Снова ударили артиллерия и минометы. Рушились стены. От дыма кружилась голова, тошнило. Особенно трудно было Куприянову. Его рвало. Но он не мог даже на минуту отлучиться от амбразуры, потому что немцы шли на штурм сплошной лавиной.
Метко стрелял из пулемета Гребенюк, он всегда оказывался там, где было наиболее опасно. К амбразуре, у которой находился я, бежала с гранатами большая группа фашистов. Их заметил и Бочкович.
- Смотри, смотри, Коля! - крикнул он.
Фашисты были близко. У меня сжалось сердце, по телу пробежали холодные мурашки. И в этот миг появился Никита Гребенюк, он вмиг установил пулемет и открыл огонь. Словно подкошенные, падали гитлеровцы.
Опять появились танки. Два из них направились к конторе.
МУЖЕСТВО
Главную тяжесть удара гитлеровцев, конечно, приняла на себя основная группа десантников, где находились Ольшанский и Головлев. Писать мне, рядовому бойцу, о действиях всего отряда трудно. Однако из рассказов оставшихся в живых товарищей я знаю, как отважно дрались все моряки
Когда танки подошли к конторе, краснофлотец Валентин Ходырев обратился к Ольшанскому с просьбой разрешить вступить в единоборство с машинами.
- С одной рукой? - удивился Ольшанский.
Руку Ходыреву оторвало осколком мины. Хайрутдинов перетянул оставшийся обрубок жгутом, остановил кровь.
- Разрешите, товарищ командир, встретить по-севастопольски?
Для размышлений времени не оставалось.
- Давайте, Валентин, - согласился старший лейтенант и сам проверил приготовленные краснофлотцами для Ходырева связки гранат.
Товарищи помогли Валентину снять телогрейку и гимнастерку. Он остался в одной тельняшке.
- Прощайте, товарищи! - крикнул Ходырев, выскочил из конторы и, прижимаясь к земле, пополз навстречу стальной громаде. Двигавшиеся за танками солдаты заметили однорукого моряка, завопили. «Рус матрозен!» Пуля пробила Ходыреву левое плечо, он был ранен в бок, в ногу. Валентин упорно продвигался вперед. Вот танк совсем, совсем близко. Превозмогая невыносимую боль, Ходырев собрал силы, привстал на колено и одну за другой метнул две связки. Взрыв. Еще. Порванная гусеница, словно огромная змея, растянулась по грязи, а танк, пройдя по инерции несколько метров, остановился
Когда атака стихла, Кузьма Шпак и Николай Скворцов принесли изрешеченное нулями тело героя в контору и положили рядом с погибшими десантниками
Невероятные вещи случаются на войне. Человека, которого считал погибшим, вдруг снова видишь рядом с собой, и он, как ни в чем не бывало, рушит врага.
«Воскрес» Юрий Лисицын. Когда гитлеровцы начали ураганный обстрел домика, каким-то чудом Лисицына отбросило в сторону, и он оказался в большой воронке, которая не простреливалась. Оглушенный и полузасыпанный землей, он пролежал до окончания обстрела, а затем выполз из своей «могилы» и благополучно добрался до конторы.
Целехоньким вернулся и Михаил Авраменко. Он находился вместе с Леонидом Недогибченко, Ефимом Пархомчуком и Владимиром Кипенко. Тоже был засыпан землей, но остался жив. Первым его увидел Николай Щербаков.
- Ты откуда, Миша?
- С прогулки, Коля.
- Иди доложи Ольшанскому, - посоветовал Щербаков. - А то мы тебя уже сняли с «довольствия».
Группа Константина Ольшанского мужественно отбивала одну волну врагов за другой. Всякий раз, когда нам было трудно, Ольшанский приказывал пулеметчикам: «Поддержать Бочковича. Дать огонька побольше!» В первый день у них потери были незначительные, а второй начался неудачно. Вражеский снаряд повредил рацию. Все усилия радиста Александра Лютого и его товарищей устранить повреждения оказались тщетными.
А между тем обстановка с каждым часом усложнялась. Немцы бросали свежие силы. Об этом необходимо было сообщить в штаб батальона. Константин Ольшанский позвал на совет Головлева, Волошко, Чумаченко и Шпака.
- Рацию восстановить не удалось, - сказал командир. - А положение весьма серьезное. Мы - в огненном кольце. Придется посылать разведчика. И хотя каждый человек нам дорог, другого выхода нет. Кому поручить это трудное и опасное дело?
Шпак назвал старшину 1 статьи Юрия Лисицына, коммуниста, опытного разведчика, многократно бывавшего во вражеском тылу.
Предложение одобрили. Вызвали Лисицына.
