Нас зовут к столу. Но все так удобно устроились на большом диване с видом на город, что никто и не думает вставать. Памела объявляет, что обстановка слишком непринужденная, чтобы церемонно рассаживаться за столом, пусть каждый сядет где вздумается. Все равно никто не двигается. Тогда она подходит ко мне и, вытянув обе руки, стаскивает меня с места и возглашает, что, дабы наказать за сопротивление, посадит во главе стола. Их огромный стол, как всегда, накрыт с большим тщаниемгусто накрахмаленные салфетки чванливо выглядывают из-под бокалов, словно цветы, раскормленные на стероидах. Памела замечает красноватое пятно, оставленное бокалом Неда на тщательно отглаженной скатерти. Осматривает повнимательнее, передает бокал официанту и тихо бормочет: «Ты еще поплатишься, ты еще поплатишься, сыночек...» По дороге к столу Мод заявляет, что она бы его придушила. Я отвожу ее в сторонку, целую и просто извиняюсь за опоздание. Спрашиваю, когда она сюда приехала. Оказалось, что из всех гостейпервой, причем поднималась в лифте со врединой Недом. «Такой задавака, ты себе представить не можешь. Потом расскажу, но он даже противнее обычного». Рассказами про отпрыска Пламов она пытается сбить меня со следа. Знаю я эти приемчики.
А когда приехал Габи?
А, гораздо позднее.
Итак, приехали они не вместе. Впрочем, они запросто могли все это спланировать: «Ты поезжай первым. Нет, ты поезжай первой».
Гости рассаживаются как попало, Памела решает сесть от меня справа. Слева сидит Надя, которая редко открывает рот, если с ней не заговорят, а следом за нейМарк, который готов говорить с кем угодно, но только о себе. Нужно, чтобы они познакомились и подружились, в противном случае мне придется весь вечер занимать Надю пустой болтовней. Габи, к моему облегчению, садится рядом с Марком. Но порадоваться от души я не успеваю, потому что Мод выбирает место между Габи и Дунканом -он сидит во главе стола с другой стороны. Мне это совсем не нравится. Рядом с Памелой усаживается Клэр, а места пары, у которой все непросто, по-прежнему пустуют.
Усевшись, Мод и Габи немедленно подхватывают нить прерванного разговора. Полностью чем-то поглощены. Как и за ланчем, я вижу, но не слышу.
Дав гостям рассесться, Памела немного выжидает, а потом звенит ложкой по бокалу, и все умолкают. Ненавижу фальшивую формальность застольных речей, если обстановка, как Памела сама только что выразилась, совсем непринужденная. Я всегда подозревал, что Памела представляет собой несколько более проработанный вариант черновика, которым является ее сын. Предстоящий ужин начинает меня пугать. Для начала Памела всех приветствует. Простите за жуткий бардак в прихожей, говорит она, но тут же все свои люди, для многих это вообще второй дом, но вот Габи тут в первый раз, так что цель сегодняшнего вечерачтобы он почувствовал себя как дома вдали от дома, тем более что он занимается такой важной работой.
Подняв бокалы «Шассань-Монраше», все начинают поглощать Шмелиных морских гребешков, за столом воцаряется молчание.
А что у него за работа?осведомляется, нарушив молчание, Надя.
Марк, которого я знаю с университетских временон всегда был крайне активным студентом,хочет всем показать, что слушал в оба, и старательно пересказывает, чем именно занят Габи.
Почти никто из нас понятия не имеет про исследования рака, а уж тем болеепро расщепление гена, очень здорово, что есть кому нас просветить,говорит он.
Совсем он не изменился со студенчествапервым поднимал руку, первым подходил после занятий к преподавателю, первым сдавал работы. Мы начинаем излагать то немногое, что знаем про исследования рака, однако Габи не слушает. Маркя это вижупытается привлечь внимание Мод, но до нее его слова не долетают. Из длинной тирады Марка по поводу последних достижений в области генной терапии мне удается расслышать одночто речь идет о городке под названием Энна.
А где эта Энна?интересуется Надя, которую Марк явно интересует меньше, чем Габи.
Энна находится в сицилийской глуши, на вершине горы, как Масада,отвечает Габи.Там тоже произошло страшное кровопролитие, но на сей раз проливали кровь римляне, решившие уничтожить всех обитателей городка. В Масаде все было трагичнее.
