Мне все давно понятно, Валериан, ответствует наша утонченная героиня с должным достоинством. С достойной отстраненностью. С тонким намеком на обиду сиюминутную от грубоватости маэстро и на обиду недавнюю, но отбурлившую, осевшую бурым илом от сердца к диафрагме.
Сколько там илистых наслоений, в душе нашей? И своих собственных, и унаследованных, завещанных? Душа нашааквариум, где и рыбки золотые, и гнилая тина на дне. Всколыхнетсярыбкам погибель, всплывут кверху брюхом. Страшное дело! А почистить недосуг. И не говорите, что не так.
Носмотрим, что же дальше происходит на сцене. Режиссер там уж вновь восклицает, запальчиво и бестактно:
Таисия, кума! Прикрой свои бледные ноги, наконец! Оберни вот хоть тряпочкой. Ты жестарая Лия, все у тебя обвисло. Ты же только подглядывать и способна, кошелка драная. Оно, конечно, репетиция всего-то, но образ-то Татьяна, а тебя я чтоб больше в брюках на репетиции не видел! Платье чтоб до полу, понятно? Все вам, девушки, понятно? Тогда я тут в креслице посижу (пылищи-то, пылищи, ужас какой!), а вы давайте третью сцену с самого начала: «Ну что же. Какая честьбыть героиней! Быть проданной»и так далее. Танюша, прошу. Вот ножик, возьми. Крутишь его такзадумчиво и ласково. Интимно крутишь. Ида! девушки, не забывайте ни на минуту, что все этосон, сон, сон. Сон Юдифи, узоры на Луне, а не инсценировка канонической легенды.
Голос у Татьяны дивный. Говоритпоет. Соблазнительно, томно, устало. И словно сквозь время просачивается сон:
«Ну что же. Какая честьбыть героиней! Быть проданной в героини! Слыхал ли мир о чем-то подобном? Очень мне лестно. И возблагодарим мужа, что напоследок почтил вниманием! Как жить после такого? Мне умереть или, может, ему? Или ему, а потом уж и мне? Мертвые сраму не имут, так ведь сказано»
Репетиция идет своим чередом, актрисы подают реплики. Вроде бы они обращаются друг к другу, но в то же время каждая сама по себе существует, будто в непроглядный туман говорит. Это все сон, сон, сон. Сонпо замыслу спятившего режиссера Водолеева.
«Я помню обиду», поет Юдифь. И сцене почти конец.
По-моему, все замечательно, но режиссер недоволен. Он вскакивает, отталкивает дряхлое креслице, в котором сидел, прерывает туманный диалог («Стоп, стоп, лебеди умирающие!») и начинает вещать, внушать, мучить:
Ну вот что, девушки. Если у нас сон, так это еще не значит, что надо завывать потусторонним образом. Вы у меня не спите, а притворяетесь, как будто у вас ворованные конфеты под подушкой и вы втихаря по одной таскаете. Курам на смех! Вы поймите: сонэто одна из многих существующих реальностей. Намичеловечествомпостигнута реальность только одната, где мы здесь и сейчас. Мы ходим, говорим, едим, спим, любим, обманываем, предаем, тратим деньги, голодаем, ссоримсяздесь и сейчас. Но все то же самое происходит и в реальности сна, в реальности мечты, в реальности загробной, в конце концов. Или еще в какой-нибудь, нам не известной. Там все может быть вперемежку, наоборот, навыворот с нашей убогой точки зрения, но это еще не значит, что такой реальности не существует! Смотрите шире! Представьте, что вы телевизор и вас переключают. Туда-сюда! Здесь репортаж, там шоу, а там фэнтези или гонки «Формулы-1». Всё реальности! Вот и переключайтесь. Только потоньше, потоньше, я вас прошу! Без завываний, без стенаний, без заламывания рук!
Актрисы переглядываются с полным пониманием. Однако не мучителя и угнетателя Водолеева понимают они, нобудьте увереныдруг дружку. Не знаю, как Водолеев, а я не хочу читать их мыслей, мне еще Татьяну Федоровну в дом везти. Если представить себе, что по дороге она, войдя в роль или в раздражении, в душе своей будет одержима жаждой убийства одного из представителей противоположного пола, то вопрос: доедем ли мы до места назначения? Боюсь, при разыгравшейся фантазии руль в руках не удержу или перепутаю педаль сцепления с тормозом, а кнопочку радио с кондиционером. От женщин, знаете, такие эмоциональные флюиды исходят, когда они гневаются, особенно от актрис. Что до моей машины, то она вам не сцена, а средство передвижения.
Переглядываются они!
