Рассказывал про такой случай один из парней в его роте, сам видел, возвращаясь после излечения через какой-то из дальних переходов. Дескать, вдруг погранцы закрыли проход, опустили шлагбаум и, по словам рассказчика, «вдумчиво засуетились». Результат суеты нарисовался уже минуты через три в образе бэтра, щедро разбрасывающего питательную донецкую землю из-под колёс и шустро углублявшегося в сопредельную темноту.
Итогом операции стал пригнанная на КПП древняя крытая «шишига» и длительные переговоры кого-то с погранцами, окончание которых боец уже не застал. По отрывочной фразе, однако, брошенной веселящимся дээнэровцем (переход был у соседей) он понял, что некие наивные ухари добровольцы посчитали, что раз степь, то её никто не охраняет, и приборчиков внимательных нет, и попёрлись внаглую. Хорошо, что рация у них была правильно настроена, на правильную волнукогда услышали приказ команде бэтра стрелять в случае продолжения грузовиком движения, остановились, обозначили себя светом и по радио.
В общем, энтузиасты просачивались, полагая, что тут всё мёдом намазано и им сейчас же дадут оружие и направят на фронт. А казачки встречали их неласково. Бросали на подвал и начинали задавать вопросы. И если некто в течение первых пятнадцати минут не успевал убедить их в своей пушистости и добронамеренности, то приходилось такому добровольцу несладко.
Нет, как рассказывал Алексею один казачок в Алчевске, куда Кравченко заехал по переданной из Брянска просьбе посмотреть на состояние бабушкиного дома и был принят там подозрительными патрульными Головного, никаких таких пыток и жестокостей. Людишек били вдумчиво, чтобы посмотреть, кто как держать будет экзекуцию. И в зависимости от этого уже определяли дальнейший путь добровольцана окопы на пару неделек, для дальнейшего вдумчивого наблюдения, на подвал дальше, или жепо законам военного времени, как укровского шпиона. «Но то редко совсем, заверял казачок, заглаживавший за немудрящим столиком вину перед «правильным» Алексеем за первоначальную подозрительность. Когда точно всё со злодеем ясно. И то иной раз просто выкидывали его между блок-постами, когда подозрения были, а доказательствнет. Не звери, чай».
Анне-хозяйке подобное, понятно, не грозило, но она всё равно начала преданно смотреть на Томича и развёрнуто отвечать на его вопросы.
Выяснялась с её слов интересная ситуация. Ежели прежде, «при хохлах» бизнес сдачи квартир был достаточно хорошо налажендолю за спокойствие давали участковому (присутствующий мент пожал плечами (он-де новый, тогда не работал), кому-то ещё наверх по милицейской линии и немногов жилконтору, чтобы те по своим каналам не устраивали подляны в самые те моменты, когда на квартире милуется парочка, то после смены власти жилконторские остались, а вот с милиционерами пошли разные заминки. Так это сформулировала Анна. И довольно скоро на подобных ей хозяев вышли ребята, что называется, с окраин. Ну, или со спортивных клубов. Сначала рядились под ополченцев, но в конечном итоге довольно быстро обозначили свою настоящую принадлежность к бандитам. «К мафии», как сказала Анна.
Жить всем надо, так что взаимовыгодный вариант «налогообложения» нашли быстро. И всё было хорошо, бандиты вполне исполняли свои обязательства, когда надо было регулировать разные спорные ситуации. Анну вот не обижали ни разу, да она и дела с ними не имела. Встречалась раз в неделю с одним человекомдаже не она, а муж её, тот получал оговорённую долю, и всё. Жильцы ничего и не знали о потаёных от них сторонах квартирного бизнеса.
Но с месяц назад тот человек зада вопрос: кто, мол, живёт, в частности, у неё из постоянных. А на её трёх квартирах постоянно жил только вот он, Алексей. А когда парень узнал, что жилец из военных, то потребовал описать его и узнать фамилию.
Да, вспомнил Алексей, точно! приходила она с каким-то якобы требованием указать данные проживающих жильцов. Дескать, власти какой-то учёт вводят, Ну, ему скрываться было не от кого, так что он фамилию назвал и со спокойным сердцем обо всём забыл. А оно вон как повернулось.
