Штайнер повернулся к солдатам:
Нам придется переодеться в эту форму. Каждый подберет себе нужный размер и переоденется в нее. Свою форму завернете в одеяло и понесете с собой. Все ясно?
Ты хочешь сказать, что нам нужно надеть вот это? возмутился Мааг.
Ты что-то имеешь против?
Нет, конечно же, нет, но ведь это их форма! Бабская!
Они носят ту же форму, что и мужчины, еле сдерживаясь, ответил Штайнер. Или ты заметил какое-то различие?
Мааг взглянул на стоявшего рядом Шнуррбарта, рассчитывая на его поддержку, но тот пребывал в таком же недоумении.
Сама по себе идея неплоха, неожиданно заговорил Крюгер. Но от этой формы жутко воняет.
Штайнер бросил на него недовольный взгляд.
Еще вчера ты сам говорил, что мы ходим грязные как свиньи. Их форма не грязнее нашей, так что не говори ерунду! Он кивнул в сторону женщин, которые с интересом наблюдали за разговором немецких солдат. Спроси их, когда они в последний раз мылись. Готов спорить, совсем недавно, в отличие от тебя.
Ответить на это Крюгеру было нечего. Он понуро опустил голову, затем, подняв глаза, спросил:
Что случилось? Неужели этот иван все-таки сбежал?
Он был бы дураком, если бы не попытался этого сделать, отозвался Штайнер. Меня больше удивляет то, что бабы не убежали вместе с ним.
Ничего удивительного в этом нет, сказал Крюгер, уязвленный тоном взводного. Они слишком напуганы. Кстати, а где этот чертов Цолль?
Все неожиданно притихли и выразительно посмотрели на Штайнера. Тот небрежно пожал плечами.
Сейчас он находится в надежном месте, ответил он. О нем можно не беспокоиться.
Он что, сбежал?
А что бы ты сделал на его месте?
Крюгер также пожал плечами. Все сразу поняли, что одной женщины не хватает, и догадывались почему. Скорее всего, Цолль заметил возвращающегося Штайнера и вместе с девкой бросился в лес. Но откуда у Штайнера форма, которую он принес? В любом случае дело странное, подумал Крюгер и почесал небритый подбородок.
Штайнер не дал ему времени на раздумье.
Берите форму, резко приказал он. Через пять минут уходим!
Через пять минут! воскликнул Мааг, сделав недовольное лицо. А что будем делать с бабами?
Штайнер ничего не ответил. Солдаты выбрали форму и отправились на кухню переодеваться. Последним из комнаты вышел Штайнер. В дверях он обернулся. Женщины неподвижно стояли, столпившись в задней части помещения, и представляли собой гротескное зрелище. Они снова натянули сапоги, и теперь из черных высоких голенищ торчали их тонкие белые ноги. Когда Штайнер посмотрел на их лица, то испытал какую-то острую неловкость. Он быстро шагнул за порог и осторожно закрыл за собой дверь. Затем принялся быстро раздеваться.
Крюгер примеривал вот уже пятую форму. Он вспотел и, не переставая, ругался себе под нос. Наконец он нашел подходящую пару штанов.
Что за идиотская затея! произнес он вслух, недовольно разглядывая свое новое одеяние. Голлербах удивленно посмотрел на него. В нем в достаточной степени сохранилось чувство юмора, чтобы признать абсурдность ситуации. Он обрадовался возвращению Штайнера настолько, что был готов выполнять любые, даже куда более неприятные приказы.
Голлербах нашел пару штанов, которые неплохо сидели на нем, и, выудив из кучи одежды подходящую гимнастерку, с улыбкой стал наблюдать за тем, как его товарищи торопливо примеряли форму. Они крутились на месте, делали несколько шагов вперед и назад, а затем, не желая выглядеть смехотворно, начинали искать новую одежду, казавшуюся им более удобной.
Керн только что с великим трудом натянул на себя штаны, которые оказались ему ужасно коротки, когда он попытался повыше подтянуть их до уровня талии. Он несколько секунд в ужасе смотрел на свои ноги. Затем вывернул руку, потрогал себя за зад и посмотрел на Голлербаха, который еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
Вот видишь, какая херня! пожаловался бывший хозяин гостиницы. Я скоро от всего этого с ума сойду. Что за идиотская затея! Если русские увидят меня в этой одежонке, то умрут от смеха.
Это уж точно! усмехнулся Голлербах. Тебе придется идти в авангарде. Русские увидят тебя, начнут хохотать и таким образом не смогут в нас стрелять.
Керн с несчастным видом покрутил головой.
Что же мне делать? Я не могу ходить в таком виде.
