То есть?
У меня было чувство какое-то смутное Знаете, товарищ командир? что-то знакомое; словно подобное я уже видел не раз И только сейчас я вспомнил, и теперь я уверен: у него такая роль! И, как любой плохой актер, он старается исполнить эту роль как можно натуральней.
Немец был уже в углу коровника. Туда инстинкт занес самых робких. Немец наконец выбрал жертвусовсем мальчишку, который от ужаса уже ничего не соображал, и отзывался на карканье немца только рваными междометиями. Голодное дуло плавало перед ним, тычась то в лицо, то в шею, то под ключицу; немец все громче каркал, распалялся; не в силах встать на ватные ноги, парнишка сидя сдвигался назад, назад, в сумрак угла, судорожно отталкиваясь каблуками. Вот уперся плечами в угол В этот момент и прогремел выстрел.
В коровнике, наполненном гулом голосов, образовалась тишина. Было слышно только кррр-крииипоскрипывание воротных петель. И вдруг:
Ах, Пауль, Пауль! Ну что за несносный мальчишка! Когда ты поймешь, наконец, что онилюди. Каждый из нихчеловек. Хоть они и не верят в Богау каждого из них есть душа Ах, как нехорошо!..
Голос звучный, наполненный нескрываемой иронией. Его обладательмаленький, бочкообразный, стоял в выбеленном солнцем прямоугольнике ворот. Он повел головой, пытаясь разглядеть пленных, сообразил, что не только он плохо их видит, но и его трудно разглядеть, и сделал несколько шагов вперед. Теперь все увидели, что это фельдфебель: на обшитом галуном погоне тускло белела четырехугольная звездочка. Он был затянут в ремни. Его круглое лицо украшали усы, крутую грудьЖелезный крест 2-го класса; пояс заметно оттягивал большой пистолет в новенькой, цвета молочного шоколада, кобуре, которую он носил на животе.
Мне нужен человек, знающий немецкий, сказал он. Ну-ну! не стесняйтесь. Переводчику будет хорошо. Он будет при мне, а это значитосвобожден от физической работы.
Из толпы вышел старший сержант. Фельдфебель взглянул на него опытным глазом, поморщился. Возможно, он предпочел бы, чтоб у него на подхвате был офицер. Но это дело поправимое.
Переведи: мы будем восстанавливать аэродром. Работа простая, но ее много. Работать нужно хорошо. Очень хорошо. Саботажа не допущу. К вечеру постараюсь добыть для вас еду. Для тех, кто заслужит. А кто не работает, фельдфебель смешливо сморщил нос и развел руками, тот не ест. Все.
Из толпы выдвинулся капитан.
Согласно международному праву, вы не можете принуждать нас работать, тем болеена военных объектах.
Сержант лихо переводил туда и обратно.
Господин фельдфебель говорит, что он и не собирается никого принуждать. Кто не может работатьне получит еду; кто не хочетбудет объясняться с Паулем.
Позвольте еще вопрос, господин фельдфебель.
Слушаю.
Как быть с ранеными? Сорок три человека нуждаются в срочной госпитализации.
Раненыене моя забота. Обращайтесь в Красный Крест.
Он с форсом повернулся и вышел наружу, куда уже подъезжали телеги с наваленными лопатами. Солдаты отсчитывали пленных по десятку; объясняли: «напилсявыбрал лопатуи жди остальных»
Пленные не скрывали подавленности. Они покорно ждали своей очереди, покорно проходили по указке винтовочных стволов, потом бежали к водопою
Залогин понаблюдал за процессом; затем взглянул на Тимофея. Тот лежал с закрытыми глазами. Как с ним быть? Ни одной идеи! даже самой дурацкой Если бы младший сержант был на ходу, то любые проблемы, считай, были бы техническими. Но пока не ясно, когда он поднимется. И это бы ничего, кабы он был погибче; но жесткость комода исключалакак бы помягче сказатьлюбой дипломатический маневр. Если он упрется рогом
Ты за меня не тревожься, сказал Тимофей. Глаза так и не открыл. Наполни флягу; больше мне ничего не нужно. Кушать еще не скоро захочу
Ну что на это скажешь? И как избавиться от чувства вины, которое испытывает здоровый человек рядом с тяжело больным?
И в этот момент Залогин увидал давешнего конвоира, который подвез Тимофея на телеге. Конвоир шел по проходу, явно кого-то высматривая. Заметил Залогина, кивнули направился прямо к нему. Залогин поднялся навстречу.