Анна как раз в это время страстно заверяла Томича, что не знала, для чего это надо было представителю «крыши», а то бы ничего ему не говорила.
Врёт, конечно, ссориться с бандитами ей было совсем не с руки. Но, конечно, знай она, что сотрудничество с ними закончится гранатой в окошко и разгромом квартиры, то точно попыталась бы обвести их мимо темы. В общем, тётка-то не злая и не предательская даже. Просто хитрая, как все хохлушки и на выживание любой ценой нацеленная. На выгодное выживание. Этакий украинский прапорщик в юбке
Адреса крышевателя она, конечно, не знала, но номер телефона продиктовала и рассказала, когдапримерно, ибо по факту время встреч колебалосьнадо было ожидать следующей с ним деловой встречи.
Алексей, правда, про себя заключил, что паренёк вряд ли придёттеперь, когда стало ясно, для чего он собирал данные на военных. Но ясно было и то, что в отсутствие подлинного, установившегося правопорядка «мафия» эта доморощенная за своими деньгами непременно вернётся. Собственно, правопорядок и отличался-то на Украине от чисто мафиозного тем, что дани и поборы шли милиции, а не бандитам. Хотя тем тоже своё перепадалоподчас и от милиции.
В России, что ли, не так? Там просто в систему всё собрано, потому и беспредела мало. Уж кому как не Алексею Кравченко было об этом знатьс его-то опытом работы в «Антее»!
Вот так, за полезным разговором и провели время, покуда не подошла вызванная Томичем машина, и тот с задержанной и сопровождением отправился в управлениезакреплять показания, как сказал. Лёшке он посоветовал продолжать быть осторожнымибо не сегодня ещё злыдней повяжут, а лучше бы и вовсе отправлялся он по месту службы и не отсвечивал.
Тот пожал плечами, покивал. Оговорился лишь, что зайдёт в больницу только, Ирке её вещички передать, что в квартире забрал, телефон да документы. И сразув располагу. Максимумможет, ещё домой к ней метнётся, ежели понадобится девочке что-нибудь оттуда. Да и мать её успокоить, что с внуком сидит. Самому, конечно, оно не с руки будетзвонить с такими известиями, вот Ирка сама и позвонит. Ежели верно то, что не очень опасное у неё положение со здоровьем.
Всего этого Алексей, конечно, Томичу перечислять не сталвсё ж человек ещё посторонний, хотя, похоже, свой парень. Обдумывал он эти и дальнейшие шаги как раз по пути на рынок за гостинчиками и, главное, новыми симками.
Тревоги никакой не испытывалвот как-то до сих пор всё некогда было позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы приоткрыть той путь в себя. Расслабился, правда, вчера с Настей Что теперь Ирке говорить Как быть теперь вообще со всем этим, что свалилось так внезапно? Блин, действительно получается предательство какое-тоне успело любимую девушку ранить, как он тут же ночь с другою проводит!
Ну ладно, любимая тутдля красного словца, конечно. Хорошая Ирка девка, всё с ней у них хорошо. Но любви он к ней никакой не чувствовал. Ну то есть как никакой? Не голый секс-то ведь у них с нею! Значит, чувство какое-то есть. Ну, не любовь, ладно. Значит, тогда дружба такая. Когда мужчине под сорок и женщине за тридцать, они уже имеют право на подобную дружбу? Ну, чуть сдобренную сексом. В этом возрасте секс уже не является проявлением именно любви. Или высшей точкой только любви. Не молодые уж. Пожили, потрахались каждый вволю. Дело оно, конечно, такое, что не пресытишься до конца никогда. Но и прежняя сакральная рольне, уже нету её. Секс в их возрасте становится всего лишь одним из проявлений дружбы. Ну, как будто выпить вместе.
Хм Мужних жён это, понятно, не касается, в очередной раз начинал Кравченко запутываться в подобных рассуждениях и плавно переходить на лёгкую стадию мужского шовинизма. Тамдело иное: семья, дети, долг чистоты перед мужем. А если женщина свободнатак в чём проблема? Конечно, в идеале было бы, чтобы ещё и мужчина был свободенвсё же гулять при наличии любимой семьи не есть гут.