Голлербах ободряюще хлопнул его по спине:
Не так уж плохо. Попробуй другую пару.
Я уже все перемерил. В поясе мне только эти штаны годятся.
Тогда возьми краги. Я тоже так делал. Какая разница, как ты выглядишь. Главное, чтобы одежда служила своей главной цели.
Разве русские не поймут, что мы переодетые в их форму немцы? спросил Мааг и сердито дернул себя за гимнастерку. Они же не дураки. Стоит лишь посмотреть на наши пилотки или сапоги, и все станет понятно.
Голлербах, затягивая поясной ремень, сомнительно покачал головой.
Давайте немного подождем, а там посмотрим. В темноте видимость ухудшится, и наш маскарад будет не так заметен. Не забывай, что нам придется переходить линию фронта под покровом темноты.
В этом тряпье! рассмеялся Керн. Когда мы придем в расположение нашего батальона, наши же солдаты тут же укокошат нас! Мы же похожи на банду русских.
Не изнуряй мозг такими мыслями, парировал Голлербах. В конце концов, у нас же будет с собой наша форма.
Это значит, что мы будем вынуждены тащить с собой пару лишних килограммов, проворчал Керн. Ты посмотри на это! С этими словами он принялся закатывать мундир и штаны в одеяло. Сверток получился действительно внушительного размера.
В этом нет никакого смысла! произнес Мааг и выругался. Застегивая гимнастерку, он с разочарованием подумал о женщинах. Он упустил шанс всей своей жизни. Почему он не воспользовался представившейся возможностью? Она ведь у него была, когда они с Цоллем охраняли пленных. Они могли бы по очереди поразвлечься с одной из бабенок. Однако ему было бы неприятно договариваться об этом с Цоллем. Позднее пришел Шнуррбарт, и ему, Маагу, пришлось помогать остальным солдатам сбрасывать содержимое повозок в речку. Но откуда ему было знать о том, что они так скоро начнут сборы? Просто невезение, и все тут. Эти уроды никогда не дают воспользоваться чем-то хорошим. Мне всегда не везло, подумал он, и Моника, пожалуй, скоро бросит меня. Ты тут месяц за месяцем валяешься в грязи, а когда представляется возможность немного развлечься, из этого ничего не выходит. Исполненный жалостью к самому себе, Мааг начал проклинать Штайнера. Это Штайнер во всем виноват. У этого жеребца, конечно, не возникло бы таких трудностей. Он относится к тому типу мужиков, которые берут женщин, не утруждая себя мыслями о последствиях. От этой мысли настроение Маага ухудшилось еще больше. Разве они могут понять, через что пришлось пройти такому парню, как я? подумал он. Если бы они только знали, эти рабовладельцы. Да, они настоящие рабовладельцы.
Он еще какое-то время ворчал себе под нос, когда в дверях появился Штайнер, приказавший поторапливаться. Все с удивлением посмотрели на него. Русская военная форма радикально изменила его внешность. Казалось, будто взводный стал шире в плечах, даже немного изменилось его лицо. Он смотрится даже круче обычного, подумал Дорн, глядя на Штайнера.
Хватит глазеть! проворчал Штайнер. Если будете и дальше так копаться, то дождетесь здесь русских.
Солдаты торопливо двинулись к выходу. Многие надели краги. У некоторых гимнастерки доходили до уровня бедер. На головах у всех остались немецкие пилотки с эмблемой эдельвейса. За спиной огромные скатки. Штайнер и Крюгер отправились к пленным. Остальные смотрели им вслед. Солдаты расхаживали из стороны в сторону, гримасничали и оглядывали себя, как женщины, примеривающие новые платья. Голлербах разговаривал с Дорном и Шнуррбартом.
Я рад, что он вернулся, признался последний.
Дорн посмотрел на окно той комнаты, где находились пленные.
Если он расстреляет их, то я переведусь в другой взвод, пообещал он.
Для этого тебе нужно прежде всего вернуться в батальон, напомнил ему Голлербах. По правде говоря, это дело мне тоже не по душе. Но я все время повторяю себе: первыми придем мы, а женщины вторыми. Голлербаху никто не ответил, и он, прищурившись, посмотрел на солнце. Хорошая сегодня погодка, продолжил он. Похоже, что наконец наступила весна.
Шнуррбарт пожал плечами:
Если бы я был дома, то мне было бы все равно, тепло или холодно, как на Северном полюсе.
Голлербах вздохнул:
Я был бы очень доволен, если бы нам удалось добраться не до дома, а хотя бы до нашего батальона. Дерьмовое какое-то дело с Цоллем. Что он себе думал?
