Но, генерал, что я мог писать секретного в дневниках? Ничего. Много раз я провожал в боевой полет экипажи. Отдавал честь летчику-командиру. Докладывал: «Матчасть в порядке». Иной даже руки не пожимал. Залезал в кабину и улетал. Куда? Зачем? Когда вернется?! Тайна.
А он, надо сказать, сам не знал, ради какой конечной цели рисковал жизнью. Эти цели знали только в Ставке Верховного Главнокомандующего. Вспомним: о готовившемся наступлении наших фронтов под Сталинградом знали лишь три человекаЖуков, Василевский, Воронов. Конечно, я не упоминаю Сталина. Он все знал. Даже я, тогда начальник фоторазведки Красной Армии, не был в курсе всех стратегических замыслов Ставки. Только мог догадываться. Все фотодонесения поступали ко мне в штаб. Им верили больше, чем глазам летчиков. Те могли ошибиться с подсчетом вражеской техники, а молодые, неопытные экипажи в начале войны порой снимали не те объекты, что им приказывали разведать. Но их подстраховывали зоркие «фотики».
Вы имеете в виду фотограмметристов, которые расшифровывали снятые летчиками разведфильмы? По-вашему получается, что они чуть ли не самое важное звено нашей боевой службы?
Как хотите судите, но конецвсему делу венец. Не помню случая, чтобы «фотики» ошибались при проявке и сушке фильма, при его расшифровке. Но знаю, что командиры эскадрилий и летные экипажи сильно переживали, нервничали, ожидая, когда наконец фотослужба даст «добро» на качественную съемку.
Когда точно полк вступил в сражения, какие объекты стали первыми в его действиях? Вы можете вспомнить города, цели? Как далеко наши экипажи залетали в тылы фашистам?
Честь генерала обязывает меня сказать горькую правду. Помню, в штабе ВВС меня лично активно расспрашивали адъютанты маршала Жукова, назначенного командующим Резервным фронтом. Допытывались, где в дальнем Подмосковье разведчики с воздуха замечали прорвавшиеся вражеские танки. Жуков не мог определить, как сражаются вверенные ему войска, где линия фронта и есть ли она вообще. Вместо дальней разведки ваш полк стал вести оперативную воздушную разведку. Ибо в условиях окружения и беспорядочного отступления связь между дивизиями и даже полками была прервана. Мы пробовали подсаживать к нашим летчикам штабных пехотных офицеров, но они плохо ориентировались в воздухе. Пришлось отказаться от этой практики. Воздушные разведчики стали надежным источником информации о наших войсках. Эту задачу ваш полк успешно выполнял в роковые месяцы битвы под Москвой. Он нес большие потери. Смоленск, Вязьма, дороги, ведущие в Нарофоминск, Тулу, Серпуховвот куда летали ваши разведчики.
Да, товарищ генерал, хорошо помню те трагические недели. Больше трех боевых вылетов ни один из наших экипажей не делал. Либо их сбивали немцы, либо, подбитые, они садились на вынужденную. Но с разгромом гитлеровцев под Москвой какие ваши задания тогда выполнялись?
Начали работать по прямому назначению. Вскрывали стратегические планы фашистов. Днем и ночью следили за передвижением вражеских войск и военной техники.
В конце беседы генерал вручил мне папку с дорогими его сердцу реликвиямикандидатскую диссертацию, защищенную еще до войны, вырезки статей из «Красной Звезды» и «Сталинского сокола» о состоянии военно-воздушных сил СССР и Германии, их участии в битвах под Сталинградом и на Курской дуге, копии многотиражек Московского энергетического института, где, уйдя в отставку, Дмитрий Давыдович возглавлял военную кафедру. Один номер был посвящен 60-летнему юбилею генерала, содержал любопытные сведения из его биографии, фото из семейного архива.
Вернуть генералу архивы я не успел. Его похоронили на Химкинском кладбище, как полагается по-военному, с почестями, под оружейный салют и гимн СССР. Жаль! Скоропостижная смерть Грендаля унесла в могилу любопытную и важную информацию, которой он располагал. Мне хотелось задать ему тысячу вопросов. Кто решил создать первый полк воздушных разведчиков? Каким образом брат генерала и он сам, дети царского офицера, были назначены на столь высокие должности в Красной Армии? Почему их не коснулись партийные чистки и, наконец, самая грандиозная армейская чистка после суда над Тухачевским, Егоровым и другими маршалами?
