Как-то непривычно было сидеть на лесной полянке и слушать, как молоденькая, хорошенькая певица под аккомпанемент аккордеона пела нежным голоском:
- На позиции девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца.
И на суровых обветренных лицах партизан появлялись улыбки или какая-то тихая печаль.
Слушали концерт и пленные немцы, внимательно и сосредоточенно. А когда была показана сценка из оперетты «Свадьба в Малиновке», в которой Яшка-артиллерист и Гапуся отплясывают «тустеп», они так же, как и мы, от души смеялись и громко аплодировали.
На другой день я проснулся от автоматной стрельбы. Было еще совсем раннее утро. Стреляли где-то рядом. Я взял автомат, который всегда был под руками, и встал.
Партизаны с автоматами наизготовку спешили к дороге. Впереди виднелась фигура Гриненко.
Встретившись взглядом с одним из партизан, я спросил:
- Что за стрельба?
- Опять немцы прорываются к своим.
Вася Гриненко быстро растянул людей в длинную цепь, и мы двинулись в глубь леса, где было неестественно тихо, лишь порой хрустел валежник под ногами. Мы знали: они там, в чаще леса. Гриненко повернулся ко мне и сказал:
- Крикни им, пусть выходят и сдаются.
Я набрал побольше воздуха в легкие и крикнул что было сил:
- Немецкие солдаты, сдавайтесь! Мы гарантируем вам жизнь!
Молчание было ответом. Пригнувшись, мы побежали дальше. Каждый томился мучительным ожиданием выстрела. И когда ударил шмайсер, а за ним застучали маузеровские винтовки, стало как-то легче. По команде Гриненко мы открыли ответный огонь. Положив свой ППШ на пенек, я дал две коротких очереди, целясь в наибольшую гущину молодняка, где, по моему мнению, засели немцы.
И вдруг, когда стих первый шквал огня, раздался откуда-то совсем рядом надрывный голос:
- Русс, русс, нихт шиссен.
Из-за широкого ствола сосны показалась высокая фигура с изможденным, давно не бритым лицом. Он шёл, волоча одну ногу, и в руке держал грязную белую тряпку, непрерывно повторяя:
- Не стреляйте.
- Спроси его, много ли их там в лесу, - велел мне Гриненко.
Услышав немецкую речь, немец заметно оживился, и в его глазах затравленной собаки промелькнул еле заметный огонек -радости. Он быстро затараторил, как бы боясь, что ему не дадут все досказать до конца. Да, их была целая рота, но бандиты, простите, партизаны напали на них, и они рассеялись по лесу и теперь мелкими группами идут к Минску, на соединение с другими частями. Здесь с ним человек 20-25. Почему они не сдавались в плен и открыли огонь? Они боялись попасть в руки партизан, которые подвергают пленных немцев страшным мукам и часто сжигают заживо. А он отец пяти детей, и по своим убеждениям
Но здесь я его прервал. В сорок четвертом году у большинства пленных немцев, по их утверждениям, убеждения были отнюдь не нацистские.
Вскоре вслед за ним из леса вышли еще солдат 20 весьма жалкого и потрепанного вида, все они изрядно трусили. А один, самый молодой, совсем еще мальчишка, плакал навзрыд и совал мне в лицо фотографию своей матери.
Может быть, еще недавно сегодняшние пленные жгли деревни и села и угоняли мирных жителей на запад, а тех, кто не шел, хладнокровно пристреливали тут же на дороге. А может, эти были не из тех. Кто их знает? Они все обращались ко мне как к переводчику, а я сдержанно им говорил, что пленных у нас не расстреливают. Под небольшим конвоем группа пленных была направлена к нашему лагерю. А мы двинулись дальше. И тут Гриненко заметил мне:
- Тебе бы надо вернуться в лагерь. Попадет мне за тебя, случись что.
В это время партизаны обнаружили в кустах еще одного немца. Он выглядел несколько лучше своих товарищей и имел погоны унтер-офицера. Фашистские награды с его распахнутого и обнажившего волосатую грудь френча были сорваны с мясом, уцелела одна серебряная брошь, дававшаяся за участие в рукопашной схватке. Немец был спокоен и, улыбнувшись, сразу же начал плести, что он чуть ли не коммунист и искал случая перебежать на сторону партизан. А сегодня его чуть было не убили сами немцы-фашисты, которых он хотел убедить идти к русским, но он с ними еще рассчитается.
