На вершине майор Ортнер ощутил лицом нет, не ветерок, а прикосновение воздуха, как дыхание женщины. Здесь дышать было легче, чем на дороге. Танк начал с этого окопчика, развернулся на нем (из рыхлого суглинка торчала нога в обмотке и рваном ботинке из кирзы) и стал давить их правый фланг. В двух местах вертелся; значит, видел, что солдат еще живой. Потом вернулся сюда и стал давить их левый фланг.
Сзади послышался звук шагов Харти; затем, прерываемый одышкой, его возбужденный голос:
Видали, господин майор, как наши затейники изукрасили тоговозле дороги? Как бисквитный торт!
Майор Ортнер закрыл глаза. Не ждал, что придется выбирать линию поведения Вообще об этом не думал. И напрасно. Значит, придется это сделать сейчаси на все время, пока будет находиться на фронте. Не притворяться, не подстраиваться (только этого недоставало!), но спрятаться под маску. До сих пор ему не приходилось этого делать. Не было нужды. Естественно, валял дурака, изображал то, что от него ждали. Развлекался. Теперь же задача была иной: выжить. И если получитсяне замараться. Ни словом, ни взглядом себя не выдать. Выжить. Ты в орде; придется жить по ее законам Ничего, ничего, потерпишь, утешил себя майор Ортнер. Это не долго. Вот вернусь в тыл Перспектива вновь оказаться в покинутом накануне мире, как большая птица, вдруг отлетела прочь. Птица не исчезла совсем, но уселась на выцветшей земле как-то непонятно, то ли в двухстах метрах, то ли бесконечно далеко
Майор Ортнер повернул голову и взглянул в глаза Харти.
Тот парень подбил два танка
Один танк, господин майор.
Они говорили о разных вещах. Не трать слов, сказал себе майор. Это существо ничего не понялои не поймет. Никогда.
Во-первых, ефрейтор, не перечь старшему по званию
Виноват, господин майор.
а во-вторыху второго танка он сорвал гранатой гусеницу. Если б ты был внимательнейты бы это понял сам.
Когда говоришьснимаешь груз с души; хотя бы часть груза. Тогда легче думать. Но думать не получалось. Почему эти солдатики не ушли с позиции, когда увидали, что против нихтанки?..
Ортнер поднял вмятую в землю винтовку. Мосинское старье. Оттянул затвор. Пусто. Из соседнего окопчика (из того, что утром было окопом) торчал приклад. Ортнер вытащил, проверил забитый сухой землей затвор. Тоже ни одного патрона
Почему же они не сдались, господин майор?
Если бы я это знал
Двое все же пытались бежать. Одного застрелили на склоне, другой успел добраться до ячменного поля.
Гляньте, господин майор! позвал Харти, отгребая прикладом карабина землю. Этот, вроде бы, еще живой.
Майор подошел. Зеленые петлицыпограничник; в петлицах два малиновых треугольникасержант. Танк прошел над ним, вдавив в землю; гусеница ободрала лицо и часть скальпа.
Еще бы пару сантиметрови черепушкахрусь! Харти смачно сплюнул. И если бы я был шаманом, я бы по его мозгам прочитал, о чем он думал в последний миг своей жизни.
Дай бог памяти, подумал майор Ортнер, какой же это поэт написал, что нет зрелища более приятного, чем беспомощный, поверженный враг? Для малыша Хартиособая минута. Ведь сейчас он чувствует себя хозяином судьбы этого сержанта. Хозяином его жизни. Когда будет время и желаниенадо бы подумать, что при этом происходит с душой
В последний миг он не думалон стрелял, сказал майор Ортнер. Забери у него винтовку.
Харти с трудом расцепил широченную лапу сержанта. Это была токаревская самозарядка, майору приходилось держать такую в руках, когда был в России на маневрах. Оптика разбита, в магазине и в стволепусто, но один патрон Харти нашел у сержанта в кармане хабэшных бриджей. В кармане гимнастерки он обнаружил только удостоверениеи бросил не глядя.
Подай-ка его мне, сказал майор Ортнер.
ВКП(б). С первого взгляда майор Ортнер решил, что это большевистский партбилет, но вчиталсяи понял, что сержант пока не был большевиком. Пока только кандидат. Удостоверение было выдано всего семь недель назад, 1-го мая. Майор Ортнер уже знал эту манеру большевиков: все события привязывать к их революционному календарю. Можетдля торжественности? Иличтобы легче запоминалось?..
