подсказывает выход, вкрадчиво заметил кори Сабир.
Я что говорю, Бердимурад трогал рукой реденькую бородку и усы, изредка прикрывая глаза подергивающимися веками. Во-первых, наши уже отогнали немцев от Москвы. Теперь, вполне возможно, они будут изгнаны и из других городов Таким образом, не успеешь оглянуться, как война закончится и без нас с вами! Поэтому давайте-ка под предлогом очередной заготовки кожи поедем в разные стороны и останемся подольше. Там будет видно, все в руках божьих!
Амактура усомнился в правильности этого решения, спросил:
А что же делать с повесткой?
Еще не вышел срок наших повесток, одна неделя есть в запасе, рассчитал все Сахибназар.
А у меня меньше, всего четыре дня осталось!.. сожалел Амактура, грустно добавив: Нет, ваш совет никудышный! В своем краю, от своих людей бежать это грех, великий грех! Вы не правы, война еще долго продлится. А ваши мысли, Бердимурад, словно наркотик!..
Кори Сабир, позволявший себе побаловаться иногда соком опийного мака, втянул голову в плечи, закашлялся. Примолкли Сахибназар с Бердимурадом, пристыженные словами Амактуры, который внезапно собрался уходить и лишь у дверей кельи произнес: «Ладно, я пошел».
В ту ночь до самого утра он не сомкнул глаз, все ворочался с боку на бок. И только под утро крепко уснул, но тут же увидел страшный сон, испугался и проснулся. Долго сидел он в то утро в постели, отдавшись своим думам, попробовал даже истолковать свой сон. Получалось плохо: в дальнем путешествии его ждут тяжкие испытания и в конце концов он отдаст богу душу, не выдержав их
С этого часа Амактура стал задумчив, и без того тяжелые веки он теперь вообще не поднимал, ни на кого не смотрел. В таком состоянии в то утро воскресного дня ушел из дома и пропал на три дня.
Нашли его в ущелье Сим, что вблизи кишлака Шаршара Хосорского района, недалеко от Мехрабада, нашли без сознания, с простреленной ладонью левой руки: двух последних пальцев как не бывало. Он потерял много крови, рядом с ним лежала охотничья одностволка. Только потом стало известно, что в тот воскресный день Амактура поехал подышать свежим воздухом и развеяться. В кишлаке Шаршара зашел в гости к своему старому другу охотнику Саиду. Тот пригласил его с собой в горы поохотиться на куропаток. Саид подстрелил несколько куропаток, и Амактура, попросив у него ружье, ушел подальше, в ущелье.
Очутившись среди каменных глыб, Амактура почувствовал, как спазм снова схватил его за горло, перед его мысленным взором вновь предстали тягостные картины недавнего сна, и страх окончательно лишил его разума: он выстрелил
Ориф и Шамсия молча слушали Махфиратхолу, ощущая все время какое-то внутреннее беспокойство от противоречивых чувств, разрывавших их сердца: они жалели дядюшку, но не могли не испытывать гнева от его поступка.
Случилось худшее, стремясь все же как-то успокоить мужа и тетку, промолвила Шамсия, хоть бы теперь все утряслось!..
На это нечего надеяться, самые большие неприятности у нас еще впереди, мрачно посмотрел на Шамсию Ориф.
Махфиратхола при этих словах обреченно вздохнула.
Дня не проходит без того, чтобы не зашел кто-то из милиции, не осведомился о нем, снова заплакала она.
Шамсия только было хотела что-то сказать ей в ответ, как постучали в дверь и она пошла открывать, но Ориф остановил ее:
Я сам
Пришла средняя дочь Амактуры, девушка лет шестнадцати, и бросилась к матери, поднявшейся ей навстречу:
Мамочка! Отец умер! Только что пришли из больницы и сказали! Мы остались сиротами, мама, дорогая
Заплакали Шамсия и Махфиратхола. Ориф, ломая одну спичку за другой, никак не мог прикурить папиросу и, услышав, как к дому подошла горкомовская машина, пошел к вешалке, чтобы надеть пальто.
8
Все в городе только и говорили о печальном конце Амактуры. Рассказ передавался из уст в уста и, как всегда это случается, обрастал подробностями, где одна половина была правдой, а другая выдумкой. В рассказах этих постоянно упоминались имена и должности Орифа и Шамсии Олимовых, близких родственников умершего и, по разговорам некоторых, чуть ли не соучастников преступного поведения Амактуры.
Ориф старался не обращать внимания на слухи и с головой уходил в работу. Его беспокоило лишь состояние жены: лицо ее постоянно было грустным, взгляд безучастным.
Шамсия не находила себе места при мысли, что от всех этих грязных слухов пострадает больше всех Ориф, запятнают его честное имя. Она не хотела даже, чтобы он после похорон Амактуры сходил к его жене и детям, поддержал их в тяжелую минуту.
Орифджан, не надо, умоляю, никто на вас не обидится! уговаривала она мужа. Боюсь, как бы и этот ваш добрый поступок не был истолкован против вас любителями покопаться в чужих делах.
Ориф просто не узнавал свою Шамсию, удивлялся ее уговорам.
Разве поддержать людей, которых постигло горе, людей, убитых смертью близкого человека, грех?
Подумайте, Орифджан, какие ходят слухи, так переплелись в них ложь и правда, что просто диву даешься! настаивала на своем Шамсия.
Не удивляйтесь, дорогая, сегодня слухи живы, а завтра нет! Человечность, прежде всего человечность! Ориф нежно поцеловал жену и заспешил на работу: там его ждала сегодня группа добровольцев трудовой армии нового набора.
Шамсия проводила его до ворот и долго глядела вслед удалявшейся машине, на память приходили приятные и горькие воспоминания.
И в юные годы Ориф был честным, добрым, совестливым человеком с сильной волей. Пять лет учебы в Ташкенте были самыми радостными в их жизни: он в политехническом, Шамсия в медицинском. Не проходило и дня, чтобы они не виделись. Однажды зимой Шамсия тяжело заболела, пролежала полтора месяца в больнице. На больничном пороге, как шутила ее соседка по палате, даже образовалась вмятина от частых посещений Орифа. Он проявлял такую нежность к Шамсие, что сотрудники больницы то и дело говорили ей: «Если есть у девушки любимый, то только таким и должен он быть!» Услышав однажды это, Ориф пошутил: «Прежде всего надо быть человеком, а чтобы доказать свою любовь, надо совершить что-то удивительное»
И верно, не раз он на деле доказывал это Шамсие.
Разве могла она забыть слезы благодарности родителей пятилетнего мальчугана, сына вахтера политехнического института, попавшего под машину и потерявшего много крови, когда Ориф, чтобы спасти его, несколько раз сдавал кровь для переливания? Чем же иным, как не проявлением любви к ближним, было и то, что большую часть денег, заработанных в зимние каникулы на разгрузке железнодорожных составов, он отправлял сестре, заканчивавшей сталинабадское медучилище, хотя сам жил на гроши?..
В день окончания института на торжественном вручении дипломов директор отметил в своем выступлении вместе с другими студентами и Орифа, подчеркнув, что с таких вот ребят нужно брать пример они настоящие люди своего времени, честные и принципиальные, верные законам дружбы и товарищества.