У колокольни Хиральда Дорна ждал связник Центра. Им оказался франкистский офицер, невысокий, с большими печальными глазами на умном, бледном, несмотря на загар, лице. Он подошел к Дорну и задал тот вопрос-пароль, который с внутренней тревогой Дорн ждал с самого Лас-Пальмаса.
Вы прибыли из Берлина? Что вы привезли оттуда?
Услышав отзыв, франкистский офицер улыбнулся:
Меня зовут Фернандес.
Фернандес рассматривал уходящий ввысь шатер колокольни, который строился в течение пяти вековс двенадцатого по шестнадцатый.
Дорн стал рядом и тоже задрал голову:
Музыка, застывшая в камне? Так, кажется?
Фернандес поправил пилотку и тихо сказал:
Центр интересуется, как конкретно организуется переброска в Испанию регулярных частей вермахта.
Пока они доставляются морем на торговых судах под видом гражданских лиц с соответствующими документами.
Это ограниченные силы. И долго так продолжаться не может. Центр интересует, откуда, какими подвижными средствами, когда и куда они будут переброшены. То же по флоту и авиации.
Они пошли от колокольни в сторону музея Мурильо. Яркие цветы, выжженная солнцем трава. Совсем не видно детей и женщин. У музея Мурильо они невольно остановились: дорогу преградили грузовики, солдаты что-то неспешно грузили в них. Они были в форме франкистов. Грузовики явно немецкие, с номерами торгового представительства рейха.
Фернандес вопросительно взглянул на Дорна:
Не иначе, в уплату за военную помощь,усмехнулся Дорн.Полотна идут вместе с марганцем и медью. Уж тут Геринг знатоки по части искусства, и как уполномоченный по четырехлетнему плану. Даже создал для операций по компенсации военной помощи целое коммерческое общество «Хисма». Здесь, в Севилье, его отделение открылось, пожалуй, в тот же день, как войска Франко заняли город
Солдаты вынесли скульптуру, завернутую в холстину. Неловко перехватили ношу, подавая в кузов. Холстина порвалась, открылась прелестная головкаДорн узнал «Святую Инессу» Кановы. Фернандес отвернулся.
Грузовик отъехал, они пошли дальше, и Дорн спросил:
Вы можете отбить человека, когда его повезут из Севильи в Арагосу?
В лагерь перемещенных лиц?
В концлагерь, так будет точнее.
Здесь я могу многое
Тогда слушайте Его зовут Гофман, Карел Гофман. Врач, чех, точнее судетский немец, но это для него значения не имеет. Его нужно переправить к республиканцам.
Ясно.
Затем лучше всего отправить домой. Он умный человек и широко мыслит. После того, что я сегодня вечером собираюсь ему сказать, он поймет, что его место сейчас в Судетской области, в Чехии. Помогите ему. В Арагосу я отправлю его сегодня после восьми вечера.
Хорошо. Меня просили передать, мисс Нина по-прежнему ждет ваших писем. Я пришел, потому что вы замолчали.
Я вас очень ждал. Не через каналы же СД мне переписываться с девушкой.
Фернандес скупо улыбнулся и назначил место и время следующей встречи.
Когда привели Гофмана, Дорн сказал ему:
Сегодня вас переведут в лагерь для перемещенных лиц. Мне необходимо выполнить некоторые формальности. Итак, ваше полное имя Карел Мария Ежи Гофман, вам сорок семь лет, вы родились в Карлсбаде.
Я родился в Карловых Варах,Гофман смотрел поверх головы Дорна.
Скоро, я полагаю, к этому городу вернется его прежнее название Думаю, подлинные патриоты Судет ждут этого часа. Нам никто не будет сопротивляться.
Гофман презрительно улыбнулся. Какая выдержка! Молодец! Вот и пусть подумает об этих словах, вновь оказавшись дома.
Вы женаты?
Нет.
Дети?
Я холост, я же ответил. Нет у меня детей.
Одно с другим не всегда связано напрямую. Я пишу вашу национальностьнемец В ваших же интересах
Я прошу написатьчехословак.
Нет такой национальности. Есть чехи, словаки Вынемец.
Я гражданин страны, в которой немцы находятся в национальном меньшинстве. Я гражданин Чехословакии.