- Подобрали мы для вас, товарищ Лисицын, одно дело, - сказал Ольшанский. - Надо пробраться в штаб батальона, доставить донесение майору Котанову. Вот оно. В случае чего вы должны уничтожить донесение.
- Мне все ясно,-ответил разведчик.-Доставлю!
Началась яростная атака, и командиры разбежались по своим местам. Ушел на боевой пост и Юрий Лисицын. Вражеский натиск продолжался долго. Лисицын был ранен. Пуля пробила ему руку, к счастью, кость оказалась незадетой.
Когда бой несколько стих, Ольшанский снова пригласил Лисицына.
- А это что у вас? - спросил командир, показывая на забинтованную руку.
- Мелочь, - ответил разведчик. - Пуля чуть задела.
- Трудно вам будет, старшина, с больной рукой. - Ольшанский пристально глядел в глаза Лисицыну. - Лучше сейчас скажите, подберем другого.
Лисицын заявил, что задание он выполнит.
Ольшанский еще раз рассказал Лисицыну, как нужно идти, показал маршрут по карте и, когда убедился, что старшина все понял, вручил ему пакет. Стоявший рядом Головлев напомнил:
- Доверяем тебе, Юра, судьбу отряда. Мы написали о том, как сражаются наши люди. Донесение необходимо доставить по назначению. Ну, а в случае
- Мне все ясно.
Ольшанский, Головлев и Шпак обняли Лисицына. Он выбрался из конторы и по-пластунски пополз. А чтобы гитлеровцы не обнаружили разведчика, Ольшанский приказал открыть огонь в противоположном направлении.
Фашисты прорвались к конторе. Особенно трудно пришлось Николаю Скворцову. На него бежала большая группа автоматчиков. Значительное число их Скворцов уложил из пулемета, однако несколько солдат залегли у самой стены. Их Скворцов не заметил. Не заметил и Лютый, выполнявший теперь обязанности второго номера у пулемета. У ног Скворцова разорвалась граната, он свалился, потеряв сознание. Пришел в себя от какой-то горечи во рту. Открыв глаза, увидел склонившегося над ним Александра Лютого.
- Пей, Коля, пей, дорогой, - шептал он. - Специально для тебя раздобыл. Боялся, что ты не выживешь
Оказывается, увидев, что Скворцов лежит без сознания, Лютый быстро перевязал ему рану и, заметив метрах в сорока гитлеровского офицера, уложил его из автомата. Немного обождал. К офицеру подбежал санитар с флягой. Убил и санитара. В это время остальные десантники открыли шквальный огонь по залегшим фашистам. Лютый стремглав помчался к мертвому санитару, схватил флягу и так же быстро вернулся в контору, где лицом к лицу столкнулся с младшим лейтенантом Чумаченко.
- Кто вам разрешил уходить с боевого поста? - строго спросил командир.
Лютый молчал.
- Пошли к Ольшанскому.
Ольшанский посмотрел на смущенного Лютого, взял у него флягу, понюхал.
- Спирт?
- Скворцов ранен, - сказал Лютый, - плохо ему Для него это.
Ольшанский вернул флягу.
- Бегом к Скворцову. Сейчас и я подойду.
Опять все вокруг загрохотало, заухало, здание конторы наполнилось едким дымом. Ольшанский умело руководил отражением атаки. На самых опасных участках вовремя появлялся Головлев.
Дважды был ранен Владимир Чумаченко. Пуля попала ему в живот. Чумаченко прислонился к стене, но, увидев приближающихся гитлеровцев, дал по ним очередь из автомата, упал, приподнялся на колено.
- Этого еще не хватало, - произнес он. - Я командир и должен быть на своем месте.
Подошел Головлев. У него осталось во фляге немного воды.
- Попей, Володя, легче станет,-сказал он.
Тот сделал несколько глотков.
- Как там ребята? - спросил он. - Пойду к ним. Как дела на участке?
Головлев остановил его.
- Куда ты? Ведь на ногах не держишься.
- Ослаб я, - признался раненый.
Головлев подложил плащ-палатку под голову Чумаченко, и тот прилег, вытянул ноги, закрыл глаза, но через минуту вздрогнул.
- В сон клонит, - протяжно произнес он. - Плохой признак. Я все же пойду, там мне будет легче.
- Обопрись на меня.
Когда моряки увидели командиров, их грязные суровые лица оживились, в глазах появилась радость. Действительно, где предел человеческой выносливости? А бывает ли он вот в такой исключительно трудной обстановке? Справедливая война делает человека без меры стойким и сильным. Смертельно раненный при виде своих боевых товарищей словно вновь воскресает.