Сержанту было двадцать два года. Сверхсрочник. Лицо крестьянское, хотя кто его знает. По плечам, по торсу и кистям рук видно, что силой природа его не обделила. Даже опрокинутый танком, он не выпустил винтовку. Характер. Впрочемпока не открыл глаза и не проявил себя действиемкто может знать, какой у него характер
Не нравится он мне, сказал Харти. Не знаюпочему, но не нравится. Я бы его пристрелил на всякий случай. Харти вдруг придумал причинуи радостно добавил:Все равно ведь не жилец!
Как элегантно он повернул ситуацию! признал майор Ортнер. Я воспринимал все как бы со стороны, ощущал себя зрителем, и вдруг оказываюсь судьей. Оказываетсяэто мне решать: белоеили черное, жизньили смерть. А Харти будет только исполнителем. Человеком, который ни за что не отвечает. Ему велелисделал
Еще до фронта не добрались, а душу майора Ортнера уже пытались нагрузить. А если она не совладает с этим грузом?
Убитьи забыть об этом?.. Не получится. Если бы это случилось в бою, даже в ближнем бою, даже в рукопашной, тогда другое дело. Тыили тебя. А вот такбез эмоций, без ненависти, как скотину
Майор Ортнер понял, что не хочет быть судьей.
Не пытайся показать себя большим дикарем, чем ты есть на самом деле, сказал он Харти. И потом: кто жилец, а кто нетне тебе судить. Это Божий промысел.
Неплохо получилосьспихнул всю ответственность на Бога. Хотя известно, что как раз Он ни за что не отвечает. Он судит потом.
Приведи его в чувство.
Харти неодобрительно поджал губыи ткнул дулом карабина в ребра сержанта. Тот еле слышно застонал. Харти ткнул еще раз, потом сел на корточкии от души дал пощечину. Повторить не успелрука сержанта уже сжимала под горлом ворот его рубахи.
Серые глаза. Неподвижный, ничего не выражающий взгляд. Машина войны.
Харти не подкачал. Его оцепенение длилось не дольше секунды. Карабином он резко подбил снизу руку сержантаи откатился в сторону. Сказал, улыбаясь:
Черт! растерялся. А надо было стрелять. В упор, в сердце.
Серые глаза не отпускали Харти. Затем, когда сержант понял, что опасность от Харти уже не исходитмедленно перевел взгляд на майора Ортнера. Взгляд как взгляд. Только очень тяжелый. Отчего в нем столько тяжестимайор Ортнер не стал разбираться. Просто ждал. Ему было интересно. Ведь этот сержант что-то думал и о нем. Что именно?..
Видать, оценка была не очень высокой. Во всяком случае, на лице она никак не проявилась. Рукавом рваной гимнастерки сержант смахнул землю со рта и повернулся к дороге.
Забитая войсками дорогаобычное зрелище тылов наступающей армии. Колонна выползала из-за леса, как червь из земли, и таяла в пыли и мареве где-то на востоке, в испятнанных редкими перелесками, распаханных холмах, которыми начинались предгорья Карпат. Несколько часов назад он видел на дороге разведгруппунемного солдат и три танка, теперь пусть поглядит на это. Майор Ортнер ждал какой-нибудь реакции, но прошло не меньше минуты, а ничего не происходило. Неподвижный взгляд, неподвижное лицо.
Ты можешь встать?
Мало ли что: вдруг у него ноги раздавлены. Под слоем спрессованной земли не разглядишь.
Сержант взглянул на майора Ортнера; прислушался к своему телу; кивнул.
Перед тобой офицер.
Ах, Катьюша! Какое удовольствие говорить с врагом на его языке! Уже одним этим я доказываю свое превосходство
Сержант поднялся. С майором Ортнером он был одного роста, но плотнее и пошире в плечах.
Ты один уцелел. Погляди, что осталось от вашей позиции
Эту реплику сержант оставил без внимания. Он смотрел на руку майора Ортнера, в которой было его кандидатское удостоверение. Это дало майору зацепку, нопо своему обыкновениюон решил не спешить.
Скольких наших солдат ты успел подстрелить?
и двух офицеров
Вот первые слова, которые майор Ортнер услышал от врага на этой войне. Голос хриплый, жестяной. Сержанту трудно было говорить. Он попытался облизать губы, смочить рот слюной, но слюны не было. Оно и понятно: обезвоживание из-за потери крови. Ну и жара к тому же.
Я не подстреливаюя убиваю.