Не могу понять вашей ненависти к немцам.Дорн отложил ручку.Посмотрите на себя, вы же стопроцентный ариец. Вы светловолосы, у вас правильные черты лица, вы голубоглазы, форма ушных раковин
Губы Гофмана исказила усмешка:
Я видел в своей жизни светловолосых, голубоглазых, с правильными чертами лица и точной геометрической формой ушной раковины стопроцентных евреев Не старайтесь навязать мне ваши партийные теории. Я интересовался. И могу сказать вам как врачони лженаучны, более того, невежественны.
Мы с вами, кажется, не занимаемся ревизией партийных доктрин. Тем более что мы находимся в этом отношении в положении неравном для дискуссии. Я член национал-социалистской партии, вы, насколько мне известно, не принадлежите к ней. И стало быть, следующий вопросваша партийность?
Я приехал в Испанию, не принадлежа к какой бы то ни было партии. Если Бог даст мне вернуться на родину, я разделю убеждения тех, кто борется против вас.
Мы выполняем здесь, в Испании, свой долг, назовем его союзническим. Ведь и вы выполняли свой долг, назовем его гражданским, если угодно, гиппократовымвы врач и прибыли на поле брани исцелять раны. Но вы же судетский немец Неужели кровь молчит в вас?
Гофман не удостоил Дорна ни ответом, ни взглядом, только презрительно повел плечами.
Дорн выдержал паузу и заговорил снова:
Значит, я могу написать в своей препроводительной записке, что вы в душе коммунист. Но это явно неблагоприятно скажется на условиях вашего пребывания в лагере для перемешенных лиц.
Если это лагерь, где инструкторами испанцев, как и везде, где речь идет о физическом устранении инакомыслящих, вы, немцы, тогда я не завидую своей участи. Но тем не менее я не хочу лгать. Я не разделяю убеждений христианских демократов и социалистов. В их убеждениях слишком много слов и никакого конкретного и полезного дела. Они словно мертвые языки, которые существуют сами по себе. А я человек конкретного дела. Я врач. И если передо мной больной, я должен его спасти. Сейчас больна Европа. И я должен внести свой посильный вклад, чтобы спасти ее
В таком случае напоминаю один из гиппократовых постулатовне навреди. Вы не боитесь, Гофман, что такие люди, как вы или те, чьи убеждения вы не считаете пустопорожней социальной демагогией, могут навредить больной Европе, погубить ее Развязать войну, к примеру? И ваша пациентка, которой вы в прямом смысле слова отдаете свою кровь, умрет. Как тогда быть с вашей совестью лекаря?
Простите, не знаю вашего имени,Дорн наконец поймал на себе взгляд Гофмана.Скажите, вы читаете газеты? Кроме «Фолькишер беобахтер» и «Ангрифа» и прочего официоза рейха?
Если угодно, я регулярно читаю «Дейли мейл». «Вашингтон пост» порой попадается в руки. Я владею английским.
В таком случае Вы не обратили внимания, что сейчас, как никогда в истории, на политической арене много говорят? Это англичане за глаза называют свой парламент «говорильней». Сейчас в говорильню превратился весь мир. Все время кто-то с кем-то договаривается. Французыс англичанами, французыс русскими, русскиес поляками, полякис чехами, чехис французами, французы опять с англичанамии дальше по замкнутому кругу Но никто никак при этом обилии разговоров не может договориться! Договориться! А ваш фюрер договаривается с себе подобными И вполне результативно. Подминают под сапог вермахтаГофман осекся.
Дорн сделал вид, что не заметил этого.
Обстоятельство, что слова фюрера не расходятся с делом и переговоры заканчиваются результативными договорами, говорит лишь о действенной ценности авторитарного режима. Плюрализм не приносит единства, а государство должно быть единымнародом, территорией, программой и взглядами.
Доктрина Бисмарка. Но она оставалась прогрессивной, пока Бисмарк собирал по маркграфствам и курфюрстшествам единую Германию. Как только он возжелал чужого
Бисмарк вошел в Париж
где не было ни одной живой души. Его встретили презрением! Вас ждет та же судьбасудьба всякого агрессора. И здесь, в Испании, вы убедитесь в этом, я надеюсь, очень скоро.
Видите ли,мягко сказал Дорн,у нас пока еще редки офицеры с университетским образованием. И если вам придется еще раз встретиться с кем-то из нас не будьте столь яростно откровенны. Это мой вам добрый совет. Потому что слова не всегда отражают истинные убеждения. Не так ли? И последнее: не страдаете ли вы какими-то инфекционными или наследственными заболеваниями?