Почему?спрашивает Надя, уже не слушая Марка.
Потому что в Масаде жертвы совершили массовое самоубийство, чтобы не попасть римлянам в руки,те бы их пытали, а потом убили или продали в рабство. Пик расцвета Энны, кстати, пришелся на времена Фридриха. Он основал в Италии первый в мире университет и создал культуру, к которой были причастны норманны, греки, арабы, евреи, французы. Между прочим, итальянская поэзия возникла не во Флоренции, как считают многие, а на Сицилии. И представьте себе, изначальное название Энне вернул не кто иной, как Муссолини.
А как она раньше называлась?осведомляется Надя.
Римляне называли ее Каструм-Хенне, то есть замок Энна, но византийцы потом исказили название до Кастро-Янис, замок Иоанна, а сарацины, завоевав Сицилию, переиначили в Каср-Янни, по-арабскиЗамок Яннаса. По-итальянски она до Муссолини называлась Кастроджованнино ему нравилось величие Античности, вот он и решил смахнуть все вековые наслоения пыли и вернуть городу подлинное название.
Тут, заметив, что слушателей у него больше, чем он думал, Габи улыбается, прерывает свою речь и заканчивает:
Мы все в некотором роде такие же, да? В смысле как Сицилия.
Это как?интересуется Клэрпохоже, это ее первые слова за весь вечер. Меня бы Клэр никогда не стала просить объяснить ей что-то.
Мы живем множеством жизней, взращиваем столько всяких «я», что и признаться странно, нам дают самые разные имена, при том что совершенно достаточно одного-единственного.
И о каком именно «я» идет речь?осведомляется Марк, явно пытаясь заработать очко.
Больно долго объяснять, друг мой,отвечает Габи,а кроме того, мы пока еще недостаточно близко знакомы.
Упоминание Сицилии меня смущает. Габи продолжает вести речь про Фридриха II, а я, не удержавшись, бросаю взгляд на Мод.
Пытаюсь встретиться с ней глазами. Но она понимает, почему я на нее смотрю, и поэтому смотрит куда-то мимо стола, а потомв свою тарелку. Она знает: я сообразил, откуда взялся ее энтузиазм по поводу Италии,все это только из-за него, верно? Никогда улики не были столь красноречивы, никогда вот так прямо не шли в руки. Иногда приходится ждать неделями или месяцами, чтобы связать одно с другим. А эту головоломку смог сложить бы и безголовый Нед.
Не могли они все это отрепетировать получше? Он когда-то служил в самой мозговитой армии в мире, а у нее, несмотря на сдержанную, скромную повадку, хватит ума обвести вокруг пальца даже короля фокусников. Неужели они не спланировали все заранее?
Мод просит рассказать побольше про Энну, и Габи с ходу пускается в длинную тираду о жизни Фридриха II, об Энцоего сыне, который последние двадцать три года жизни провел в тюрьме в Болонье, о другом сыне, Манфреде, погибшем в сражении при Беневенто, который, как напоминает нам Данте, biondo era е bello е digentile aspetto. Мод подперла подбородок рукойеще одна ошеломительная поза, как у модели из мобуссеновской рекламы, меня она просто завораживает. Она прекрасна, она впитывает каждое его слово, она так сильно влюблена, а парадокс заключается в том, что она, возможно, и сама не знает, как безнадежно он ей вскружил голову, другой же парадокс заключается в том, что я совсем не расстроен, хотя и есть из-за чего,я с легкостью себе воображаю, как другой мужчина разорался бы, хлопнул ладонью по столу перед всеми гостями, а позже ночью проломил бы кулаком дверь спальни, из которой она его выставила, потому что жить с ним дальше невозможно. Может, мне и больно, но я этого не знаю, да и знать не хочу, потому что, услышав имя Манфред, которое, как мне представляется, принадлежит в этой комнате только мне одному, я сразу же обращаюсь мыслями к тому упоению, которое ждет меня завтра в семь на теннисном корте. Мне выпадет честь играть с чемпионом. Мне хочется всем рассказать про моего Манфреда, про то, как он невозможно прекрасен, когда раздевается догола перед душем и его мраморная безволосая грудь выглядит такой твердой, что приходится одолевать искушение дотронуться до нее и пощупать, похож ли этот мрамор на плоть. Сегодня мы впервые вышли за пределы незначащей болтовни в раздевалке; обычно я произношу несколько слов, а он отвечает отрывочно, будто бы задним числом, так что ни он, ни я не можем с уверенностью утверждать, что вообще разговаривали. А сегодня все было не так. Видимо, я выглядел рассеянным, потрясенным, сердитым; в моей жизни никого не осталось. Может, именно поэтому он наконец-то понял, что нет ничего трудного в том, чтобы со мной поговорить? Потому что я предстал ему расхристанным, растеряннымобычным человеком? Или желанным меня сделал отсвет успеха на лице, результат утренней деловой встречи? Как бы мне хотелось припомнить в точности этот легкий вибрирующий немецкий акценткогда он попросил сыграть в паре. Может, если бы и я произнес сегодня вечером за столом имя Манфред, кто-нибудь помог бы мне воскресить в памяти его голос, рассказал бы про него побольше?