Это вызов. Не в голосеголос ровный, нейтральный. Вызов во всей его сущности. Ты интересовался его характеромвот тебе и ответ. А ведь прав был Харти!..
Ты дерзок, сержант Это нехорошо.
Фразы складывались с едва заметной натугой, но были точными. Только что майор Ортнер едва не произнес «это есть нехорошо» (калька с европейской лексики), однако успел поправиться. Он понимал: одно делоговорить с Катей, и совсем иноес врагом. Проверим себя на более сложных фразах.
В любой армии офицервсегда офицер; а сержант Майор Ортнер показал рукой где-то на уровне своего колена, даже чуть наклонился при этом. Любая армия держится на дисциплине и субординации, и, как сержант, ты должен это помнить всегда, как «Pater noster» не знаю, как по-вашему Я верю, что ты хороший солдат, но это Майор Ортнер поднес кандидатское удостоверение к лицу сержанта. Это ты плохо придумал. Будущий большевикне хорошо. Уже произнося эти слова, он понял, что использует неправильную форму, но поправляться не стал. Давай сделаем так: ты Слово вылетело из памяти, но майор Ортнер даже виду не подалпоказал, что рвет кандидатское удостоверение. И тогда ты для меня будешь просто хороший солдат.
Трудно разговаривать с человеком, у которого такой неподвижный взгляд.
Сержант взял кандидатское удостоверение и положил в левый нагрудный карман гимнастерки.
Ты меня не понял?
Понял.
Ну что ж, это твой выбор. За него ты заплатишь своей жизнью. Ты к этому готов?
В следующее мгновение от подсечки майор Ортнер оказался на спине, упал как подрубленный, плашмя. А сержант уже повернулся к Харти. Счастье, что Харти так и остался в стороне, не подошел, сидел на корточках там, куда откатился. До него метра три, с места их не одолеешь прыжком. В глазах у Харти восторг. И голос такой неожиданно певучий: «Ну теперь ты мой!..» И карабин, как живой, скользнул из-под мышки в ладони, и уже выискивает своим единственным глазом местечко на груди врага, чтобы влепить в него свой свинцовый поцелуй. Но не спешит Харти, не стреляет. Куда спешить? сначала удовольствие получим
Сержант полуприсел, сделал ложное движение влево, с неожиданной легкостью отскочил вправо карабин не отпускает, упирается взглядом в грудь. Тянет с выстрелом.
Одним прыжкомс прогибоммастер джиу-джитсу! Майор Ортнер уже на ногах. И коллекционный красавчик «вальтер»игрушка! уже в его руке. Но стрелять в спину
Расслабленная спина сержанта едва уловимо напряглась. Он меня почувствовал, понял майор. Он меня почувствовали сейчас повернется
В такие моменты не думаешь головойтело само выполняет за тебя всю работу. Минимальный замах. Ощущение такое, словно ударил рукоятью «вальтера» не по телу, а по дереву. Майор Ортнер хотел попасть по затылку, но Харти опередил, выстрелил раньше; сержант подломилсяи удар пришелся чуть ниже шеи. Тоже хорошо.
Неожиданно для себя, в машине майор Ортнер задремал. Он даже не заметил этого. Почувствовал тяжесть в теле, захотелось закрыть глаза, закрыл, а когда открылвокруг были горы. И тело легкое, и голова ясная. Вспомнил эпизод с пограничникоми пресек эту мысль. Чего мусолить? Былои прошло. Любопытствовал, с каким народом придется иметь дело? Теперь знаешь. Точка.
Горы были невысокие, но красивые. Сумрачные еловые леса подступали к дороге. В ущельях влажный воздух стоял, как вода. Запах хвои был столь насыщенным, что казался материальным. Думать не хотелось. Хотелось просто быть. Просто бытьи больше ничего не надо.