Так ведь и не гульба же тут! Ну, у него тут. Семья там, а войназдесь. Стресс боевой. И послебоевой. Но тоже снимать необходимо. Когда адреналин уходит после бояколенки подчас слабеют. И в груди что-то бесится мелко-мелко, будто дрожит голое на морозе
А под обстреломтак оно и без всякого адреналина всё дрожит: вжимаешься в стеночку, желательно бетонную, поделать ничего не можешь с хлопающей по тебе снарядами, будто мухобойкой, смертью. И лезут в голову всякие ненужные мысли. Хотя и не мысли на самом деле вовсе, даже и не чувства, пожалуй, а инстинкты, что ли. Словно каждая клетка организма твоего вспомнила себя первобытной амёбою, которую сейчас жрать будут. И ползёт с каждой этой клеточки в мозг вопль инстинкта самосохранения. А мозг ужасается. Крепко так ужасается иногда. Иногда и выносится от ужаса. Видал Алексей Кравченко пару таких случаев, а ещё больше рассказывали.
Чем такое снимать после боя? Особенно когда оно накладывается на вид разорванных тел тех, кому не повезло, на запахи свежей крови и сгоревшего человеческого жира, что шелушится чёрными потёками на горелой броне, на звуки обрывистого треска огня, обгладывающего стропила разрушенного дома, и всхлипывающего дыхания-стона раненного в грудь товарища Чем такое снимать, тем более, что знаешь: от этого не избавишься до конца жизни, ибо оно сразу и навсегда вцепляется в душу? Водкой? Конечно! Но она опасна. Она просто опаснаи для воина, и для армии. Глоток после бояно не более. Иначе от бутылки вскоре будет не оторваться. А постоянно пьющая армияэто Как те ушлёпки «айдаровские» в октябре под Трёхизбенкой, настолько ужратые, что даже не соображали, чья и зачем ДРГ их в ножи берёт
А мужских стрессоснимающих удовольствий создававший Адама жестокосердный Саваоф придумал совсем мало. Драку, алкоголь и женщин. Драки тут в количествах, давно уже пресыщение настало. Водкаштука обоюдоострая Остаются только женщины.
Тоже, конечно, обоюдоострые штучки Но так оно, возможно, и к лучшему
Вот так капитан Кравченко размышлял о том, о сём, панически отскакивая в сторону от тех тем, которые подводили к конкретике нынешней ночи и нынешнего утра, к Насте и Ирине, и к тому, что дальше делать.
Как бы в параллель к этим мыслямили в промежутках, что ли, он закупал запланированное, менял деньги, уминал пельменьки под водочку в «Бочке», потом ехал на такси к больнице по Оборонной. Затем поднимался на этаж, попутно вспомнив и сравнив здешний чуть заброшенный, но порядок, с раскорёженной танковыми снарядами, а потом ещё и заминированной и взорванной украинскими карателями при отступлении больнички в Новосветловке
Здесь, говорили, тоже что-то взрывалось летом, но теперешние ухоженные бежевые коридоры с линолеумом цвета морской волны, всё чистенькое, представляло бесконечно разительный контраст с тем, что Алексей видел там ещё в ноябре. Говорили, правда, что там в декабре начали всё восстанавливать, как раз у Ирки как-то лежали, смотрели какой-то фильм по «Луганску-24», а там вдруг врезались новости со ссылкой на какое-то «Луганское информационное бюро». Как раз про ту несчастную больничку, что, мол, сам глава распорядился её отремонтировать Но в его, Алексея, внутренней картинке это ничего не менялона ней так и стояла та несчастненькая, двухэтажная, словно сгорбившаяся и с вырванными глазами больничка
Номер палаты, где лежала Ирка, они с Мишкой выяснили ещё вчера. Сейчас же он закрыл и ещё одну вчерашнюю тему. Ирину давеча записали чуть ли не как безымянную, потому как никаких документов при ней не было. А значит, обращение с нею вполне могло быть не ахти. В итоге имя-фамилию с его, Алексея, слов всё же вписали, но за обещание завтра же занести и показать паспорт пациентки. Что он сейчас и исполнил, забрав его у Томича. С удовольствием узнав заодно, что вчера же, после операции, перевели его женщину в другую палату, повыше качеством и двухместную. Скорее всего, произвели впечатление Мишкины корочкиКравченко, как и теперь, был в гражданке, и потому едва ли мог составить конкуренцию маленькой багровой книжечке.