Ну, как твой командир?
Живой.
Слава богу Я должен дать тебе два совета.
Слушаю, господин солдат.
Первое: ни с кем не говори по-немецки. Когда ты говоришь по-немецкиу тебя ужасный жидовский акцент. Это может стоить тебе жизни.
Понял, господин солдат. Спасибо.
И второе: если хочешь, чтобы твой командир остался жив, он должен выйти на работу.
Но это невозможно!
Мое дело предупредить. Будет жаль, если такой воин погибнет не в бою.
Немец взглянул на Тимофея, увидал, что тот смотрит на него, переложил винтовку в левую руку, и правой, двумя пальцамиочень легко, незаметно для посторонних, не донеся кисть руки даже до скулы, отдал честь. Так, чтобы это было понятно только им двоим. В неподвижном взгляде Тимофея ничего не изменилось. Немец кивнул Залогину и пошел к воротам.
Что это за тип? спросил Тимофей.
Вчера он спас вам жизнь, товарищ комод, сказал Залогин. И хочет это сделать сегодня.
Тимофей попытался вспомнить. Ничего. Ни одного следа.
И что же он советует?
Он говорит, товарищ комод, что оставаться в коровнике нельзя. Вы должны выйти на работу.
Тимофей с тоской поглядел в сторону ворот. Господи! как же они далеко А ведь потом еще топать до аэродрома полтора километра
Ты ему веришь?
Залогин кивнул.
Ну что ж Пока живыбудем барахтаться Помоги встать.
Боль была уже не в счет; о ней нужно просто забытьи Тимофей о ней забыл. Он ее чувствовалеще бы! но теперь она была отделена от него. Как за стеклом. Как чужая.
К счастью, на них никто не обращал внимания, каждый был занят собой. Можно не спеша понять, как держать равновесие. Потомкак ставить ноги. Я знаю, сказал себе Тимофей, это должно быть просто. Нужно только вспомнить. Ведь до вчерашнего дня я умел так легко, так убедительно ходить
Тимофей постоял, держась за плечо Залогина, привыкая к вертикальному положению. Наконец коровник перестал заваливаться. Потом стали таять шоры, и глазам вернулось периферическое зрение.
Вы должны пройти сами, товарищ комод
Тимофей взглянул Залогину в глаза. Взглянул специально: пусть не сомневается. Я смогу. Сделаю все, как надо.
Я знаю
Нужно было не просто пройти; нужно было пройти так, чтобы немцы не поняли его истинного состояния. Чтобы не обратили на него внимания. Им ведь все равнотолько на это и расчет
Пленные толпились возле ворот, ждали, когда их отсчитают в очередной десяток. Каждый был сам по себе. Каждый был одинок. Одниподавлены, другиерастеряны, третьисобраны в кулак единственной целью: выжить. Командиры ничем, кроме знаков различия, не выделялись. Никто не пытался напомнить этому сборищу, что еще вчера они были воинской частью, и дисциплину пока никто не отменял. Было б у меня сил поболе, думал Тимофей, я бы вас выстроил Труднее всего было смотреть. Так хотелось закрыть глаза! но тогда, почти наверное, и сознание прикроется
Вот исчезла спина Залогина, за которой Тимофей укрывался, как за бруствером. Отмеченный легким прикосновением винтовки, Залогин легко прошел по глинобитному полу и исчез в просвете ворот.
Пора.
Тимофей шагнул вперед. Второго шага ему не дали сделать: примкнутый к винтовке штык лег плашмя на его грудь и легонько оттолкнул.
Возвращайся на место, сказал старший сержант.
Но я хочу заработать себе еду, возразил Тимофей.
Не спорь. Ты свое отработал.
Этот старший сержант был уже слугой. Говорить с ним было бесполезно: ему было все равно, что будет с тобой; да и с остальными. Его еще не приняли в чужом лагере, но он уже был там.
Тимофей повернулся к солдату, заставил себя улыбнуться ему. Улыбнуться так, чтобы немец этой улыбке поверил. Для этого пришлось убрать из памяти оскверненное тело Кеши Дорофеева и танк, который методично, одного за другим, заживо хоронил в окопчиках его товарищей. Это стояло у Тимофея перед глазами и вчера вечером, и ночью, и когда сегодня очнулся. Оно не мешало жить; напротивоно наполняло Тимофея такой необходимой сейчас энергией; возможнонерастраченной энергией тех ребят. И оно придавало его жизни смысл. Прежде Тимофей не думалради чего? зачем? просто жил, а теперь это в нем проявилось. Без слов. Значиткак и все, необходимое для жизни, это было в нем от рождения.
