Получив путевку в строй, он для порядка заехал в политуправление Третьего Украинского. Там ему предложили новую работу эта новая работа была в освобожденной Болгарии. Он отказался наотрез. Тогда благодушный генерал махнул на него рукой и уступил: «Ладно, отправляйся в распоряжение поарма». Но чем ниже, тем, оказывается, труднее вести переговоры. Начальник политотдела армии хотел оставить его у себя и пошел на маленькую фальсификацию, сказав, что его должность в дивизии Бойченко уже занята. «Буду работать хоть рядовым инструктором», заявил Лецис. В покоре вся надоевшая история повторилась. Однако Ян Августович уже имел солидный опыт д и п л о м а т и ч е с к и х переговоров и в конце концов настоял на своем.
Выйдя из штаба корпуса, он увидел среди офицеров, толпившихся у подъезда, что-то очень знакомую фигурку маленького старшины. Да это же Акопян!
Жора, негромко позвал он.
Тот растерянно оглянулся и, поспешно скользя недоуменным взглядом по лицам офицеров, весь так и просиял, увидев начальника политотдела дивизии.
Товарищ подполковник! Вы?!
На ловца и зверь бежит, сказал Ян Августович и обнял старшину за худенькие плечи, на которых длинные, не по плечу, старшинские погоны были точно крылья на взлете.
А мы сегодня вспоминали вас, товарищ подполковник.
Спасибо, Жора.
Мы были уверены, что вы вернетесь.
Ты здесь на машине?
Да. Привозил пленного в разведотдел.
Я тоже, друг мой, был три месяца в плену у эскулапов. Давай вези меня домой.
Тут близко, каких-нибудь двадцать километров.
Лецис удобно устроился на заднем сиденье вместе с Жорой, а рядом с водителем сел автоматчик, сопровождавший пленного.
Теперь говори, старшина, что нового, меня все интересует.
И польщенный Жора Акопян всю дорогу от Крагуеваца до горного села, где находился штаб дивизии, без умолку рассказывал о новостях. Тут были разные новости: печальные и веселые. Когда Жора называл имена убитых офицеров, Ян Августович только горестно покачивал головой, не переспрашивая, начальник политотдела знал буквально всех, кроме новичков. Когда речь заходила о живых, Лецис, будто очнувшись, задавал вопросы. Узнав, что капитану Дубровину присвоено звание Героя, он сказал, что комбат достоин этого. Услышав, что Строев теперь полковник, он заметил как бы между прочим: «Давно бы надо». Потом сам спросил: «А что комдив?» «Как всегда», уклончиво ответил Жора. «Ну, а Некипелов?» «Да все покрикивает», уже прямее ответил Жора. И Лецис подумал: «Хитрый народ старшины. Умеют и уклониться и пойти в открытую, зная самые тонкости отношений между начальниками». Маленький старшина так разговорился, что уже без всяких стеснений добавлял к фамилиям офицеров их шутливые характеристики, что прочно утвердились в штабе: л е т о п и с е ц в о й н ы (это о майоре Зотове), т е о р е т и к (о Борисе Лебедеве). А сержанта Раису Донец он и вовсе попросту назвал Р а д и о -Р а е й. Лецис в тон ему спросил: «Как там наш майор Д а н т е с?» Жора был смущен таким вопросом о Зарицком и ответил с некоторой обидой: «Товарищ майор официально женился на младшем лейтенанте Ивиной». «Ты смотри, лучшие разведчики пропадают, непорядок», улыбнулся Лецис. Жора понял, что слишком разболтался, и дальше начал отвечать степенно, скупо, как и полагается в его-то, старшинском, звании.
Вот мы и приехали, товарищ подполковник, объявил он Лецису, когда машина с разгона влетела в шумадийское село, окруженное темно-синими горами. Вас куда прикажете?
Давай прямо к генералу.
Виллис подкатил к белому коттеджу под розовой черепичной крышей. Генерал Бойченко стоял у распахнутых ворот, словно ожидал с минуты на минуту начальника политотдела. Сразу же узнав его, как только машина затормозила, он пошел навстречу, приговаривая:
Из дальних странствий возвратись!..
Они постояли друг против друга, точно примеряясь силами: плотный, ладный, невысокий крепыш комдив и, косая сажень в плечах, гвардейского роста начальник политотдела.
И обнялись на виду у солдат.
Воскрес из мертвых!.. сказал Бойченко.
Твоими молитвами, Василий Яковлевич.
А я молился, Ян Августович, ей-богу, молился!
Скажи на милость! Но раз должность моя вакантная, то, выходит, ждал.
