Ничто не могло омрачить эту радость, это предвкушение счастья. Даже во время очередного осмотра не смогла скрыть охватившие чувства, да и не пыталась. Лицо Варино так и сияло.
А вот майор, наоборот, хмурился. Ещё мрачнее стал, узнав причину Вариной радости. Но девушка уже не обращала внимания на такие пустяки. Майор долго щупал руку, глядя то на обрубок, то в счастливые Варины глаза. Взвешивал что-то в уме, прикидывал, вздыхая. Наконец объявил:
Мне жаль, что так получается. Гангрена прогрессирует. Придётся оперировать.
Гиль Давидович со скальпелем в руке застыл перед кушеткой, на которой лежала без сознания его женщина. Да-да! Он считал её своей женщиной и ни с кем делить не собирался. Даже мысли не допускал. Наркоз лишил Варю чувств и сил к сопротивлению, но на прекрасном личике застыло гневное, словно укоряющее его, выражение. Давно пора бы начать, но он всё медлил. Липкий пот струился за ушами и по спине. Тут вспомнилась майору та тёмная ночь, когда, выбравшись на улицу перекурить, подошёл он, как обычно, к окну Вариной палаты, посмотретькак она там. И различил в потёмках силуэт проклятого лейтенанта рядом с ней.
Он мог прогнать соперника, имел законную для этого власть. Но поступил умнее: сдержался и стал слушать. Тихие голоса, доносящиеся через приоткрытую форточку, терзали сердце майора. Он услышал, как воркует его женщина с Заровнядным (прямо здесь, в его госпитале!), и ток ревности ударил по мозгам: «Тоже мне голубки! Что ж, Варя, крылышко тебе придётся подрезать, чтоб не упорхнула. Так надо, сама виновата. Сказал же, что будешь только моей!»
С такими думами разрезал он скальпелем плоть нежного девичьего плеча, а добравшись до кости, взялся за пилу с острозаточенными зубьями. Медсестра-ассистент, стоявшая напротив, впервые видела слёзы на глазах начальника госпиталя. Как же зол был майор в ту минуту на Заровнядного! Да, и на Варю! Как не хотел он кромсать эту плоть, но проявил твёрдость. «Безрукая ты станешь ему не нужна. Никому не нужна. Только мне!»
Уже несколько дней Варя ничего не ела. Лежала, отвернувшись к стенке, разглядывала трещинки на белилах. Молчала и плакала. Плакала и молчала. Заровнядный не появлялся, и не было весточки от него. Пропал лейтенант, как говорится: ни слуху, ни духу! Да и не знала Варякак сможет предстать теперь перед любимым Женечкой-женишком. Одно делокисти нет, другоевсей руки.
Зато майор навещал часто. Заходил, хоть ненадолго, по нескольку раз на дню. Пытался поговорить, подбодрить, утешить. Рассказывал о чём-тоВаря не слушала. Поглаживал отвернувшуюся женщину по спине
Время шлоа онотолько оно, в таких случаях и лечит. Выплакала Варя все отпущенные на это дело слёзы, да и закончила необъявленную голодовку. Стал постепенно доходить и смысл речей майора, которые тот вёл ежедневно.
Не нужна ты ему, Варя, без руки-то. Забудь этого лейтенантишку, несерьёзный он человек, ненадёжный. Он и бабник, и выпивоха. Поди, уж с кралей новой милуется, а ты тут страдаешь. Из-за него страдаешь. А он веселится где-то, о тебе и не вспомнит.
Речи эти поначалу раздражали Варю так, что еле сдерживалась, чтоб не расцарапать рожу начальнику госпиталя. Потом, привыкнув, она пропускала их мимо ушей. А позже вынуждена была признать: как ни крути, а майор в чём-то прав.
Ты на себя посмотри. Красавица! Вся жизнь у тебя впереди. Семья у тебя будет, и всё у тебя будет хорошо. Ну, а этого прощелыгу забудь.
Гиль Давидович теперь лично тщательно отслеживал приходящую почту. Письмо Заровнядного перехватил и Варе не показал. Лейтенанту же ответил сам: рассказал во всех подробностях об ампутации и передал якобы Варину просьбузабыть о ней и искать счастья с другой.
Ты прости меня за тот случай в лесу. Набросился на тебя, но в этом не я, а твоя красота виновата. Ты и сейчас мне нравишься! гнул своё Гиль Давидович.
Что, и без руки? впервые ответила Варя приставучему майору. Тот чуть не подпрыгнул от радости: «Наконец-то клюнула!» Вслух же как можно спокойнее сказал:
Рука? А что рука? Главноеостальное всё на месте.