Голлербах замолчал и посмотрел в сторону моста, где над поверхностью воды покачивались камыши. Ему неожиданно вспомнилась поездка в Вюрцбург, куда он отправился вместе с Бригиттой. Это было в воскресенье. Поднявшись на гору к старому замку, они сели на скамейку и стали любоваться видом города, раскинувшегося внизу. Звонили колокола Ноймюнстерской церкви. Казалось, будто горы на другой стороне Майна медленно покачиваются в тени виноградников под бездонным голубым небом.
Я хотела бы почаще бывать здесь, призналась Бригитта.
Голлербах улыбнулся, вспомнив тот день. Ему пришлось четыре месяца копить на поездку в Вюрцбург, откладывая буквально по пфеннигу. Дома было очень мало денег. Отец получал ничтожную пенсию, мать три года назад стала инвалидом. Теперь семье стало еще труднеев прошлом году его брата убили на Центральном фронте (так у автора. Прим. переводчика). Кто скажет, чем все это закончится? В детстве он мечтал иметь много денег, купить автомобиль и объехать весь мир. Однако мир вскоре сузился для него до родного городка Мудау, уехать из которого просто не представлялось возможным. Его горизонт простирался не дальше края леса за маленькой церковью, где горы сливались с небом. Здесь разбивались все его мечты. Он уже представлял себе свое будущее в билетной кассе железнодорожной станции, в которой всю свою жизнь просидел его отец, тупо глядя на лица пассажиров. Отца раздражали их глупые вопросы, их нетерпение и необходимость всегда услужливо относиться к ним, наблюдать за тем, как они садятся в поезд, отправляясь в путешествие, а самому оставаться в тесной будке с крошечным окошком, как будто цепью прикованным к ней.
Он потер глаза и торопливо огляделся по сторонам. На него никто не обращал внимания. Шнуррбарт и Дорн уже присоединились к остальным. Солдаты грузили на лошадей ящики с патронами. Низкорослые лошади со спутанными гривами и злобными глазами своенравно подергивались. Мааг поднял с земли хворостину и принялся бить животных по бокам. Лошади лягались и становились на дыбы. Голлербах осуждающе покачал головой. Эти придурки ни черта не умеют обращаться с животными, подумал он. До Вюрцбурга его отделяло расстояние в три тысячи километров.
Штайнер никак не смог бы объяснить причину, заставившую его еще раз заглянуть к пленным. Когда они с Крюгером снова зашли в комнату, женщины сидели на полу, закутавшись в одеяла. Они смерили Штайнера и его спутника враждебными взглядами. У пруссака не было ни малейшего желания исполнять роль палача. Если Штайнер будет настаивать на расстреле женщин, то пусть сам занимается этим. Штайнер, угадавший его мысли, улыбнулся. Теперь, после бегства русского, убивать женщин нет никакого смысла. Да он, пожалуй, и не собирался никого убивать, во всяком случае, точно не знает, поднялась бы у него на них рука.
Он заметил раненую женщину. Ее положили на несколько одеял и еще одним накрыли сверху. Ее глаза были открыты, и она не сводила взгляда со Штайнера. Когда он подошел ближе, остальные женщины бросились от него в стороны, как от чумного. Штайнер остановился и спросил:
Как ты себя чувствуешь?
Раненая не ответила. Штайнер неожиданно для себя увидел, что у нее красивые карие глаза, и удивился, почему не заметил этого раньше.
Когда ты в военное время надеваешь форму, произнес он, то не следует ожидать, что противник будет обращаться с тобой как с женщиной. Ты понимаешь меня?
Хотя женщина снова ничего не ответила, Штайнер по выражению ее лица заключил, что она все поняла. Она упряма, как все русские, подумал взводный и, нахмурившись, продолжил:
Остаток вашей формы находится на кухне. Можете забрать ее. Насколько я понимаю, скоро сюда прибудет подкрепление из Крымской.
Глаза раненой расширились от удивления. Когда Штайнер собрался уходить, она неожиданно заговорила:
Почему вы об этом сказали?
Она говорила медленно, на безупречном немецком языке. Ее голос прозвучал низко и очень красиво.
Штайнер удивленно посмотрел на нее. Что за удивительный голос! Ему неожиданно захотелось, чтобы она говорила еще и еще. Он снова шагнул к ней и сказал:
И ты, и я знаем, что из этой кухни исчезли двое.
С необъяснимым для него самого возбуждением он наблюдал за тем, как раненая женщина подняла голову.
Значит, Владимир все-таки сбежал? спросила она. Ее слова прозвучали скорее с утвердительной интонацией, чем с вопросительной.
Штайнер кивнул:
Если ты имеешь в виду старика, который был здесь, то да, он действительно сбежал.