Пойдем в хату, комиссар. Ты к самому делу прибыл! сказал комдив, довольный тем, что к месту подвернулась знаменитая чапаевская фраза.
ГЛАВА 12
Белградская дивизия готовилась к торжественному маршу через Белград. Так уж получилось, что она всю осень оборонялась далеко в горах и еще не видела города, имя которого было ей присвоено. А теперь ее путь лежал на северо-запад, к столице Югославии.
Когда полки сосредоточились в горном селе, близ Крагуеваца, собираясь выступить в дальний поход, Строев вспомнил о капитане Лебедеве и послал за ним своего шофера Митю.
По вашему приказанию явился, доложил капитан.
Что у тебя такой кислый вид? Ты здоров?
Так точно, здоров, товарищ полковник.
Ну вот что, Борис, завтра в семь ноль-ноль отправимся с тобой в Ягодину.
Товарищ полковник!..
Ладно, ладно. Мне это ничего не стоит, а ты сможешь проститься со своей Недой. Крюк тут не ахти какой, наших догоним в Младеноваце, они там заночуют. Командир дивизии разрешил, а Мамедову я скажу.
Спасибо, товарищ полковник Я не думал, что вы
Знаю, все знаю. Иди, отдыхай.
Но Борис не мог уснуть до утра. Дивизия, кажется, уходит из Югославии. Неужели совсем? И больше они с Недой никогда не встретятся?.. Как жаль, что он поздно написал Толбухину. Но если даже его письмо дошло до командующего фронтом, если оно нигде не застряло, не затерялось, ну и что? Почитает маршал наспех и отложит в сторону: на его плечах такая махина фронт, а тут какой-то Ромео-артиллерист, видите ли, влюбился в сербку! Может, посмеется еще Толбухин над такой слезницей? Нет, неправда, не посмеется. Мы же и воюем-то за счастье, да-да, за счастье каждого из нас Борис положил перед собой карточку Недельки и долго всматривался в ее большие блестящие глаза, над которыми взлетали от удивления крылатые брови. Он смотрел до галлюцинаций, до того, что она как будто заговорила с ним полушепотом и улыбнулась ему грустно, как в последний раз. Да что это он, прощается, что ли, с нею? Ведь завтра же они увидятся! Как велико, оказывается, это завтра, всего один-единственный день, если ты заранее понимаешь его значение в твоей жизни А какая длинная нынче ночь! Скорей бы наступало утро Борис вышел на улицу спящего села. На востоке, над Велика Моравой, темные зубчатые вершины гор были слегка окантованы нежно-розовой полоской занимавшейся зари. Борис с удовольствием подставил лицо под ветер. Он привык умываться ветром после долгой бессонной ночи.
Едва рассветало, Борис уже был у ворот каменного дома, где стояла во дворе строевская машина. Иван Григорьевич обратил внимание, как осунулся он, побледнел и, с укором покачав головой, сказал шоферу:
Ты, Митя, можешь сегодня отличиться. Однако на поворотах полегче.
Есть, полегче на поворотах!
Виллис выскочил на Крагуевацкое шоссе и развил бешеную скорость, точно уходя из-под удара немецких пикировщиков. Но в утреннем чистом небе было тихо, и вокруг стояла такая знакомая смолоду декабрьская тишь, что сразу же возник перед глазами Строева родной Урал в ожидании первого снега. Только краски тут были погуще, поярче северного предзимовья. Горы будто совсем не вылиняли под осенними дождями: все та же ослепительная, сверкающая синь вдали, на фоне которой искусно, тонко нарисована мелкая россыпь деревень и хуторов. Шумадия! Песенный край южного славянства Иван Григорьевич прощался с этим краем, и, конечно, понимал, как тоскливо сегодня Борису Лебедеву, у которого здесь остается его Неделька. Когда он теперь увидит эту девушку? Может, никогда. Может, сегодня и оборвется все разом. Ну что поделаешь: война злая мачеха для влюбленных.
Вот и он сам не видел Панну с той поры, как встречались на Мораве. Все некогда да недосуг завернуть в медсанбат. И она тоже не появляется в штабе. Верно, обиделась. И поделом ему: ни с того ни с сего повел себя слишком уж свободно. Зарицкому это простительно, но ты не молод, совсем не молод, Иван Григорьевич Строев. Тебе не к лицу подражать беззаботным молодцам. Да и Панна не Верочка Ивина. У нее за плечами своя, пусть и нескладная, жизнь, у тебя своя. Тут сравнения с прошлым подстерегают на любом шагу. Неровен час, и ты напомнишь ей чем-то Глеба Санникова. Тогда худо. Не случайно она сказала на Мораве: «Нет больше деликатных мужчин на свете». Да, зело ты самоуверенный товарищ. Так, может, ты действительно оттолкнул ее? Потерять такую женщину, как Панна, страшно, Иван. Не потому, что нет другой такой на свете, а потому, что к этой ты шел долгие годы. Вот оно ведь какое дело, солдафон ты этакий. К тому же, еще и невезучий. Ах, Панна, Панна
Митя сбавил ход: дорога стала похуже, крестьяне ремонтировали мосты, взорванные немцами.