Там у неё даже и охрана выставлена, со значением просветили его относительно нынешнего высокого положения подруги.
В общем, поднимался наверх Лёшка, хоть и удивившийся последнему известиюни о чём подобном, вроде, речи не было ни с Митридатом, ни с Томичем, в настроении приподнятом и даже несколько просветлённом. Вроде бы разрешаются проблемы потихоньку. С Иркой, по словам врачей, тоже всё вроде бы тьфу-тьфуконтузия, да, баротравма, что ж, но опасных для жизни ранений нет, на порезы, что были, наложены швы, пару-тройку дней понаблюдать, и можно будет домой забирать.
А главное, буквально на входе в здание пришло, как просветление, решение его запутанной ситуации. Разумеется, никаких признаний и хныканий по Насте он производить не долженпоследнее, чего на самом деле хочет женщина, это признания в измене. Была о том передача по телевизору. Ток-шоу или как там оно называется. Потому что такое признание отрезает всякий луч надежды на сохранение прежних отношений. А этого-де ни одна любящая женщина не желает. Как бы ни настаивала на признании измены.
Так что никаких признаний, никаких изменений в поведении. А чтобы случайно ничего ненужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы. А что в голове? А в голове у насход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и выпирает сейчас.
Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимостистранно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно та придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:
Вы кто такой будете?
Алексей посмотрел на неё внимательно:
А вы?
Тёткаабсолютный типаж рыночной бабищи, только к тому же и ростом крупнаянахмурилась:
Палата под охраной. Документы предъявите!
Ага, это становилось интересно. Показать ей, что ли, офицерское удостоверение и поставить раком? Ну, то есть, по стойке «смирно». Но настроение было хорошим, бодрящим, потому он спросил заботливо:
А у тебя, родимая, есть документы, подтверждающие твоё право спрашивать документы?
Тётка, чувствовалось, поплыла. Она явно не привыкла получать такой наглый и уверенный отпор. Пауза затянулась.
Ладно, во-оин-н, с непередаваемой офицерской интонацией, употребляемой в русской армии, наверное, со времён царя Гороха, проговорил Кравченко, свободна пока. Доложись караульному начальнику, чтобы приказал тебе изучить «Устав гарнизонной и караульной службы».
И прошёл в палату. К Ирке.
Толстуха не сделала даже попытки ему помешать.
Ирка лежала на койке бедная и бледная. Левая рука, лежавшая поверх одеяла, была перевязана от плеча и до локтя. Правая скула, как раз обращённая к Алексею, багровела большим синякомтут, видать, и приложило девочку обо что-то ударной волной. Глаза были глубокие, словно запавшие в синеву подбровья. И вся она казалась маленькой и как будто усохшей. Господи, она как котёнок, брошенный в подворотне!
Кравченко грохнулся перед нею на колено, как перед знаменем части. Нежно, но крепко взял в ладони предплечье её правой руки, приподнял к губам и стал целовать. К её губам прикасаться пока побоялсямало ли, как там у неё, что болит из-за перенесённого удара.
Лицо Ирки осветилось, а в запавших глазах проснулись огоньки. Показалось, что сиреневые. Хотя глаза у неёон помнил прекраснокарие.
Лёшечка, прошептала она воздушно. Лё-шеч-ка-а Ты пришёл!
Алексей всё-таки решился прикоснуться к её здоровой щеке губами.
Я ещё вчера приходил, ах, глупо, будто оправдываешься или, ещё хуже, хвастаешься, обругал он тут же себя. Не пустили, эскулапы фиговы! Тебя вон как охраняют, даже вон сегодня пришлось прорываться.
Это он попытался перевести свою ошибку в шутку.
Удалось не совсем. Глаза Ирины обратились куда-то за него. Алексей обернулся. В щели приоткрытой двери торчала голова давешней охранницы, которая таращилась на сцену у постели.
Алексею захотелось выстрелить ей в рожу. Правда, напитавшийся образами смертей разум тут же подкорректировал желание: выстрелить захотелось шваброй, обутой в мокрую тряпку. Но чтобы и в этом случае дуру-ополченку вынесло отсюда кверху ногами.