Переглядываются они! громко ворчит режиссер. Всё, девушки! На данный момент я от вас устал. Перерыв! Идите себе кофе пейте, курите, базарьте, пары выпускайте, меня, богом убитого, костеритеидите! Вон там заведение, где кофе подают. Нет, Татьяна, ты постой. Совсем забыл! Познакомься вот с Олоферном. Где-то тут была корзиночка, реквизиторы доставили А! Вот! Новьё! Ты загляни под тряпочку!
Действительно, кто же Олоферн? Надо полагать, что некий предмет, поместившийся в корзине, имеет портретное сходство с исполнителем этой несчастливой роли.
И вот извлечена из темного угла корзина, откинута рогожка, прикрывающая ее. Торопливо размотан расписной шелк, густо измазанный красным, и за чуть оттопыренное белое твердое ухо извлечена голова. Трагически сомкнутые брови, закрытые глаза. Сжатые губы подкрашены, краска еще свежая, остается на пальцах и легко стирается с мертвого лица.
Татьяна обеими руками держит голову. Она в ужасе, замерла на хриплом вдохе, а выдохнуть не может. Так и задохнуться недолго. Водолеев доволен эффектом и даже приплясывает на коротких ножках:
Хорош? Ведь правда?
Это кто?! шипит Татьяна, глядя в мертвые глаза. Что это такое?! Это же не
Ну да! Да! Чем ты недовольна? Я все назад передумал! Я подумал, что лучше твоего Шубина никого не найти. Мальчик загулял, так дело житейское. Теперь возвращается. Танюша! Угомонись! Все к лучшему!
Ах, вот кого вы секретной телеграммой вызывали! восклицает, полна возмущения, наша героиня. Вот кого?! Выотвратительный интриган, Водолеев, как меня и предупреждали! Выподлец! Вычертов брехун! Что вы мне обещали?! «Танечка! Этот негодяй у меня никогда не поднимется на сцену! Никогда в жизни! Я найду тебе не Олоферна, а мечту!» Мечту! Ваши слова, Водолеев?! Этомоя мечта?! Какой он Олоферн?! Онплясун, а не мужчина!!! Дергунчик! Неврастеник!
Татьяна!
Так вот: или он, или я! Я не стану играть с Шубиным! Сами с ним играйте, как хотите! Олоферн! Все вы Олоферны! Предатели!
Татьяна!!!
Но разве ее остановишь?
Предатели! Сначала шикарные платья, букеты, развлечения, танцы до изнеможения, романтическая страсть. Потом вино ив постель, не снимая носков! Потомраз! и остаешься наедине с тем же вином и сонными кошмарами! Один обман! Потом, стоит лишь немного прийти в себя, какая-нибудь облезлая ехидна пытается всучить тебе тухлятину! То, что уже умерло и похоронено, чтоб не смердело! Предатели!
Татьяна, что ты мелешь?!
Но разве ее остановишь? И мертвая голова Олоферна-Шубина летит в режиссера. Но тот ловок, чуть приседает, и голова разбивается о колонну, разлетаются куски крашеного гипса.
Публика, понятное дело, в восторге от скандала. Публика рукоплещет Татьяне и освистывает Водолеева. Публика сметает хлипкий штакетничек ограждения. Таких аплодисментов уже давно не слышала эта сцена. «Бис» и «браво» раздаются там и тут. Летят на сцену ветки белой «сирэни», обломанной тут же в скверике.
Еще немного, и аплодисменты перешли бы в овацию, Татьяну подхватили и понесли бы на руках, то ли как триумфаторшу, то ли как добычу. Но она сбежала. Себя не помня, разъяренной стрелой пролетела прямо сквозь восторженную толпу, презрев режиссерские вопли о нарушении контракта, о человеческой порядочности, о бабской вздорности и пустых капризах. Что ей режиссерские вопли! Даже любители автографов (а это народ исключительно упорный, способный добиваться своей цели во что бы то ни стало!) не смогли ее отловить.
Дунаева! Татьяна! Юдифь придурошная! надрывался вслед режиссер. Где хоть тебя искать-то?! Еще ведь одумаешься, дурында!
* * *
М-да, где же теперь искать нашу героиню? Не ожидал я, что она так запальчивапонеслась куда глаза глядят. Делать этого отнюдь не следовало, потому что в городе моем заблудиться ничего не стоит. Столько здесь петляющих переулочков, тупиков, лесенок, столько пассажей и галерей-переходов, столько лабиринтов, столько прямо на глазах возникающих милых ловушекплутай не хочу! И находятся любители плутать, представьте себе. Это наш местный аттракцион.