Так ты решил после войны поступить в академию? спросил Иван Григорьевич Бориса, чтобы начать какой-то разговор.
Куда вы мне посоветуете, товарищ полковник?
Думаю, что лучше в академию Фрунзе. Правда, ты артиллерист, но при твоем пристрастии к оперативному искусству больше подходит именно эта академия. И когда ты успел проштудировать столько книг?
Да я, товарищ полковник, только взялся за военную литературу, как нагрянула война.
Энгельса читал?
С него я и начал. Потом дошел до Фрунзе. Я взял себе за правило: как встречу ссылку на какое-нибудь незнакомое имя, обязательно разыщу книгу этого автора.
А м о д н ы х буржуазных военных читал?
Приходилось. Фуллера, Секта, Зольдана, Гарта, Дуэ всех, кого переводили на русский язык.
Ясно. С тобой надо держать ухо остро.
Не смейтесь, товарищ полковник!
А забыл, как ты поставил в неудобное положение самого комдива?
Вспомнили же. Ничего такого неудобного и не было.
Это произошло в болгарской деревеньке недалеко от Плевны. Штаб дивизии и артиллеристы едва расположились на ночлег, как местный комитет Отечественного фронта пригласил всех на ужин в сельскую прогимназию. Молодой коммунист, председатель комитета, недавно освобожденный из тюрьмы, произнес зажигательную речь: «Добре дошли, братушки!» Хор гимназисток исполнил гимн «Шуми, Марица», несколько народных песен. Потом, когда выпили, разговорились, настала очередь за русскими. Пели о вечере на рейде, о Степане Разине, украинскую «Распрягайте, хлопцы, кони». И все под сплошное «браво», «бис». В конце вечера комдива окружили учителя. Он похвалил их за то, что они воспитали такую молодежь, и между прочим заметил: «Недаром наш Фрунзе говорил о победе под Седаном, что войну выиграли сельские учителя». Оглянувшись, он спросил Лебедева: «Правильно, товарищ т е о р е т и к?» Борис немного смутился, однако ответил прямо: «Это сказал не Фрунзе, а Бисмарк». Тогда смутился, в свою очередь, командир дивизии: «Ой ли! Ты что-то путаешь, капитан. Чтоб какой-то там прусский «железный канцлер» способен был так уважительно отзываться о труде учителя?» «Нет, я не путаю, стоял на своем Борис. Эти слова, я хорошо помню, принадлежат Отто Бисмарку, но их любил цитировать Фрунзе, обращаясь к советским учителям». «Да? Может быть, может быть», тактично отступил, наконец, комдив, чтобы закончить весь этот разговор в присутствии болгар, которые, хотя и не все понимали, но догадывались, что младший офицер возражает генералу. На том и кончился неприятный инцидент между командиром дивизии и начартом стрелкового полка. Но генерал частенько вспоминает с тех пор Бориса. «Из молодых да ранний!» говорит он, не то гордясь юным капитаном, не то посмеиваясь над своей оплошностью
Ягодина открывалась постепенно, из-за поворота горного шоссе, ведущего в Моравскую долину. Город был еще затянут слабым утренним дымком. Полусонный на вид, тыловой город. А давно ли в пролетах этих улиц стояли противотанковые пушки, день и ночь плескался огонь на мостовых, звенели, как литавры, крыши от осколков и барабанной дробью автоматов наполнялись городские площади.
Лебедев попросил Митю остановиться у старого, давно некрашенного домика, что глянул на него удивленными окошками.
В твоем распоряжении два часа, сказал ему Строев.
Спасибо, товарищ полковник.
А мы со старшиной прокатимся до Моравы.
Борис выждал, пока тронется машина, и постучал в крайнее от ворот окно. Прислушался никакого движения в доме. Постучал еще. И опять тихо. Неужели Неда ушла с партизанами? Но вот она прильнула к запотевшему оконному стеклу и тут же отпрянула в глубь комнаты. Дома! у него гулко забилось сердце, он даже привалился к дверному косяку, чтобы унять себя немного перед встречей с ней.
Бо́рис, громким шепотом сказала Неда, открыв дверь.
Он наугад, как слепой, вошел в полутемный коридорчик, обнял ее, расцеловал.