До войны, в 1940 году Дмитрий Давыдович защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Отражение первого массового вторжения неприятельских воздушных сил». Название весьма показательное. Оно опровергает измышления, будто Москва не готовилась к войне. Гитлер якобы затуманил головы кремлевскому руководству, подписав договоры о ненападении и дружбе. Из-за этого, мол, возникла сумятица в умах советских людей, зарубежных коммунистов, рабочего класса и даже в Коминтерне.
Лишь несмышленыши могли принять «миролюбие» Берлина за чистую монету. В фашисткой Германии не объявили, что отказываются от бредовой идеи превосходства арийской расы, превращения славян в рабов, уничтожения коммунизма. В Берлине грезили о мировом господстве. Москва, в свою очередь, провозглашала верность святым принципам социализма и осуждала агрессию в Европе. С кинопроката не сняли кинофильм «Если завтра война», «Трактористы» и им подобные. Дважды в годуна 7 ноября и в Первомайпроводились мощные военные парады на Красной площади. То была показательная демонстрация оружия не только в Москве, но и на берегах Невы, в столицах союзных республик. В воздухе пахло войной. Таким образом, Грендаль, слушатель Академии Генерального штаба Красной Армии, избрал актуальную тему для научной работы. Авиационный генерал не мог не знать, что летом 1940 года были запущены в серийное производство современный скоростной бомбардировщик Пе-2, прозванный нами любовно «пешка», новейшие истребители Як-1, МиГ-1 и другие машины.
Грендаль писал: «Война не может вспыхнуть как молния, целый ряд политических и военных признаков будут, конечно, предвещать ее начало». О политических признаках генерал упоминал вскользьони были очевидны каждомусосредоточился на военных. И в этой связи он отмечал особую роль воздушной разведки. Наиболее сложной задачей для нее является обеспечение командования данными по упреждению внезапного удара. С этой целью разведка должна вестись по широкому фронту и на большую глубину. Дельный совет. Почему им не воспользовались весной 41-го, генерал мне объяснил, что тогда и не могли. Не было у нас должной разведывательной авиации. Ее только предстояло создать автору предвоенной диссертации.
Любопытно, что в своей диссертации Грендаль подчеркивал: «Запад подвержен сокрушительному удару, а Советский Союзобширная страна. При ударе сохраняется ее питающая и производительная база. Влияние вторжения окажется лишь частичным». Генерал оказался прав настолько, насколько и сильно ошибался. В результате внезапного нападения советская производительная база понесла значительный урон, но сохранилась и приумножилась в ходе войны. Но день 22 июня для нашей авиации на западном направлении превратился в воздушную мясорубку.
Во время последней беседы я спросил «нашего генерала»:
А вам приходилось лично докладывать Верховному Главнокомандующему о работе воздушных разведчиков?
Нет, это полагалось делать военачальникам более высокого ранга и должности, ответил Дмитрий Давыдович.
Возможно, вы бывали на совещаниях у Сталина?
Только один раз вместе с маршалами Головановым, Новиковым и другими руководителями ВВС. Обсуждался больной вопрос о «блудежках» наших летчиков.
Как это понимать?
В начале войны часть летного состава ВВС была недостаточно подготовлена к вождению самолетов вслепую: в облаках, ночью, при плохой видимости, когда приходилось ориентироваться только по приборам. Вопрос надо было решать безотлагательно, и он обсуждался на совещании у Верховного
Генерал добавил, что разговор в кабинете Верховного был коротким и строгим. Начальника разведки ВВС пригласили на совещание не случайно. Опыт войны показывал: «блудежки» разведчиков случались, как правило, из-за неумения летать в облаках И я вспомнил, как много об этом говорили мои товарищи.
НЕЛЕТНАЯ ПОГОДА
Бывает, мировой рекордсмен проигрывает новичкам олимпийские старты только потому, что он «перегорает» перед началом соревнований. А ведь в спорте заранее обговорены день и час, условия соревнования. Загадкой остается разве лишь тактика борьбы, которую изберет соперник в последний момент. Хотя в принципе тренерам известны все сильные и слабые стороны соревнующихся. И все же в напряженном ожидании боя сдают нервы и у мировых чемпионов. Какую же крепкую нервную систему должен иметь воздушный разведчик? Ведь он каждый раз, пересекая линию фронта, решал уравнение со многими неизвестными. И конечно, он мог тысячу раз «перегореть» до вылета.