Однако лишь уроженцам дано тайное знание и чувство пути в наших пределах. В этом наше патриотическое чванство.
Как же мне искать мою Татьяну Федоровну? Далеко уйти она не могла, но заплутать успела бы.
Ну да на ловца и зверь бежит. Вот онабредет наугад. Туфли запылились, в руке флажком яркий шелковый платочек, волосы вновь в беспорядке. Синеватые тени от листвы сонно расползаются по лицу и светлому жакету. Она утомлена, и это заметно. Еще бы!
С корабля на балс поезда на подмостки. Взрыв эмоций, поклонники, штурмующие сцену. Побег в никуда. Она еще не поняла, что заблудилась. Или, предположу, она от бабки Ванды унаследовала не только дом, но и способность ориентироваться в здешних дебрях.
Тем не менее она утомлена. Самое время предложить ей экипаж.
Прошу, Татьяна Федоровна, открываю перед ней дверцу автомобиля. Едемте?
Куда? хрипловато спрашивает она.
Куда?! Очень мило! Да она спит на ходу!
В ваш дом, разумеется. Я обещал вас дождаться и отвезти. С удовольствием выполню свое обещание.
А. Это вы
Это, знаете, немного слишком. Я все-таки не личный шофер на жаловании, несмотря на то что два ее чемодана и баул у меня в багажнике, а сумочка брошена на сиденье. «А. Это вы»! Можно бы и повежливее.
Отвечаю с должной мерой раздражения в голосе:
Ну я!
Она смотрит вопросительно и немного напряженнов точности мой проходимец кот, когда не знает, накажут его за безобразие или обойдется на сей раз, спасибо хозяйской лени.
Так мы едем, Татьяна Федоровна?
Она кивает и усаживается. Повязывает на шею мятый-перемятый платочек. Откидывает голову, прикрывает глаза.
Нам далеко?
Не то чтобы. Здесь все близко. Но придется повилять по улицам. У нас тут нет прямых путей, все зигзагом, клубком, синусоидой.
Я заметила.
Да? Вы вздремните, не стесняйтесь. Не торопясь поедем. Но вы бы пристегнулись на всякий случай.
Мне бы не хотелось. Ремень немного давит. Неудобно.
Как угодно. Музыку?
Мне безразлично.
Ей безразлично, вот как. А ведь бывает музыка-дуновение, музыка-аромат, музыка-воспоминание. Бывает, что под музыку жизнь катится вспять. Безразлично ей! Вот посмотрим, насколько ей безразлично. Теперь, взволновавшись, главное, не перепутать кнопочку радио с кондиционером, или в самом деле получится дуновениепрямо в ухо.
Что ж, вот вам музыка, Татьяна Федоровна.
И зазвучало танго, и небо в тот же миг стало знойным, и страсти-мордасти разыгрались вовсю: любовь, кровь, убийства, страстные слова Вранье до гробовой доски. Дикость человеческая во всей красе. Красота безумства и нескончаемой, передаваемой по наследству, жестокой любовной игры.
И жизнь покатилась вспять.
* * *
И жизнь покатилась вспять.
Так близко его лицо. Он похож на ее отца, только тот не носил бородку. Он так похож, что иногда даже снится ей в генеральском мундире, и она не может понять, отец это или любовник. И его ненавистную физиономию она разбила сегодня о колонну. Разбила, и осколки полетели во все стороны.
Разбила? Что только не приснится! Конечно же, это был сон. Один из ее сонных кошмаров, одолевающих с недавнего времени. Какие там осколки? Что за бред? Вот его лицонастолько близко, насколько позволяет танец. А танец этот позволяет многое, все позволяеткроме безразличия. «Мне безразлично», кто-то сказал. Слова эти были ложью.
Там знают огненные страсти,
Там все покорны этой власти,
Там часто по дороге к счастью
Любовь и смерть идут!
Их первый танец. Как истинный тангеро, он пригласил ее на танцевальную дорожку взглядом и улыбкой. В знак согласия она не отвела взгляда, ответила на улыбку, приняла руку, подалась навстречу.
«Салон? Фантазия? Нуово? Милонга?»
«Мне безразлично, сказала она тогда, когда он предложил выбрать стиль. Ты ведешь, не я. Это же танго».
Первый спектакль, в котором они играли вместе, назывался «Танго в облаках». Приходилось много танцевать, отрабатывать шаги, фигуры, движения. За время репетиций она сменила четыре пары туфель: ломались каблуки, лезли наружу супинаторы, расползались специальные подушки-подкладки, рвались ремешки, отскакивали пряжки. Она замучилась добывать специальную обувь. Кроме того, туфли стоили немало.