- Ладно, там разберемся, - сказал Вася и приказал мне строго: - Веди его в лагерь. Только поосторожней, что-то не больно мне нравится его рыжая нахальная морда.
А унтер улыбался во весь рот и приветливо мне подмигивал. Чего он радовался? Может, в самом деле, он ждал этого дня?
Когда мы двинулись к лагерю, я велел ему положить руки на затылок и идти, не оборачиваясь назад. Немец шел спокойно. В двух шагах от него шел я, держа свой автомат наизготовку.
Мой пленный был плечист и выше меня на целую голову, а на согнутых руках обозначились крепкие бицепсы. «Силен», - подумал я.
Когда лес сменился кустарником, нам пришлось идти через болотистую лужайку. Я уже забыл ту тропинку, по которой мы шли час назад, и приказал унтеру идти прямо. До лагеря было уже недалеко. Под нашими ногами зачавкала болотная жижа. Немец нагнулся, и его руки расцепились. Я разрешил ему отпустить их. Вскоре его ноги увязли по колено. Я сделал шаг в сторону и завяз в жидком болотном месиве выше колен. Немец обернулся и, улыбаясь, протянул мне свою здоровенную лапу:
- Камерад!
- Прочь руки вверх! - приказал я ему и, выбираясь из болота, на некоторое время опустил ствол своего ППШ. Все, что произошло потом, было стремительно и трудно воспроизводилось в деталях. Сильный удар ногой мне в грудь, невыносимая боль, автоматная очередь, которую я успел дать, падая на спину.
Через некоторое время я стоял перед начальником штаба бригады. Лицо его, как всегда, было строго, а глаза, Слегка прищуренные, холодно поблескивали.
- Во-первых, кто вам разрешил участвовать в прочесывании леса? Вы радист. А потом, что это за самоуправство - убить пленного немца. Тоже мне, герой! - Его губы скривились в презрительную гримасу.
Кровь бросилась мне в голову. Я рванул на груди гимнастерку и показал ему багровый след кованого солдатского сапога.
Начальник штаба приказал мне дать подробное объяснение случившегося и, выслушав, сказал, заметно смягчившись:
- Покажитесь врачу! А потом, поскольку вы знаете немецкий, займитесь пленными.
И я начал работу с военнопленными. У нас их было довольно много, и требовалось всех их передать тыловым службам наступающих войск.
Целыми днями крутился я среди серо-зеленой массы пленных гитлеровцев. Командовал, кричал, объяснял, допрашивал, ругался, выслушивал всевозможные заявления и объяснения, и когда поздно вечером ложился спать, в ушах звучала немецкая речь.
Трудно было навести порядок в тысячной массе пленных из самых разных частей.
На помощь мне пришел один из пленных немцев, рослый фельдфебель в мундире, гладко облегавшем его осанистую фигуру.
- Пардон, господин переводчик, - сказал он, щелкнув каблуками и приложив руку к козырьку. - Так у вас ничего не получится. Солдаты привыкли к команде. Если вы позволите, я наведу порядок. Людей надо разбить поротно, назначить дежурных.
- Ну что ж, попробуйте, - согласился я, уставший от людской сумятицы.
Фельдфебель оказался прав. Мне пришлось убедиться, что значит команда в германской армии. Словно загипнотизированные, пленные строились поротно и повзводно. Фельдфебель не стеснялся* в выражениях, но никто из немцев даже и не пытался возразить ему. Команда - и ее беспрекословное выполнение. И в плену фельдфебель оставался для них фельдфебелем.
Но были и другие немцы. Тогда же довелось мне познакомиться с ними.
Однажды на дороге, у леса, в котором скрывалось еще много немцев, остановился «виллис». Из машины выпрыгнули трое немцев и один наш лейтенант. У немцев на рукавах были повязки с надписью «Фрайес Дойчланд». Тут же они установили свою радиоустановку и начали вести передачу для тех, кто скрывался в лесу и делал отчаянные попытки пробиться на запад. Звучали проникновенные слова правды, обращенные к оболваненным и обманутым гитлеровской кликой немецким солдатам. К ним обращались представители новой, молодой Германии, зародышем которой и был созданный тогда комитет «Фрайес Дойчланд».