Придорожные харчевни были забиты воинским народом, но в очередном маленьком городке майор Ортнер сообразил поискать в стороне, и буквально в двух кварталах они обнаружили полупустой ресторанчик на шесть столиков. Их покормили очень прилично. Борщ (слово новое для майора Ортнера и трудно произносимое; у него получалось только раздельно: бо-р-щ) был ароматным и легким; мясо свежайшее и поджарено мастерски: корочка хрумкая, а ткани нежные и налиты соком; и местные вина были хороши. Хозяин понимал по-немецки лучше, чем по-русски. Майор Ортнер поинтересовался у него, какой год был удачным для вина, и когда узнал, что 38-ой, попросил две бутылки именно этого годабелое и красное. Белое напоминало его родной рислинг, только у здешнего был оригинальный привкус, как от капли еловой смолы. А красное терпкое, освежающее рот как после ментоловых пастилок с таким знакомым тонким ароматом «Я его в Венгрии пил!»вспомнил майор Ортнер, и хозяин согласно закивал: «Натурально, ведь мыодна страна» Майор Ортнер заказал у него, чтобы взять с собою, по три бутылки того и другого. Предупредил Харти: «И не думай! Я до трех считать умею»
После этого он снова задремали проснулся вдруг, как от толчка. Ему приснилась мать. Вроде бычего особенного? но мать ему не снилась никогда; вот в этом и особенность. Мать была в закрытом платье начала векарукава с пуфами и широченная юбка; и высокая сложная прическа из того же времени. В жизни он ее такой не видел, разве что на фотографии. Мать была встревожена. Она плавно подошла (ее лицо было неразличимо, но он знал, что это она), сказала что-то важное, что-то поразившее его, и положила руку ему на плечо. От этого прикосновения он и проснулся. И сразу попытался вспомнить: что? что она сказала? Ведь он осознавал, что спит, и велел себе: запомни! и как только проснешься
Майор Ортнер реально ощутил утрату чего-то необычайно важного. Что-то должно было войти в его жизнь, как-то повлиять на нее; пусть не сейчаспотом Ах, мама, мама! Ты оставила меня, своего любимого сына, предпочла уйти с отцом оттуда, сверху тебе виднее может быть, ты хотела сообщить мне нечто, чего не успела сказать в жизни?.. а может бытьговорила, да я тогда не услышал?.. и теперь пора мне это напомнить?..
Вокруг ничего не изменилось. «Опель» в общем потоке плелся по извилистой дороге; Харти полушепотом рассказывал силезцу очередную скабрезную историю; справа по дну ущелья бежала шустрая, чистая речка; вот еще один поворот И вдруг горы расступились, и открылась долина, стянутая излучиной реки. Дорога улетала через долину легкой стрелой, легкой оттого, что сейчас она была живой: червь полз по ней неспешно, свободно. Впереди был сияющий ослепительными облаками восток. Отраженный свет падал в долину, смягчая жесткий свет солнца, и от этого смешения возникал необычайный эффект: и река, и долина, и одинокие деревья на ней, и валуны, и каждая складка земли, и холм, который обтекала дорога, все жило, все дышало, все излучало мир и покой. Мир и покой наполняли долину до среза покрытых лесом отрогов. Покоя было столько, что его хватило бы на всех
Майор Ортнер похлопал водителя по плечу: «Остановись», и вышел из машины.
Удивительное состояние: ни одной мысли. Вообще ни одной. Ни о чем.
Он снял фуражку, расстегнул куртку, вздохнул полной грудью.
Господи, какая благодать!..
Он не видел текущей мимо массы людей, не слышал гула моторов, не чувствовал вони выхлопных газов. Он был один. Он был в раю. Бог был рядом.
Я хотел бы жить здесь, неслышно шептал он. Всю жизнь прожить и умеретьв такую же минуту
Потом что-то сдвинулосьто ли в нем, то ли в воздухе, и погасло. И он опять оказался на обочине дороги, в пыли и гари, в грохоте и вони. Зрение вернулось к нему, и тогда взгляд задержался на последнем островке только что утраченного мирана холме. Холм был довольно далеко, на противоположном краю долины, но виден превосходно. В результате каких-то оптических эффектов и вертикальных токов разогретого воздуха холм то набухал светом, то обугливался. Казалосьон дышит. Уже все умерло вокруг, а он еще дышал. Потом и он погас. Способность мыслить вернулась к майору Ортнеру, и первое, что он подумал: этот холм идеален для контроля над долиной. Не может быть, чтобы русские этого не понимали, пробормотал он и окликнул: «Харти, а ну-ка, подай бинокль». Цейс не подвел: холм был увенчан дотом. Молодец, майор, неплохо соображаешь
Дот походил на огромный валунпокатый, тяжелый. Казалось, что земля выдавила его из себя, как мешавшую ей жить опухоль, и теперь эта опухоль обещала смерть окружающему пространству. Майор Ортнер осмотрел в бинокль склон возле дотани одной воронки от бомб и снарядов. Вдоль дорогини сгоревших машин, ни поврежденных танков. Кому-то повезло, что эта кобра оказалась без зубов