В Варином сердце что-то шелохнулось. Пусть инвалидка, но она ещё кому-то нравится. Да и не «кому-то», а начальнику госпиталя; да и звание у негомайор, не хухры-мухры.
Через пару дней он завёл «новую пластинку»:
Ты вот что, Варя Лечение твоё закончилось, дольше держать тебя здесь не могу. Ты по инвалидности, конечно, можешь вернуться в тыл. Но вот что я тебе предложу: оставайся здесь, в госпитале. Будешь санитаркой, за ранеными красноармейцами ухаживатьдело почётное. Паёк у нас фронтовой, хороший. Да и вообще с продуктами проблем нет, солдаты в благодарность дарят. К званию тебя представим, негоже в ефрейторах засиживаться. Побудешь сержантом, потом и «старшего» получишь. Медали будут, всё как положено. Ты прикинь: война к концу движется, а после войны всё этои звание, и медалидумаю, пригодится.
Варя недолго прикидывала. Да, что там! Куда ей ехать? В тылу и рабочие голодают, а ей, инвалидке, и пайку совсем махонькую положат. «Кому я там нужна? Ещё и без руки!» И аргументы, приведённые начальником госпиталя, показались вполне убедительными.
Стала Варя к новой жизни привыкать. Выделили ей каморку при прачечной. Тяжело поначалу с одной-то рукой приходилось. И уборка помещений, и уход за раненымивсё доставляло немало хлопот. Не говоря уж о стирке и глажке белья тяжеленным чугунным утюгом, наполненным раскалёнными углями. Но ничего, втянулась. Покрикивала даже на раненых, нарушающих дисциплину. Ну, а нарушения-то какие? Тихонько по сто грамм опрокинуть, да покурить тайком в палате.
Вот и опять. Зашла к тяжелораненым, и ненавистный табачный запашок так и шибанул в ноздри. Варя рассержено глянула на новенькогомолодого, довольно симпатичного солдата. Тот, изогнувшись на кровати, торопливо прятал под ложе бычок.
Ты мне тут пожар устроить решил? Шагом марш на улицу!
Не дури, сестричка! солдат, светловолосый и круглолицый, облокотившись, уныло смотрел ей в глаза. Какой там шагом марш? Марш без ног не бывает.
Варя осеклась и, сделав вид, что не расслышала, вышла. Этому отвоевавшему своё безногому бойцу со звонкой такой фамилиейЗвинякин, замечаний насчёт курения она больше не делала. Старательно «не замечала» появлявшийся время от времени табачный запах в палате.
Шли дни, недели Наши вновь гнали фрицев по всем направлениям. Передовая ушла далеко, и госпиталь собирались переводить ближе к фронту. В связи с этим тяжелораненных отправляли в другие госпитали, а «лёгких» старались скорее подлатать и выпихнуть в боевые части.
И чего только не насмотрелась Варя в эти дни! Кто-то рвался на фронтбить врага; кого-то выписывали недолеченным, с кровоточащими швами, напутствуя: «По дороге заживёт, только не забывай про перевязки!»; а некоторые всеми правдами и неправдами пытались избежать передовой.
Имелись в госпитале такие ушлые типы, с давно уж залеченными ранами, но, тем не менее, остающиеся в тылу. Это люди, нужные начальству: со связями, могущие что-то необходимое достать, либо стукачи. Вот за этими-то «долгожителями» госпиталя, за тем как лезли они из кожи, изворачиваясь, словно ужи на сковородке; как пытались хоть на денёк отсрочить неизбежную выписку и отправку на фронт, наблюдала Варя с нескрываемым презрением.
В те дни впервые заговорил Гиль Давидович о свадьбе:
Ты, Варя, сама посуди. Я человек и военный, и врач в одном лице. Это же для семьи лучше не придумаешь. И почёт, и уважение, и за твоим здоровьем присмотрюхорошо ведь, когда доктор всегда под рукой.
Варя отказывалась, но как-то вяло. И Гиль шёл на штурм:
Да, я немолод. Но что молодёжь? Ветер в голове, опыта жизненного нет! А ячеловек серьёзный. Тёртый калач! Да, не красавец. Но и не донжуан, по бабам бегать не стану. Соглашайся!
«Ну, а что делать? Обстоятельства изменились. Безрукую кто ещё замуж возьмёт? Но этот старый волосатый еврей! Ведь придётся с ним и постель делить! Или как? Стерпитсяслюбится?» Так размышляла Варя, слабо надеясь в глубине души на какое-то чудо, но ухаживаний майора теперь не отвергала.