Я смотрю на нее, а она не отводит глаз от Габи, который повествует про какого-то императора Священной Римской империи, написавшего книгу по соколиной охоте, сидя в «пупе Сицилии». А думаю я при этом об одном: о ней в ее любимой позе. Ей нравится, закрыв глаза, закинуть ноги мне на плечитолько теперь это его плечи,сперва одну, потом другую, так что влагалище ее взывает к нему; я знаю, левая рука его там прямо сейчас, и он старательно ее заводит, а она пытается сохранять невозмутимость, и в глазах все стоит этот мглистый взгляд фотомодели, говорящий: «Я всясамоцвет, вся внимание, вся твоя, до самого конца».
Как я лягу сегодня с ней в постель? Как теперь до нее дотронусь? А если среди ночи она на меня набросится, как это было вчера? Отвечу ли я ей во всей слепоте любви, выплесну ли на нее ярость и ад своих чресел, прекрасно зная, что любовью-то она занимается, но не со мной. Мне уготовано начинать с той точки, на которой закончил он: мужчина с мужчиной, а женщиналишь посредник.
Я смотрю на нее. Вижу нового человека. Мне нравятся ее длинные тонкие руки, плечо, с самого сегодняшнего утра полностью обнаженное, ожерелье, придающее ей очарование, которого я давно уже не видел.
Звонит звонок, и вот уже слышны голоса Диего и Тамары.
Знаю, знаю, простите, ради бога, нам ужасно хотелось прийти!голосит Тамара еще в прихожей, двигаясь в сторону гостиной.
Да мы еще даже за ужин не сели,успокаивает ее Памела, приглашая в столовую, и до нас доносятся визгливые истеричные похохатывания Тамарытак она просит простить ее за опоздание. Следуя вдоль стола к своему месту, Тамара помахивает своей громоздкой квадратной сумочкой от Гояраона щелкает замком всякий раз, когда забывает, включила или выключила мобильник. Диего -рослый, с густой светлой шевелюрой и цветной вставкой на кармашке темного пиджакапокорно тащится за женой и в итоге усаживается напротив Клэр. Он недоволен жизнью, модный прикид в английском стиле делает его похожим на альфонса, который только что получил от супруги выволочку и распоряжение надеть приличный костюм. Между ними сейчас все непросто. Тут, подумав про нас, я понимаю, что между нами сейчас тоже все непросто, вот только никто здесь об этом даже не подозревает.
Мне все мучительнее. Мод и Габи явно трогают друг друга, иначе просто быть не может. Средиземноморский мачо сделал еще один шаг к сближению, подвинулся ближе к Мод и опустил левую руку на резную спинку ее стула. Она тут же выложила свою руку на стол, как бы заявляя, что ничего такого не происходит. А потом, как будто бы передумав, рука вновь спряталась за свисающей скатертью.
Ах ты злокозненная обманщица. Я вспоминаю оперу «Паяцы», которую мы вместе смотрели зимой. Онлюбовник, онаразвратница, а яв данном случае сомнений быть не можетпаяц.
Тут в голову мне приходит странная мысль. А что если уронить салфетку, нагнуться за ней и взглянуть, что там происходит под столом на их конце. Что я обнаружу? Как ее белые пальцы нежно, неловко поглаживают его ничем не прикрытый могучий член сабра, который загибается вверх, чтобы было приятнее. Вопрос: что они собираются делать, если перепачкаются?
Ответпроще некуда.