Через некоторое время-после этой радиопередачи из леса потянулись немецкие солдаты. Оборванные, грязные, голодные, они молча бросали оружие и боязливо озирались по сторонам.
Когда их набралось до роты, к ним подошел один из представителей Комитета, подтянутый, стройный светловолосый юноша.
Немцы мрачно и уныло смотрели на него. А он говорил страстно и убедитёльно, стараясь пробудить в этих людях все, что вытравила и вытоптала в них фашистская военщина. И он сумел найти отклик в их зачерствевших душах. Через некоторое время несколько человек из этой группы согласились пойти в лес и привести тех, кто еще скрывался там. Молодой антифашист тоже пошел с ними. Когда он благополучно вернулся, мы разговорились.
Звали его Вальтер. Сам он, будучи восемнадцатилетним солдатом, в первые дни войны перешел на сторону русских. И вот вместе с ними уже третий год идет на запад. Он верит, что будет другая, новая Германия - Германия
Гете и Шиллера, Баха и Бетховена, Маркса и Энгельса. Его отец, коммунист, умер в фашистском концлагере. Он всегда верил, что Вальтер, его сын, пойдет отцовской дорогой.
Когда Вальтер рассказывал, лицо его делалось серьезным и более взрослым, и теперь он уже не выглядел юношей. К вечеру они уехали. Их срочно затребовали под Вильнюс, где в это время была окружена большая группировка немецких войск.
На прощанье Вальтер крепко пожал мне руку и сказал:
- Будете в Дрездене, заходите по адресу- И он записал адрес на листке, вырванном из блокнота. Вальтер верил, что мы обязательно придем в его Дрезден, в один из красивейших городов Германии.
Мне не довелось навестить Вальтера. Улица, где он жил, была превращена в груду развалин, как и весь Дрезден, в результате массированного налета англо-американской авиации незадолго до прихода туда наших войск.
Вальтера я увидел позже на снимке в газете, издававшейся нашей военной администрацией в Германии. Он был сфотографирован с группой активных борцов за денацификацию и строительство новой, свободной Германии.
Осенью я вернулся в свою часть. И какова была моя радость, когда я встретил своих друзей, моих земляков: Лему Крылова, Федора Тихонова и Володю Кондратьева. Они все тоже только что вернулись с задания. Но некоторых из нашей дружной боевой семьи уже не было в живых. Мы с болью в сердце узнали о гибели нашего баяниста Володи Ястребова, скромного паренька Валерия Бурова и веселой Лиды Харитоновой. О многих ничего не было известно.
В свободное время мы гуляли по Москве, радуясь шумным светлым улицам, рекламам кинотеатров и всему, чем жила наша столица, в которой теперь все чаще гремели салюты в честь новых и новых побед нашей славной Красной Армии.
Но до конца войны было еще далеко, и мы это сознавали. Спешили посмотреть новые кинокартины, полюбоваться красотой столицы и поглубже вдохнуть атмосферу мирной жизни, когда не надо каждый миг ждать выстрела и можно спокойно спать в чистой постели.
С Николаем Кепановым довелось мне встретиться еще-раз. Было это осенью 1944 года в Москве. Он зашел в нашу часть. Был одет он в элегантный серый костюм, чисто выбрит, при галстуке. Я с трудом узнал его. Вместе мы были недолго. Поговорили, вспомнили отряд, погибших, поговорили о Ярославле. Николай сказал, что летит снова на задание. Потом я узнал от знакомых ребят, что их группа была направлена куда-то в Югославию.
Вместе с друзьями-земляками мне пришлось быть недолго. Одного за другим вызывало наше командование. Впереди были задания и спецкомандировки.
Еще тогда я задумал написать документальную повесть о своих боевых друзьях-товарищах, обо всем виденном и пережитом. Но время было не совсем для этого подходящее, да и не обо всем можно было писать в те дни. К осуществлению задуманного вернулся я много, много позже.
ВЕРНЫЙ СЫН ОТЧИЗНЫ
У каждой воинской части есть своя история. Написано немало книг о боевом пути той или иной дивизии, бригады, полка, эскадрильи, подводной лодки. В этих частях и сегодня, в памяти молодого поколения советских воинов, живут овеянные немеркнущей славой имена героев, навечно оставленных в списках своих частей.