Объекты разведки, как правило, изучались экипажами заранее. Штурманы тщательно разрабатывали маршрут. Коллективно изыскивались методы и средства скрытного подхода к цели. На это уходили долгие часы. Когда наступало время отдыха, нельзя было отделаться от вопросов и сомнений, которые разрешатся лишь в ходе полета. Отвлечься от них на фронте было непросто. Гарнизонная кинопередвижка сегодня, как и позавчера, показывала много раз виденную картину «Мы из Кронштадта». Других фильмов не привезли. И на следующей неделе ждет то же «разнообразие» развлечений.
Технарям проще, чем летчикам. Они поднимаются до рассвета и возвращаются с аэродрома затемно. Весь день на свежем воздухе, весь день в хлопотах, не оставляющих времени на то, чтобы шагать на обед в гарнизонную столовую. Они «умнут» вечером за один присест и обед и ужин, разомлеют от еды, и уже нет сил куда-то идти. Скорее бы на нары, успеть выспаться до подъема.
Боевой полет разведчиков на «пешке» скоротечен. Максимум два часа сорок минут продолжается разведка. «Проболтаешься» любимое выражение летчиковна высоте, в кислородной маске, возвращаешься бледный, аппетита нет, башка трещит. К вечеру отпустит, и остаешься один на один со своими думами о том, как сложится полет завтра.
Некоторые летчики, такие как Александр Барабанов, до поздней ночи режутся в преферанс. Барабанов ставит перед собой честно заработанные за боевой вылет «сто грамм» в граненом стакане и в течение всей игры глоточками отпивает. Большинство же разведчиков отправляются отдыхать и стараются заснуть.
И вот ранний подъем. Небо без единого облачка. Нервы напряжены. Вот знакомая аэродромная землянка. Возле нее стоит инженер эскадрильи и сигнализирует, складывая руки крестом. Что случилось? Полеты отменяются? Да, только что позвонили метеобоги: над Смоленском синее небо, а там, за линией фронта, объекты разведки закрыты низкими облаками.
Нелетная погода! Будь ты неладна! Сколько придется ждать? Сколько бы ни пришлось, воздушный разведчик не может и не должен «перегореть» перед стартом. Как поступали разведчики в таких случаях? Сначала молча забирались на нары в землянке и старались заснуть. Не получалось. И тогда одно вдруг сказанное слово цеплялось за другое. О чем говорили летчики? Да о том же, что обсуждаем мы сегодня, собравшись на семейный праздник или встречу Нового года, о судьбах нашей Родины, о своей работе, друзьях, родных.
Виктор Петров обычно первым прерывал молчание. Он помнил много фронтовых историй. Если допускал неточность или пропускал важный эпизод, его поправлял Юра Дерябичев. Как-то начал разговор о профессии воздушного разведчика:
Помню, однажды Анатолий Поповон тогда был еще рядовым летчиком, спросил меня: «Виктор, а что бы ты сделал, увидев перед собой «мессера»?» Ну, я ему прямо сказал: наверное, вступил бы в бой. А Попов мне в ответ: «Нет, брат, неправильно. Разведчик на «пешке» не должен сражаться с «мессером». Надо попытаться уйти, а как это сделатьдругой вопрос»
Разведчику, Витя, прежде всего, нужны хладнокровие и расчет, заговорил Юра Дерябичев. А какой расчет? Обойти, скрыться, обмануть, если надо. Ведь наша шутливая фраза «За Родину! И в облака!» имеет глубокий смысл. Где-то я читал, что Суворов учил: хоть храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, только тщетны они, ежели не будут истекать от искусства Наше искусствоскрытно подойти к цели и незаметно уйти Из нас выживет тот, кто умеет летать в облаках. И кто умеет их использовать для маскировки при подходе к цели. Облакаверное укрытие от «мессеров»
Юра стал рассказывать о полете на разведку аэродрома города Луги:
Вышли точно на цель, пробили облачность и включили аппаратуру. Довольны! Все хорошо складывалось. Вдруг увидели, как с аэродрома взлетают истребители. Надо уходить! Нырнули в облака. Шли долго. Вижу, Иван уже мокрый от напряжения. Снижайся, говорю ему, пора! Выскочили из облаков и что же? Внизу тот же самый аэродром. С перепугу назад в облака. Ходили-ходили и решили повторно снизиться. И опять под нами оказался проклятый аэродром. Что за чертовщина! Будто неведомая сила привязала нас к этому месту. И тут я стал внимательно смотреть за курсом. Оказывается, Иван едва удерживал машину в горизонтальном полете, не отрывал глаз от приборов, помогавших пилотировать вслепую. А следить за компасом и выдерживать курс не хватало ни внимания, ни опыта. После этого случая мы стали нарочно забираться в облака, чтобы освоить вождение по приборам.