Я здоров.
В таком случае все. Единственное, что я хотел бы добавить, прежде чем мы распрощаемся Запомните мое имяРоберт Дорн, оберштурмфюрер Дорн. Мир, как известно, удивительно тесен.
Гофмана посадили в «опель», рядом с шофером уселся молоденький солдат-испанец, который, как показалось Гофману, боялся собственного ружья. В темноте Гофман плохо различал дорогу, предместья Севильи остались далеко позади, впередини огонька. Солдатик то и дело ронял голову на плечо, впадая в дрему. Шофер снизил скорость Гофман напрягся: если тот уснет, он выхватит у солдата ружье, оглушит прикладом его и шофера, лишь бы не убить,и побежит туда, вперед, к республиканской зоне. Но шофер опять взбодрился, поехали быстрее.
Одинокий выстрел прозвучал неожиданно, машина заковыляла, припадая на капот. Из-за деревьев показались силуэты людей, молодой солдат пронзительно, как поросенок перед забоем, завизжал. Людиточнее, их тенидвигались зигзагами. «Боятся, что из машины откроют огонь,мелькнуло у Гофмана, он не понимал, кто этодрузья или враги? Почему этот Дорн так затянул допрос, что пришлось выезжать на ночь глядя?»
Тени приближались к машине. Их было больше десятка, они меняли положение так быстро, что солдат и не пытался стрелять. Он дрожал. Шофер, когда машина остановилась, лег на сиденье и прикрыл голову рукамион был безоружен. Гофман сидел спокойно, и только когда раздался второй выстрел, невольно подался в глубь машины.
Солдат опять закричал, выронил ружье, начал что-то горячо говорить, воздевать руки к небу, потом вспомнил о ружьепроисходило все в считанные секунды. Дверца открылась с лязганьем, Гофман увидел рядом с собой лицо и почувствовал теплое дыхание человека. Впереди метнулась тень молоденького солдата, кто-то заломил ему руки. Шофера подняли и тоже начали связывать. И вдруг Гофман услышал голос, и этот голос сказал по-чешски:
Ты с друзьями, Карел. Ни больных, ни раненых у нас нет. Отдыхай.
XXII
Октябрь в Баварских Альпахбархатный сезон. Однако граф Чиано ехал не в гости к фюреру, предстояло обсуждение германо-итальянского протокола. Канцлер Австрийской Республики Курт Шушниг развязал им рукиподписал австро-германское соглашение, в котором признал Австрию германским государством и обязался координировать с рейхом все свои политические и экономические действия. Это, конечно, не аншлюс, но тоже немало. Первый шаг к уничтожению австрийского суверенитета.
К радости дуче, Шушниг не стал на этот раз молить Рим о защите. Смирился, понимая, что Италии выгоднее добрые отношения с Берлином, чем с Веной. Ну и что из того, что Вена была столицей Священной Римской империи? Когда это было! О традициях хорошо вспоминать, когда нет других хлопот.
Два дня граф Чиано провел с Риббентропом. Он со всей определенностью дал ему понять, что дуче безразлично, когда именно австрийская государственность будет уничтожена. Риббентроп только кивнул. Ясно же, Муссолини отказался от дальнейшего альянса с Веной, потому что не может больше поддерживать неприкосновенность австрийских границ штыками. Эти штыки нужны ему в Эфиопии. В ответ Нейрат сообщил Чиано, что германское правительство признает аннексию Эфиопии. Обмен любезностями, таким образом, произошел. Можно переходить к делу. И Чиано осторожно поинтересовался, когда он сможет увидеть фюрера, чтобы передать ему личное послание тестя.
Чиано решил, что вернет Гитлеру иденовский документ вместе с письмом от дуче. А если сразу передать его немцам, тогда вряд ли этот документ дойдет до Гитлера, ибо он ломает всю игру германского МИДа, который, попытка за попыткой, склоняет Великобританию к политическому союзу, а для Италии это лишнее, ведь с англичанами еще придется выяснять отношения на море, в Гибралтаре прежде всего.
Риббентроп спросил, каким образом господин граф предпочел бы добираться до резиденции фюрера.
Удобнее всего туда ехать из Зальцбурганебольшая автомобильная прогулка по живописнейшим местам. Но Зальцбург для нас пока зарубежье,добавил он многозначительно.
Чиано ответил понимающей улыбкой. И выбрал маршрут: самолетом до Розенхайма, чтобы не лишить себя «очаровательной горной прогулки на автомобиле».