Но она была влюблена и танцевала историю их любви. Каждый раз новую, по мере того как постигала словарь движений и училась импровизировать, отвечать движением на движение, вести диалог.
Плечи сдвинуты, шаг длинный и долгий, как у крадущейся кошки, неуверенность в чувстве. Усложненный украшенный шаг, игра стопойя дарю тебе надежду, я немного влюблена, я кокетлива, я, может быть, готова к поцелую. Спина прямая, взгляд прямо в глазая жду тебя, я тебя приемлю. Щека к щеке, объятия, наклон, бедро к бедруя твоя. Быть может. До следующего танго. До следующей «трехминутной истории любви».
Любовь на три минуты и вечная тоска по утрате.
Он учил ее тонкостям лучше всякого балетмейстера.
Ты знаешь, танготанец очень приземленный. Ты, конечно, легка как пушинка, двигаешься прелестно, но нужно обязательно чувствовать землю, ее притяжение. И ещеось танца. Всё вокруг нее, маятником. Немножко хмельным заблудившимся маятником. Вперед, назад, спиралью, винтом, но не вверх. Не вверх, а по земле. Земная любовь, земная тоска, земная страсть Или тебе небесной хочется? Именно в облаках?
Мне безразлично.
Не ври шептал он ей на ухо, щекотал шею бородкой.
В облакахэто глупость. Глупое название, глупый спектакль. Глупые декорацииот этой облачной белизны глаза слезятся. Только и есть хорошеготанцы. Я чувствую себя кошачьим хвостом, когда танцую, призналась она. Вроде бы и сама по себе, но
Кто кем управляет? Кот хвостом или хвост котом? Старая проблема. Кот хвостом, разумеется, что бы там хвост о себе ни думал. Ты, главное, помни три закона: никогда не удерживай, никогда не отталкивай, не думай. Не думайэто самое важное. Можно любить и ненавидеть, сомневаться и робеть, можно терять благоразумие и стыдливость, можно изменять и ревновать Но главноене думать, чтобы все было искренне. Тогда будет кипение, безумие, боль и страсть. Гордость и насилие. Тогда будет танго. Настоящее. Тогда сердце будет биться правильно: раз, два, три, четыре, раз, два Понимаешь? Одно сердце на двоих.
И оно рвется.
Да, иногда, но не сейчас. Танцуем?
Не сейчас.
Почему еще?
Не знаю. Просто музыку послушаем.
Запись была роскошная, настоящая, из Аргентины. Вел органчик бандонеон, ритм держали низкие фортепьянные регистры, звуки скрипок окутывали, овевали мелодией, завораживали до сердечного ущемления.
Поют о страсти нежно скрипки,
И Кло, сгибая стан свой гибкий
И рассыпая всем улыбки,
Танцует вновь танго
«Чуть зажигался свет вечерний, она плясала с ним в таверне для пьяной и разгульной черни напевала она, но вот однажды с крошечной эстрады ее в Париж увез английский сэр»
«В ночных шикарных ресторанах, подхватил он немного дурашливо, на низких бархатных диванах»
У него очаровательный баритон. Они вполне могли бы не только танцевать вместе, но и петь.
Завтра премьера. У меня есть для тебя подарок загадочно улыбается он. Вот, примерь. Не представляешь, у кого из-под носа я это увел. И не проси, не скажустрашная тайна, смертельно опасная для тех, кто ее знает. «В ночных шикарных ресторанах с шампанским в узеньких стаканах проводит ночи Кло»
Он, напевая, наклоняется и протягивает коробку, до этой самой минуты задвинутую под стул и прикрытую газетой. В коробке туфли. И какие туфли! Мечта каждой тангеры. И вообщемечта! Темнокрасные, из мягкой прочной кожи, на стойком, верном каблучке, с ремешками накрест через подъем. Черная стелька с подушечками и золотым фирменным знаком.
Примеришь?
Подошли идеально.
Как ты угадал размер?
Упер твои старые туфельки, те, что развалились.
Фу!
Подумаешь! Это ты у нас брезгливая кошка.
А как же платье?
Что такое с платьем?
У меня золотистое с синим, а туфли красные. Попугайское сочетание, да еще на белом фоне. Слушай, Шубин, мне просто необходимо новое платье к этим туфлям. Я думаю, ты сам понимаешь.
По-моему, и так неплохо, поднимает он брови. Желтое с синим и красное. Танго, оно яркости требует, экспрессии.
Ты меня что, дразнишь? Экспрессии, но не дикости же! Я все-таки не дворовую девчонку играю, а шантанную приму.