Бо́рис, Бо́рис говорила она с тем акцентом на первом слоге, который нравился ему больше всего на свете. Я нэ думал, што ты придэш.
Но я же обещал, он поднял голову, и увидел позади нее, на внутреннем крылечке, ее мать. Увидел и вспыхнул, застеснялся.
Мо́лимо, мо́лимо. Прходытэ, в кучу, ласково сказала мать, совсем еще молодая женщина.
Неда взяла его за руку и повела в темень коридора. Он шел все так же наугад. Он бы всю жизнь так шел за ней, лишь бы не расставаться. В комнате взглянул на часы: как, разве прошло десять минут? А у него всего-то два часа, только два и ни минуты больше.
Мать Неды засуетилась, начала накрывать на стол.
Будэм ест, сказала Неда.
Нет-нет! Ни в коем случае! Он испугался, что может потерять еще целый час за этим завтраком, и начал объяснять ей, как мало у них сегодня времени.
Мать Неды, горестно вздохнув, поспешила оставить их вдвоем. Ну что можно сказать на прощание, если ты прощаешься каждый раз? Неда расплакалась. Тогда он принялся неловко, растерянно успокаивать девушку, гладил ее черные, как сама шумадийская ночь, жестковатые прямые волосы и говорил сбивчиво, путаясь:
Наша дивизия уходит за Белград, кажется, в Венгрию, но война скоро кончится Я увезу тебя в Россию, мы будем приезжать в Югославию часто, часто. О, как мы будем счастливы, моя Неделька!.. А до конца войны совсем недалеко, теперь уж несколько месяцев, я знаю
Она перестала плакать, сказала твердо:
Я тож буду ваэват. Лучшэ борба.
Нет-нет, ты останешься дома, с матерью. Ты должна беречь себя, и мы скоро, очень скоро встретимся!
Неда отрицательно покачала головой.
Да пойми ты, наконец! Он с жаром стал доказывать ей, как важно для него, чтобы она оставалась дома, вне всякой опасности, тогда и с ним ничего не случится, потому что он будет спокоен, совершенно спокоен за нее.
Харашо, Бо́рис.
Ну вот и договорились.
Теперь она с благоговением смотрела на него черными блестящими глазами. Ее всегда приподнятые брови ломко изогнулись, обидчивые, капризные губы ждали. И не дождавшись, она обняла его отчаянно. Но тут же отпустив, Неда плавно прошлась по комнате, словно по таборному кругу, остановилась за его спиной, крепко-накрепко сжала его голову тонкими руками и спросила тихо, но решительно:
Бо́рис, хочэш, я стану тваэй, сэчас?
Что ты? Что с тобой? испугался он.
Руки Неды разомкнулись, упали ему на плечи.
Они долго молчали, не находя, о чем говорить после этого. Неда стыдилась своего порыва: боже, что подумает Бо́рис?.. А он курил одну сигарету за другой, окончательно убедившись в том, что Неда-Неделька любит его, любит! Как хорошо, что он еще раз приехал в Ягодину, иначе оставались бы глухие, неясные сомнения. Он украдкой глянул на часы: скоро должен вернуться с Моравы полковник Строев.
Неда, спой мне что-нибудь.
Да-да, лучшэ пэт, чэм гаварит!
Она испытующе посмотрела на него: нет, он не приказывает, а просит, как и раньше. Сняла гитару со стены, присела напротив Бориса и, легко, изящно положив ногу на ногу, запела его любимую «Мой сокол». Ее звучный голос нравился ему, особенно когда она переходила на берущий за душу цыганский полушепот. Зная это, она сдерживала себя, пела негромко. Но мелодия нет-нет да и вырывалась вверх, как тот сокол, о котором песня. «Иван Григорьевич прав в сербках есть что-то цыганское, раздольное», думал Борис. Он смотрел на Неду ясными ребячьими глазами, опершись острым подбородком на туго сплетенные пальцы, и не столько слушал, сколько любовался ею.
Мать Неды осторожно приоткрыла скрипучую, рассохшуюся дверь. Постояла, послушала, ситцевым фартучком вытерла глаза. На нее никто не обратил внимания. Неда пела уже другую песню, где тихая, задумчивая грусть перемежалась буйной скороговоркой. Она умоляла, жаловалась, угрожала и опять взрывалась от избытка чувств. Он, кажется, слышал что-то похожее очень давно, в мальчишеские годы, тогда такое называлось пренебрежительно: ж е с т о к и м и р о м а н с а м и. Но сейчас и этот старинный, «жестокий», романс приобрел для него новый смысл. Отчего бы это? От настроения? Нет, не только. Наверно, и оттого, что в душе с годами прибавляется все больше новых струн, в меру пережитого.