Сами по себе всплыли давно забытые немецкие слова. В седьмом классе училэто ж сколько лет!..
Их бин арбайтен! Улыбайся, улыбайся, велел себе Тимофей. И опять это у него получилось: улыбнулся. Их мегте
Немец был никакойне большой и не маленький, дня два не бритый, плохо выспавшийся; и с выправкой у него было никак, сразу видно: не кадровый солдат, мобилизован перед самой войной. Он не скрывал, что тут ему все противно, может, и война, которой он пока не видел, уже противна, и противна мысль, что ведь может сложиться и так, что ему все же придется ее увидеть. Вырвать у него винтовку и пришпилить его штыком к стене, как бабочку булавкой, ничего бы не стоило, но что такой вариант возможеннемцу не приходило в голову. Он отсчитывал пленныхне видя их; для него они были только порядковыми номерами. Он и на этого, забинтованного, обратил внимание только потому да черт его знает, почему он обратил внимание на этого сержанта. И до него здесь проходили пленные с забинтованными ранами, однако у тех раны были пустяковые, а этому досталось крепко. По лицу видатьне жилец. На что он рассчитывает?..
Немец чувствовал, как в нем поднимается раздражение из-за того, что этот порядковый номер превратился в человека и самовольно втиснулся в его жизнь. Зачем он мне? Зачем мне его проблемы? Ведь его уже сегодня не станет. Так нет жеон хочет остаться в моей памяти, возникать в ней в минуты слабости, а то и в совесть скрестись полуистлевшим коготком Сгинь!
Сдерживаясь, стараясь не смотреть на Тимофея, чтобы не впускать его в себя, немец сказал старшему сержанту:
Не хочу брать грех на душу Ты же старше его по званию. Прикажи, чтоб убирался.
Великая удача, если вовремя почувствовал вызов судьбы. Еще большая удача, если есть силы и отвага принять этот вызов.
Тимофею было все равно, что говорит немец. Он понимал: время уходит. Еще несколько мгновений пассивного сопротивленияи уже ничего не исправишь. Спасти могла только инициатива.
Да ты не смотри на бинты! сказал он солдату (разумеетсяпо-русски), жестом останавливая старшего сержанта: не нужен мне твой перевод. В работе за мной еще не всякий угонится. Их бин арбайтен!
Теперь опять улыбнись
Не смог. Мышцы лица окостенелии не пропускали в себя сигналы. Ладно; вспомни что-нибудь доброе; вспомни любое, ну хотя бы то, что видел сегодня в дремоте: сеновал, и мягкое прикосновение солнца, и такое реальное присутствие пока невидимой кошки Какое счастье, что для души не существует ни времени, ни пространства! Тимофей опять был там, опятьтем малышом, опять невесомый, как пушинка, в неосознаваемых, плотных струях жизни и счастья
Вот так-то лучше.
Теперь открой глаза (да они и так открыты, но обращены в прошлое)
Все приходится делать по команде.
Тимофей всплыл, как из ночной воды. Увидал штык (солнце плавало в нем сгустком дымящегося, слепящего света). Затемнебритый подбородок немца и слюну в правом углу его рта, и вспомнил, что по морщинам на губах знающий человек (знахарь) может определить все о здоровье человека и даже о его судьбе, но он, Тимофей, уже никогда этого не узнает. Затемглаза немца, глаза как глаза, цвета спитого чая, уточнимостывшего чая: что-то этим глазам не нравилось. А затем увидал и все, что было возле: старшего сержанта, остальных пленных, подпиравших Тимофея сзади, раскалявшийся день за распахнутыми воротами коровника, две телеги с навалом лопат, Герку Залогина, конвоиров, все, все материализовалось и пришло в неторопливое движение.
Улыбаясь, Тимофей аккуратно взял двумя пальцами плоский штыки отвел в сторону.
Ах, ты вот как!..
Немец озлобился, отступил на шаг, потом, для удобства, еще на одини сделал выпад вперед штыком. Как на учении. Словно чучело колол. Он бы мог убить этого пленногоесли бы ткнул в полную силу; но не сделал этого. Он не мясник. Не убийца. Он солдат. Вот в боюдругое дело
Он ткнули ждал реакции. Какой угодно: крика боли; если не крикато стона; как минимумиспуга в глазах; или шага назад, попытки освободиться
Ничего. Абсолютно ничего. Правда, в момент укола пленный напрягся, но лишь для того, чтобы не отступить, и уже в следующее мгновение он опять стоял расслабленный и бесчувственный. Как это чучело могло знать, что его не убивают, а только ставят на место?..