Обедали в Бад-Райхенхалле, осмотрели романскую базилику монастыря Санкт-Зено, и Чиано не совсем осторожно высказался насчет латинской культуры, лежащей в основании культуры всей Европы. Риббентроп сделал вид, что не расслышал, и заговорил о чистом воздухе.
Когда машины поднялись еще на один перевал, Чиано почувствовал высотувстретилась табличка с отметкой 570 метров над уровнем моря. Проехали озеро Кенигсзееистинно королевское, как коронный бриллиант голубой воды, оно лежало, подернутое дымкой, в темно-зеленой бархатной оправе леса. Монастырь Петра и Иоанна Чиано осматривать не сталон не любил позднюю готику. Потом они начали подъем на Вицман, и внизу, в котловине, открылся Берхтесгаденс охотничьим замком, олимпийским трамплином, мозаикой черепичных крыш Чиано вспомнил, что на здешних курортах лечат заболевания центральной нервной системыуж не потому ли Гитлер избрал эти места для своей резиденции?
Гитлер встречал гостей в воротах. Они поздоровались за руку, и Чиано передал привет от тестя:
Даже в самые трудные минуты дуче испытывал к вам, фюрер, самую сердечную симпатию.
Гитлер понялперед ним извиняются за вмешательство в венские события тридцать четвертого года. «Видимо, неважно идут дела в Африке у дорогого дуче»подумал Гитлер и вслух произнес:
Я всегда любил вашего тестя, дорогой граф, ибо нельзя не преклоняться перед крупнейшим государственным деятелем, с которым никто, даже отдаленно, не может быть поставлен в сравнение.
Нейрат закашлялся, вытащил большой клетчатый платок, закрыл им лицо. Риббентроп владел собой лучшеневозмутимо уставился в небо, он вообще любил поглядеть ввысь, когда не желал ничего видеть окрест себя или когда не желал, чтобы кто-нибудь видел выражение его лица.
Чиано благословил судьбу за обед в Бад-Райхенхалле, ибо терпеть не мог отварную спаржу под яичным голландским соусом, которой теперь настойчиво угощал его фюрер Чиано ссылался на дурной аппетит, привычку к воздержаниюпонимал, что это должно импонировать вегетарианцу Адольфу. И тот улыбался. Вместе с ним улыбались Нейрат и Риббентроп. После зеленого чая Гитлер взял Чиано под руку и повел в свой кабинет.
Одну стену занимала огромная карта мира, другуюбольшой ватман с планом-картой Берлина. К нему Гитлер и подвел гостя:
Я вынужден принимать вас в этой скромной обстановке, пока моя столица не обрела должного вида мировой столицы германского тысячелетнего рейха. Я сам архитектор, и понимаю, насколько это грандиозная задача. Поэтому все свободное время отдаю сейчас планированию зала конгрессов на сто тысяч мест Я задумал купол высотой в триста пятьдесят метров
Чиано напряг память, но так и не вспомнил, какова высота купола Сан-Пьетро в Риме, но все равно позавидовал. Выразил восторг сдержанно. Вспомнил, Наполеон III тоже интересовался архитектуройперестроил Париж и лично расчертил площадь Звезды и бульвары. На широких бульварах и улицах труднее строить баррикады, это император учитывал в первую очередь. «А что учитывает фюрер?»мелькнула мыслишка.
Вошли Нейрат и Риббентроп. Выражение светской учтивости мгновенно слетело с лица фюрера.
Мы должны приступить к активным действиям,без предисловий заявил он Чиано.Мы должны переходить в наступление.И с пылом принялся доказывать, что интересы Италии и Германии никак не противоречат друг другу, у них общие цели.
Чиано сослался на позицию соседних держав, которые могут не понять этих целей.
В конце концов все, что мы делаем, мы можем объяснить борьбой с большевизмом!парировал Гитлер, и Чиано согласился, что антибольшевизм как тактическое средство беспроигрышен.
25 октября 1936 года германо-итальянский протокол был подписан. Два государства заявили всему миру, что отныне устанавливают общую линию поведения в важных вопросах международной политики. Правда, от мировой общественности пришлось засекретить последний пункт протокола, потому как этот пункт определял районы агрессии: Германия облюбовала для себя Центральную и Восточную Европу, а Италиябассейн Средиземного моря. 1 ноября Муссолини назовет этот протокол «ось РимБерлин».