Женщина повернула голову набок и что-то сказала остальным женщинам. Их лица тут же просветлели, и они обменялись понимающими взглядами. Раненая снова повернулась к Штайнеру:
Ты сказал про двоих.
Женщина находится рядом. В соседнем доме.
Она женщина запнулась и провела языком по запекшимся губам. С ней все в порядке?
От этого никто еще не заболевал, цинично ответил взводный.
Лицо раненой потемнело.
Не тебе это говорить, тихо ответила она. От этого очень многие заболевали, вот здесь. Она высунула из-под одеяла руку и указала себе на грудь.
Забросив автомат на плечо, Штайнер наклонился над ней и спросил:
Почему ты так хорошо говоришь по-немецки?
Ее лицо исказилось болезненной гримасой, прежде чем она ответила.
Я учу детей немецкому языку, я школьная учительница. В ее голосе прозвучала нескрываемая гордость.
Понятно, произнес Штайнер. Но зачем вы учите своих детей немецкому?
А почему вы учите своих детей английскому и французскому языкам?
Потому что мы уже покорили Францию и скоро завоюем Англию.
Она еле заметно кивнула. Разговор сильно утомил раненую. На ее лице залегли темные тени. Она скоро умрет, подумал Штайнер. Мысль эта показалась ему неприятной, и он решительно отбросил ее прочь. Она должна умереть, сказал он себе.
И что? спросил он.
Ты сам знаешь ответ, устало прошептала умирающая женщина.
Штайнер кивнул и выпрямился.
Этот день еще не настал. До Германии еще далеко, сказал он.
Она снова открыла глаза. Теперь в них мерцал слабый огонь. Женщина медленно повернула голову и прошептала:
Недолгий путьдля нас. Но долгийдля вас.
Он посмотрел на лицо, с которого постепенно уходила жизнь, затем повернулся и вышел. Крюгер последовал его примеру. Перед дверью Штайнер остановился и поднял голову. За мостом виднелся лес, безмолвный и пугающий. Ветви деревьев казались похожими на мерзкие щупальца спрута и отбрасывали темные тени на водную гладь реки. Штайнер содрогнулся и провел рукой по лицу, чтобы отогнать это видение. Я, должно быть, схожу с ума, решил он. На фоне зловещей картиныстены лесаслова умирающей женщины прозвучали в его голове подобно мистическому пророчеству.
Было что-то такое в ее голосе, а не в словах, что пробудило в нем давние воспоминания. Перед его мысленным взором предстал зеленый лес, в котором затерялся луг овальной формы. Высокая трава покачивалась на ветру. В ней можно было увидеть нежные колокольчики и другие луговые цветы, над которыми порхали бабочки. Над лесом возвышалась гора с остроконечной вершиной, мрачная и величественная, окутанная на самом верху белыми облаками. Он слышал голос, произносящий ласковые пустяковые фразы, нежный и низкий голос. При прикосновении к ее жадным нетерпеливым губам окружающий мир исчезал; исчезали луг, лес, гора, облака и небо. Штайнер стоял, тяжело дыша, с искаженным печалью лицом. Он снова пришел в себя лишь тогда, когда Крюгер осторожно положил руку ему на плечо. Солдаты его взвода, одетые в русскую форму, стояли возле лошадей. Посмотрев поверх их голов, он снова увидел лес. Взводный медленно спустился с крыльца, сделал знак рукой и зашагал к мосту. Взвод последовал за ним и вскоре вошел под сень зеленого леса.
Шкаф был сколочен из крепких досок. Лишь на стороне дверцы, которая теперь лежала на полу, имелась щель шириной с палец. Благодаря ей и окантовке на дне шкафа, на пару сантиметров приподнимавшей его над полом, внутрь поступал воздух. Цолль лежал на животе, положив руки на голову. Прошло около десяти минут с тех пор, как Штайнер опрокинул шкаф. Цолль не двигался. При падении он ударился о дверцу головой и разбил очки. После отчаянных попыток вырваться из деревянной клетки он понял полную их бессмысленность. Ему все еще казалось, что это был лишь очередной, характерный для Штайнера трюк, и поэтому он ожидал, что в любую секунду товарищи выпустят его на свободу. Он уже представлял себе улыбающиеся лица и думал над тем, что скажет в ответ на их шутки. Цолль снова и снова задавал себе вопрос, почему именно Штайнер, а не кто-то другой вошел в комнату в столь неподходящее время. Наверно, Шнуррбарт притворялся, и Штайнер просто все ловко подстроил, чтобы поймать его, Цолля, за этим делом. Вот урод! Цолль проклинал и корил себя за то, что так легко угодил в приготовленную для него ловушку.