Штык вошел не глубоко. Он проколол грудинуи застрял в ней. Если бы это был удар, а не укол, пленному был бы уже капут. Здорово у меня это получилось! подумал немец, и выдернул слегка зажатый в кости штык. Крови на нем было немного, но как украшал этот мазок тусклую сталь! Будет, о чем рассказать дома Немец ощутил даже приязнь к этому русскому, и что самое удивительноев нем не было и малейшего сопротивления этой приязни.
Тимофей понял, что первая схватка выиграна; теперь нужно было развить успех.
Айн момент, сказал он и повернулся к подошедшему Залогину. Подай лопату.
Забрать лопату у Залогинавот о чем Тимофей помнил все это время. Забрать лопату, пока прекраснодушный интеллигентик не пустил ее в ход. Вот когда обоим был бы точно конец. Нузарубил бы Залогин этого никчемного немца; а кто будет убивать остальных?..
Немец не препятствовал. Он не понимал, что происходит, но чувствовал, что произойдет нечто необычное. Его укол штыком убил скуку; теперь его душа проснулась: он стал зрителем.
Тимофей поставил лопату на черенок, зажал конец лезвия пальцами, будто собирался делать самокрутку, и вдруг свернул лезвие трубочкой до самого черенка.
Это айн, сказал Тимофей, а теперь цвай. И развернул железную трубочку в лист.
Этот трюк Тимофей когда-то видел в цирке. Там был такой мужик, голый по пояс. Когда он принимал эффектные позы, и мышцы на его руках и торсе то чудовищно вздувались, то начинали шевелиться, словно в каждой из них жило какое-то существо, от одного этого зрелища публика приходила в экстаз. А что он вытворял с железом! Под его пальцами оно становилось податливым, как пластилин. После каждого трюка он подходил к публике: потрогайтенастоящее железо! Когда Тимофей рассказывал об этом, приятели отмахивались: да не может того быть, чтоб та лопата была из магазина! уж наверняка изготовлена по спецзаказу; ты чтосам не металлист? не знаешь, каким мягкимесли намешать в него какого дерьмаможет стать железо? а можети того прощета лопата, и кочерга, и гриф штангивсе, что он скручивалбыли не из железа, а из свинца? да и подходил твой мужик наверняка не к случайным зрителям, а к своим, к подставе Но приятели этого не видели, а Тимофей видел. И поверил. И решил научиться. Дело не в силев своей силе он не сомневался. Тут какая-то особая сноровка была нужна. Уж он намордовался с той лопатой! Она сминаласьон ее тщательно выравнивал молоткомона опять сминаласьи так много, много раз, пока он не понял, как делать: на левый указательный палецсамый первый, самый важный заворот, а дальше все просто. Тимофей довел это действие до автоматизмаи только тогда на новенькой лопате продемонстрировал своим изумленным приятелям. Выходит, что лопата, свернутая перед немцем, была третьей в его жизни.
Немец повертел ее в руке, слегка напрягся, попытавшись согнуть край измятого лезвия, покачал головой. Увиденное не укладывалось в его сознании. Наконец улеглосьи взорвалось неожиданной вспышкой. Немец словно вырос, в его глазах вспыхнул восторг, в движенияхстремительность. На его крик и зазывные движения рукой прибежали пятеро солдат. Немец отставил винтовку и объяснил, что и как здесь произошло, причем с таким видом, словно это ему удалась такая штука.
Тимофей прислонился к створке ворот. Винтовка стояла рядом. Даже тянуться за нею не надопросто бери Что это: шанс? или только искушение? Состояние, пережитое минуту назад, когда он сам смог идти, а потом выиграл поединок с охранником, исчезло так же вдруг, как и возникло. Еще минуту назад он бы не размышлял, он бы все сделал автоматически. Может быть, это была бы последняя минута в его жизни, но он бы своего шанса не упустил. Но та минута прошла, сейчас он был бесплоден; даже думать толком не мог, хотя о чем тут думать
Вдруг он осознал, что у него в руке лопата. Новая лопата. И веселые солдаты напирают на него, что-то по-своему лопочут, тычут пальцами в лезвие, показывают: давай, скрути!