- Достается вам, ребята? - спокойно произнес Чумаченко. - Он взял автомат, приблизился к амбразуре и открыл огонь. - А, сволочи!.. - выругался и пустил длинную очередь. - Знайте русских. На всю жизнь запомните нас. Вот так!.. Хорошо. За наших людей! Чтобы люди наши жили. А, бежите, гады!..
Чумаченко крошил врагов с азартом, самозабвенно. Но вот он и сам упал. Над ним склонился Ольшанский.
- Ты слышишь меня, Володя? - спросил он.
Чумаченко вдруг вытянулся, тяжело вздохнул и затих. Ольшанский стер рукавом навернувшиеся на глаза слезы, поднялся, постоял минуту не двигаясь, потом достал из кармана носовой платок, прикрыл им посеревшее лицо Чумаченко.
Враг стрелял по конторе из огнеметов. Горели стены, было невыносимо жарко. Моряки задыхались от едкого дыма, который заполнил помещение. Уже было много убитых и раненых.
Головлев почувствовал страшную тяжесть во всем теле. «Что со мной?» Пошатнулся, упал. Снова встал. Тонкая струйка крови потекла с виска на щеку
- Ольшанский! Волошко! - пытался он крикнуть. Словно в бреду, шагал и ничего не видел. «Держаться, держаться!» - шептал он.
Ольшанский и Хайрутдинов подхватили замполита и бережно положили в угол.
- Они отравляют нас удушливым дымом! - шептал Головлев. - Кто это кричит? Каким дымом? Стоять. Стоять насмерть!
Осколок снаряда сразил Григория Волошко. Из командного состава остался один Ольшанский, и он едва держался на ногах и уже не мог подняться с первого на второй этаж. Но продолжал руководить боем. Теперь ему приходилось и подменять вышедших из строя пулеметчиков и автоматчиков, подбадривать раненых, воодушевлять находившихся в строю.
- Мало нас осталось, Кузьма, - сказал командир, наклонившись к Шпаку.
- Ничего, товарищ старший лейтенант, - Шпак посмотрел на побледневшее, осунувшееся лицо Ольшанского. - Прилягте к моему пулемету, а я помогу Удоду. Вон сколько гадов лезет на него.
- Иди, дорогой мой. Иди к нему.
Ольшанский нажал гашетку.
Скоро его сменил Николай Щербаков. Ольшанский задержался около тяжело раненного своего вестового Владимира Очаленко. Тот бредил, говорил что-то невнятное. Командир позвал вестового, но ответа не получил.
Ольшанский пошел к амбразурам. Там ждали его выбившиеся из сил люди. «Осталось продержаться недолго. Наверное, уже наши перешли в наступление».
- Держитесь! - кричал Ольшанский. - Победа будет за нами!
Бой продолжался. Отчаянно разил врагов из пулемета Кузьма Шпак. Люди изнемогали от удушливого дыма и неимоверной жары. А враг все бил и бил
НАШИ!
Мы отбили восемнадцатую атаку, ожидали нового натиска и боялись его. У нас кончился боезапас.
Во время одной из передышек между атаками в нашем сарае вдруг появился капитан Головлев. Это нас обрадовало и придало новые силы. Как он мог днем пробраться к нам, трудно представить. Замполита невозможно было узнать: грязный, из фуфайки торчали клочья ваты, шапка порвана.
- Как тут у вас, товарищи? - крикнул он.
- Лупим фашистов
Капитан рассказал о боевых делах группы Ольшанского. От него мы узнали о подвигах Валентина
Ходырева, Николая Скворцова, о том, что для установления связи с батальоном туда ушел Юрий Лисицын, что люди сражаются геройски. Головлев остался доволен нами. Ночью он обещал доставить нам патроны и гранаты.
- Ольшанский и все мы надеемся на вас, товарищи, - сказал он на прощание. - Ждать осталось недолго. Скоро Николаев будет освобожден. Держитесь, друзья!
После того как ушел Головлев, нам пришлось выдержать не одну яростную атаку. Всех нас беспокоило то, что к вечеру группа Ольшанского почему-то ослабила огонь, тогда как фашисты особенно беспощадно обстреливали контору из огнеметов и минометов
Старшина подозвал нас.
- Вот что, товарищи, - сказал он. - Надо проникнуть к Ольшанскому. Узнаем, как там у них дела, и свой боезапас пополним.
Пойти решил сам Бочкович. Сопровождать его вызвался Иван Дементьев.
Ночь стояла темная и холодная.
- Что передать нашим друзьям? - спросил Бочкович.
- Большой привет от всех нас, - сказал Хакимов.
- А от них несите боезапас, - добавил Павлов.