А мы с Малинкиным в облаках свалились в штопор, вспомнил Виктор Петров. Жутко! На волоске от смерти были. Мы вошли в облака, чтобы безопасно пересечь линию фронта. Стрелка высотомера приближалась к отметке шести тысяч метров. Облачность не кончалась. Нервы напряжены. Кажется, что самолет идет с большим креном, хотя приборы показывают норму. От нетерпения я потянул штурвал на себя, хотел скорее вырваться из плена. Стрелка высотомера медленно пошла вверх и на какое-то мгновение остановилась на нуле. Затем так же плавно стала двигаться вниз. Тут я сообразил, что «пешка» потеряла скорость, беспорядочно падает. Начал работать рулями, чтобы выйти из штопора. До земли оставалось метров восемьсот, когда «пешка» наконец выровнялась. Немного пришли в себя, встали на прежний курс и снова в облака
Один момент, Витя, прервал его Дерябичев, помнится, ты рассказывал эту историю по-другому. Вы же тогда здорово блуданули и сели на вынужденную?
Ты спутал. Это случилось раньше, когда я летал со Шмулькой, ответил Виктор.
Шмулькой прозвали штурмана Ивана Строева. Он слыл самым медлительным разведчиком и вместе с тем любителем шуток. Шмулька находился в землянке, но ничего не слышал. Он похрапывал на нарах, уткнувшись головой в бок Богданову, с которым его соединили в один экипаж после неудачных полетов с Петровым. А случилось вот что.
Блуданули мы тогда отменно, признался Петров. Я предложил Строеву снизиться до бреющего, пройти над станцией какого-либо городишки и прочитать надпись. Спустились, проносимся над станцией. Где там! Разве на большой скорости разберешь? Делаем еще развороти снова не можем прочитать название станции. Задание, конечно, сорвали. Поняли, что проштрафились, теперь отстранят от полетов, заставят зубрить наши летно-штурманские науки и сдавать зачеты, чертить на память карту района боевых действий в радиусе тысячи километров
Постой, Виктор, ты что-то путаешь А когда же ты сел на лес? перебил Петрова дремавший на нарах Богданов.
То было позже. Нас со Строевым разъединили. Более того, десять боевых вылетов, что мы с ним сделали, не засчитали. Мы должны были все начинать сначала. Мне дали опытного, бывалого штурмана Алексея Малинкина. Так вот с ним я летал на разведку аэродрома Резекне. Там зенитки пробили нам правый мотор. До линии фронта двести километров. Кое-как перетянули на одном моторе передовую. От перегрева единственный исправный двигатель отказал, и мы стали падать в густой привалдайский лес. Самолет врезался в деревья. Обе плоскости и винты сразу отлетели в стороны, фюзеляж переломился, а мы остались невредимы. Пришли в себя, сняли кассету с фильмом, взяли с собой бортпаек НЗ и три дня выбирались из леса до Андреаполя.
Все мы были зелеными, слепыми, как котята, вмешался вдруг в разговор Слава Ящук.
К его голосу прислушались все разведчики. Некоторые привстали с нар, чтобы получше слышать, что скажет обычно немногословный штурман, считавшийся идеальным авиатором. Недаром ему вместе с Мелахом присвоили Героя. «Блудежек» и прочих приключений за экипажем Мелаха никто не помнил.
Ящук рассказал историю, которая случилась осенью 42-го во время разведки аэродромов гитлеровцев под Смоленском и Вязьмой. Осколок снаряда зенитки повредил компас. Погода была хуже некуда. Видимость отвратительная. Ящук назвал Мелаху примерный курс на восток. Вот пересекли незнакомую дорогу, развернулись и пошли вдоль нее. Авось куда-нибудь приведет! И впрямь удачавпереди показался аэродром. Ефим решил с ходу приземлиться, уже выпустил шасси и щитки. И вдруг ему померещились на стоянках самолеты с крестами на фюзеляжах. Не успел он принять решение, как в шлемофоне раздался крик стрелка-радиста: «Фрицы на аэродроме!» Мелах дал газ и скрылся в облаках.