Раненых в госпитале оставались считанные единицы. Безногий Звинякин всё покуривал в опустевшей палате, ожидая отправки домой. Однажды, зайдя проведать, увидала Варя, как Звинякин, торопливо затушив бычок, размахивает рукамидым пытается разогнать. Девичье сердце дрогнуло, пожалела инвалида.
Почувствовав в этом солдате что-то близкое, родное, присела Варя к нему на краешек постели. Они разговорились. Звинякин рассказал, как чудом остался жив, подорвавшись на мине. Показал затёртое довоенное фото, на котором стоял, держа на руках младенца, а рядом молодка.
Это жена и сын Павлик, наш первенец. До войны аккурат на Первомай по городу гуляли и сфотографировались.
Солдат широко улыбнулся, глядя на родные лица. И Варя вновь отметила, что он довольно симпатичен. Приглядевшись внимательней к фото, она удивлённо спросила:
Так ты из Кирова? Знакомое место. Это ж кинотеатр «Колизей»? Точно!
Варя рассказала Звинякину об эвакуации, о двух годах в Кирове. Вскоре нашлись и общие знакомые с Филейки. Уходя, она задержалась в дверях:
Вот что. В палате ты один остался. Так кури уж, не прячься, чего там.
Спасибо, Варя! Уважила!
Да что мне, жалко? Дыми себе на здоровье
Вечерами появилось свободное время. Варя подолгу засиживалась теперь в комнатке Гиля. Он поил её духмяным чаем, монотонно рассказывая о себе. Весна была в разгаре, но по ночам иногда ещё веяло холодком. Гиль подтапливал печь, и дровишки уютно потрескивали, создавая какую-то мирную, домашнюю атмосферу.
«Может взять прямо сейчас, да и согласиться?» Варя представила, что будут жить они вот тактихо, мирно. Вести неспешные беседы за духмяным чаем по вечерам, под треск дров в печи. И так захотелось ей покоя и мира!
Майор нёс какую-то чушь. Варя не слушала, думая о своём. Затем тихо сказала, перебив:
Я согласна.
Майор ещё говорил, не понявс чем она согласна. Потом до него дошло, но он, не поверив ушам, переспросил:
Ты что-то сказала?
Варя молча разглядывала чаинки на дне стакана.
Варя, ты что-то сказала. Повтори!
Она посмотрела как-то странно на майора, словно не понимаяоткуда он тут взялся. И выдохнула:
Да, Гиль. Я согласна.
Согласна? Согласна Ну и ладушки, ну и ладушки, голос майора затрепетал, сделавшись чужим, незнакомым; от обычного спокойного тона не осталось и следа. Свадьбу, когда же сыграем свадьбу? Эх, этот переезд, будь он неладен. На новом-то месте когда ещё обустроимся, да и работы навалится Не-е-ет, ждать не станем. Сейчас нужно всё делать, сейчас!
Варя пожала плечами:
Ты мужчина, тебе решать.
Да-да, конечно, губы майора задрожали от радости. Вот что, послезавтра! Нет, отставить, послезавтра комиссия, а вот в субботу. Да, в субботу. Другого варианта, пожалуй, нет. Свадьбу сыграеми в путь, за госпиталем, на новое место. Семьёй!
А удобно тебе в субботу? неуверенно спросила Варя.
Шабат? Гиль Давидович усмехнулся. Ну, я хоть и еврей Но советский еврей! А советскому еврею всё удобно. Со всяческими предрассудками я давно покончил, иначе бы мне и жениться-то на тебе нельзя Так что в субботу!
Как скажешь, Варя не могла разобраться в чувствах. Нет, не так она представляла когда-то в девичьих мечтах этот, один из главных моментов жизни. Всё было донельзя обыденно, и на душе стало как-то тоскливо. Стрелки часов перевалили за полночь. Она встала, чтоб идти к себе. Гиль тоже вскочил. Обнял её, точнее схватил, прижав к стене. Она пыталась вывернуться, с одной рукой это плохо получалось.
Ну, ты чего? Варя! Мы же
Не «мы же»! До свадьбыне дамся!
Майор опешил, чуть сбавил обороты, но сразу так остановиться не мог. Возня ещё продолжалась, тут у Вари из-за пазухи вывалилось что-то. Клетчатый свёрточек лежал на полу. Гиль нагнулся и, подняв, развернул. На его потной ладони лежала иконка, подаренная Варе Заровнядным, её Женечкой-женишком. Повисла неловкая пауза. Майор, прищурившись, разглядывал находку. Наконец изрёк:
Так вот она где.
Варя молчала, потупив глаза, словно школьница, попавшаяся учителю со шпаргалкой.