- Так и сделаем, - ответил старшина.
Тихо кругом. Идет дождь. Фашисты молчат. Почему-то у них даже прожектора выключены. Мы сидим у разрушенной двери, смотрим в темноту и думаем каждый о своем.
Ждем Бочковича и Дементьева. Идут. Совсем близко. В темноте мы их не видим. Но это они.
- Вернулись, - сказал Бочкович и тихо добавил: - Нет наших товарищей
Мы снимаем шапки. Я слышу, как стучит сердце.
- Проверить и доложить, сколько у кого патронов, - произнес старшина.
Я уже давно проверил: два патрона и две гранаты «Ф-1». У остальных - того меньше. Счастливее всех Дементьев. У него девять патронов и четыре гранаты.
- Что будем делать?
Некоторое время все молчали.
- Попробовать прорваться к Советской Армии и вместе с ней войти в Николаев, - предложил Павлов.
- А Куприянов, Медведев? Ведь они идти не могут, - возразил Иван Дементьев. - Оставаться!
- Согласен, - сказал Хакимов.
- Михаил прав, - Никита Гребенюк помедлил и добавил: - Другого выхода нет.
Все согласились.
Бочкович сказал:
- Кто за предложение Дементьева?
Поднялось семь рук.
- Ясно. Принято. Прошу отдыхать на своих боевых местах.
Никто не опал. Каждый думал. Ныли раны. Невыносимо хотелось пить. А еще больше - жить. Ведь я так мало видел, так мало сделал
Ночь тянулась бесконечно долго. Где-то слышалась стрельба, она была похожа на раскаты грома - то утихала, то начиналась снова. Может быть, наши перешли в наступление? Но стрельбу мы слышали и вчера
- Бегут! Уходят! - громко закричал Хакимов.
- Миша, тряхни головой, отгони сон и не пугай людей, - спокойно посоветовал Никита Гребенюк.
- Идите сюда! Поглядите! - не унимался Хакимов.
И мы все подтянулись к двери. Нет, мой боевой друг не бредил. В сероватой мути можно было хорошо рассмотреть движение фашистских солдат. Да и уханье артиллерии усилилось.
- Ура! Наши! - закричал Куприянов.
- Подожди радоваться, - остановил его Бочкович. - Надо сначала разобраться.
Но чего разбираться? Наши войска вели бой на окраинах Николаева. Это началось наступление советских войск, в результате которого должна быть освобождена Одесса и весь Крым. А наш десант явился своеобразным предвестником, первой ласточкой, возвестившей жителям Николаева о близком и радостном дне
Гитлеровцы удирали без оглядки. Артиллерийская канонада усилилась.
Мы обнимали друг друга, целовались.
В порту появились советские бойцы. Они бежали к конторе, к нашему сараю. Ни о чем нас не расспрашивали, а подхватывали на руки и, перешагивая через трупы, выносили на улицу.
Здоровый, чернявый боец поднял меня и, словно ребенка, посадил на плечи. Я взвыл, солдат перепугался:
- Что с тобой, морячок?
- Больно! Ранена - стиснув зубы, я назвал своим именем место, которое мучительно болело.
- Извини, дорогой.- Он опустил меня на землю, присел. - Устраивайся на спине. Вот так.
Я положил руки на его шею, и он поднялся.
Так же бережно несли Куприянова. Остальные шли сами.
- Эка вы намолотили их. Поди, штук до тысячи валяется, - говорил боец. - Да и мы им дали жару. Теперь побегут до самого Берлина
Вначале нас разместили в ближайшем домике, а потом перевезли в госпиталь. Нас всего десять. Пятеро - Кузьма Шпак, Николай Щербаков, Иван Удод, Алексей Куприянов и я - находились в тяжелом состоянии. Михаил Хакимов, Ефим Павлов, Иван Дементьев, Кирилл Бочкович и Никита Гребенюк хотя и ранены, но считались «ходячими».
Одиннадцатый Юрий Лисицын.
Где остальные? Что с ними?..
Пришел к нам командир батальона майор Кота-нов. Он рассказывал о своих боевых друзьях, о том, что всех нас представили к званию Героя Советского Союза
Погибших десантников хоронили на высоком берегу Ингула. Проводить героев в последний путь пришли жители только что освобожденного города и воины Советской Армии.
Я был .прикован к койке, не мог видеть эту печальную картину. Миша Хакимов ходил туда. Вернувшись, он сидел у моего изголовья и долго рассказывал. Мы все собрались вместе, вспоминали. Каждому хотелось сказать что-то хорошее об Ольшанском, Головлеве, Волошко, Корде, Чумаченко, о своих боевых друзьях.