Но как еще мало написано об отдельной мотострелковой бригаде особого назначения, о ее солдатах и офицерах, геройски сражавшихся в самых различных районах вражеского тыла. Какую замечательную, полную беспримерного мужества и самоотверженности историю можно было бы написать об ОМСБОНе. Некоторые из славных боевых дел этой бригады описаны ее офицерами- Героями Советского Союза Медведевым и Прудниковым - в их замечательных книгах «Сильные духом» и «Неуловимые действуют». Мне, комсомольцу сороковых годов, выпала большая честь быть воином этой части особого назначения.
Среди воинов ОМСБОНа было немало наших земляков-ярославцев. Личный состав наших курсов подготовки радистов был полностью передан в распоряжение ОМСБОНа. Кроме того, здесь служили, еще с самого начала войны, и другие ярославцы. В те годы нам были известны имена наших земляков Петрова и Хазова, которые неоднократно забрасывались в тыл врага, выполняя сложные задания. Михаил Петров геройски погиб в в 1944 году в Польше, в Яновских лесах, ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Недавно, собирая материал о ярославцах-партизанах, я посетил родину Героя Советского Союза И. М. Петрова, деревню Ширяйка Переславского района. Из родных героя там уже никого не осталось Но Мишу Петрова помнят, о нем знают. Рядом с деревней вырос поселок Кубринск, главная улица которого носит имя Петрова. Зашел в школу, новое современное здание. В новой школе есть комната боевой славы. На стенде - фотографии Героев Советского Союза. Вверху портрет Миши Петрова. С портрета смотрит простое, добродушное русское лицо. Таким он живет в сердцах юных пионеров, как бы напоминая, что самый глубокий смысл жизни советского человека заключается в его беззаветной преданности и служении своей Отчизне и своему народу.
В Ширяйке живет сегодня учитель Миши Петрова Сергей Алексеевич Кусин. Он с сердечным волнением вспоминает своего бывшего ученика. Рассказывает о детстве Миши, о его семье. В большой семье Петровых Миша был старшим. Рано пришлось узнать ему крестьянский труд. Миша унаследовал мужественность отца и добродушие матери. В деревне его любили за уважение к старшим, за готовность заступиться за слабого, за открытый, полный доверия взгляд.
По окончании школы Мишу направили на курсы счетоводов, семье нужен был помощник. Работая в колхозе, Миша свободное время отдавал книгам и спорту. Он был сильным, плечистым парнем, но не любил драк. И если где-либо затевалась ссора, он всегда разнимал расходившихся парней. Но трусом он не был. Как-то осенью произошла в деревне кража. Были украдены соты с медом. На другой день она повторилась. Миша вызвался покараулить ночью. Притаился у овина. В темноте ночи смутно вырисовывалась спавшая деревня. И вдруг - двое. Миша бросился к месту, откуда доносился треск ломаемого дерева. Во тьме перед ним выросли две мужские фигуры.
В руке одного что-то сверкнуло. И в этот же миг двое бросились на Мишу. Он ловко вывернулся и сильным ударом сбил одного с ног, другой же больно ударил его чем-то металлическим по голове. Завязалась отчаянная схватка двоих вооруженных с одним безоружным. Когда на шум из изб стали выбегать люди, воры поспешили удрать, оставив на месте огромный нож. Миша в драке получил несколько ран, но не уступил ворам.
И вот настало время призыва в армию. Как водится у нас на Руси, вся . деревня провожала своих парней на воинскую службу. Были тут и песни под гармонь, и слезы, и напутствия стариков. Кто из нас, комсомольцев тех далеких довоенных лет, не мечтал стать летчиком, моряком или пограничником.
Мише довелось служить в пограничных войсках. С гордостью встал он на охрану границ Союза Советских Социалистических Республик. И те, кто доверил ему охрану священных рубежей нашей советской Отчизны, не ошиблись.
Погранзастава, где он нес службу, стояла неподалеку от реки Сан, которая являлась естественным пограничным рубежом.
Как-то вызвал начальник заставы комсомольца Петрова к себе.
- Назначаю вас старшим дозора. Имеются оперативные данные, что сегодня ночью на участке нашей заставы попытаются прорваться два матерых немецких разведчика. Ваша задача - взять их живыми, даже если они окажут вооруженное сопротивление.
К этому времени Михаил Петров уже имел опыт борьбы с нарушителями границы, на его счету было несколько задержанных лазутчиков.