Вот что. Ладно, с этим делом до свадьбы я как-нибудь обожду, не страшно, майор поднял глаза и, сунув иконку Варе под нос, продолжил. А вот от этого его подарочка нужно избавиться. Прямо сейчас. Ты должна порвать с прошлым. Раз и навсегда.
Варя взяла образок, молча смотрела на него, вспоминая слова Заровнядного: «На счастье, Варюшка. Береги его, и будет всё у нас хорошо!» Рука с иконкой предательски дрожала. Богородица с Младенцем на руках грустно взирала на них. «Не будет хорошо, Женечка, не будет!» Она быстро нагнулась к почти прогоревшей печи. Хлопнула заслонка, и пламя, видимое в узкую щель, стало чуть ярче.
Гиль Давидович стоял, переваривая её поступок, словно язык проглотив. А она вышла, не простившись, тихо притворив дверь.
Образок разгорался. Пламя, охватившее его, становилось сильнее, жарило Варю, словно это она оказалась в печи.
Варя вскрикнула и проснулась. Госпиталь горел. Старое здание школы, в котором он размещался, полыхало как хворост. Огонь быстро распространялся, спешил захватить всё вокруг. Слышались крики: «Тревога! Пожар!» Доносился топот ног, звон бьющегося стекла. Едкий дым царапал горло. Вскочив, Варя бросилась к окну (по двери уже бегали огненные языки).
Она долго возилась с неподдающимся шпингалетом, дышать становилось всё труднее. Наконец, хрипя от нехватки воздуха, запустила она в окно попавшимся под руку чугунным утюгом. Стекло разлетелось вдребезги. Оцарапанная Варя, кашляя, еле вывалилась из окна на землю. Ей помогли убраться в сторонку. Подбежал Гиль, осмотрел, ощупал. Немного отдышавшись, приняла протянутую майором фляжку. Колодезная вода ударила холодом в горло. Варя огляделась. Солдаты ещё пытались поливать пламя из вёдер, но, кажется, они понимали: это бесполезно, зданиюкирдык!
Отставить! заорал майор. К пожару не подходить, пусть догорает! Воду всем лить на ту избу!
Он махнул рукой в сторону соседней хаты, куда ветер уносил искрящиеся огоньки, и солдаты, мелькая вёдрами, вновь забегали.
Ничего. Документацию вынесли, лекарств почти и не было, пострадавших, вроде, не видно, говорил он, глядя на пожар, Варе. Сама-то как, цела вроде?
Варя не успела открыть рот, как застыла в ужасе. Из пылающего госпиталя донёсся дикий вопль. Майор взглянул недоумённо на Варю.
Звинякин! сию секунду выпалила она.
Точно! согласился начальник госпиталя. Звинякин, кто ж ещё! Ох, курилка! Ох, сукин сын! Допрыгался! И госпиталь спалил, и сам Вот гад!
Так надо его вытаскивать!
Что, сдурела? Какое там! Сейчас рухнет всё, пусть сам и выбирается!
Он же без ног!
Новый душераздирающий вопль заставил Варю дёрнуться, но майор ухватил её:
Ку-у-уда? Сто-о-ять! Приказываю: отставить!
Варя вырвалась и, закрыв рукавом лицо, пригнувшись, влетела в пылающее здание. В следующее мгновение горящие балки начали падать. Крик, доносящийся из эпицентра пожара, сделавшись совсем истошным, вдруг резко оборвался. Варя, объятая пламенем, рухнула без сознания.
Спас её Гиль, вытащил буквально с того света.
Он и сам после не мог сообразить: как оказался в объятом пламенем здании; как отыскал среди сполохов, почти на ощупь из-за слезящихся от дыма глаз, безжизненное тело («Ноги на месте, одной руки нетзначит, она!»); как тащил её сквозь пламя на улицу, давясь угарным газом и проклиная мёртвого уже Звинякина; как бил её по щекам, вжимал кулаками сердце и вдувал, что есть мочи, воздух в её бездыханные губы; и как радовался, увидев чуть шелохнувшиеся веки.
Веки были странные. Поначалу майор не понял, но вскоре до него дошло: на веках нет ресниц, огонь слизнул. Сердце майора бешено колотилось, в отблесках пожара стал он разглядывать Варю, и тут же холодок ужаса мурашками пробежал по спине. Ожоги! Страшные ожоги обезобразили женское личико.
«Эх, Варя-Варя! Теперь точно никому не нужна будешь. Ведь этого я хотел? думал майор, накладывая на ожоги толстый слой мази. Что ж, всё к лучшему. Уж теперь точно никто не разлучит нас».