Она возьмет льняную накрахмаленную салфетку, на которой золотой филигранью вышито гигантское «П» (означающее Пламов),каждый из нас достал такую из бокала, едва усевшись за стол.
Опять смеются.
Или делают вид.
Я уверен, что, когда они смеются, она сжимает его еще крепче.
Потому и смеются.
А я вновь возвращаюсь мыслями к юному Манфреду Сицилийскому и к моему Манфреду, который каждое утро выходит, блестя влагой, из душевой и знает, что я гляжу, потому что он неотразим.
Мне тем временем не придумать, что сказать Наде, сидящей слева. Лучше уж заговорить с Клэр, напротив и по диагонали. Она за столом всегда такая тихая, такая осмотрительно-недоступная; она излучает этакую незапятнанную прерафаэлитскую двусмысленностьодновременно обескураживающую и отрезвляющую. Глядя на нее, я, как и на предыдущих сборищах, пытаюсь представить себе, какую иную сущность способен извлечь из нее страстный поцелуй. Сохранит ли она сдержанность, нерешительность или впадет в буйство? Мне хотелось бы пробудить в ней зверя. Я почти в состоянии вообразить себе, как бы мы поцеловались, если бы я перехватил ее в пустом коридоре, положил ладонь ей на щеку, впился ей в губы. Она пытается не поднимать глаз. Но я знаю, что она знает, как я на нее смотрю, знает, о чем я думаю. На меня она никогда не смотрит.
Через какое-то время Диего начинает поносить недавно вышедший итальянский фильм, о котором теперь только и разговоров. Актеры играют ужасно, а основная сюжетная линия совершенно невнятная. Жене его фильм понравился, актерскую игру она сочла блистательной. Как и все остальные в Голливуде, в результате фильм получил «Оскар». «Меня это не убедило»,заявляет Диего. «Тебя вообще не убедишь»,парирует Тамара. Дункан вмешивается. «Почему тебя не убедишь?»«Почему не убедишь?риторически возглашает Диего.Потому что от женщины, с которой у них любовь, мужчина ждет страсти, доверия, озорства, сочувствия, а также тени предварительного сожаления».«Вот бредятина! Sois belle! Et sois triste! Будь красива и будь печальна,отвечает она, цитируя Бодлера.Вам, мужчинам, от женщин нужно одного: послушания». Диего качает головой, на лице улыбка философской покорности. «Чего нам нужно... От женщин нам нужно бутербродов и толики непотребства». «Чего?»взвивается она. «Ничего»,отвечает он. «Так вот, от меня ни того ни другого не дождешься». Диего в последний раз улыбается и закатывает глаза. «Кто бы сомневался!»
Дункан пытается сменить тему, заговорить о другом фильме. Но едва всплывает тема фильмов, становится ясно, что, сколько бы мы ни тужились, разговор за столом остается бессодержательным, тусклым, без всякого блеска и непосредственности. Даже Надя пытается со мной заговорить. А потомс израильтянином, за нимс Памелой, после опять с израильтянином, но искры гаснут втуне, а вскоре уже всем делается ясно, что застольная беседа вылилась в бесконечную тягомотину.
Но только не для двух пташек, которые щебечут на своей жердочке.
В какой-то момент я перехватил взгляд Клэр. А потом она отвернуласьили, может, отвернулся я. Больше этого не повторилось.
Я не могу думать ни о чем, кроме двух пташек, их прикосновений, их непрестанного хихиканья на дальнем конце столаони ведут себя, как парочка расшалившихся подростков, купающихся голышом на укромном средиземноморском пляже совсем рано утром, пока мы все бредем по серой, безмолвной, бессолнечной ничейной земле, усеянной подгнившим топляком и расколотыми ракушками. После этого я уже никогда не смогу ей доверять. Даже если подозрения мои полностью и всецело ошибочны, как я могу ей доверять после того, что сегодня наплодил в своем воспаленном воображении? Их ужимки, веселые под-начивания, его член в ее ладони и семя, стертое украдкой (а перед сном она забудет вымыть руки),оба они раскраснелись, разве нет? Онипарочка. Мынет. А я тут пытаюсь придумать, что сказать Наде, одновременно сражаясь с непрекращающейся свистопляской в голове.
После ужина нас приглашают выпить кофе со сладостями и ликером на балконном диване. Дункан все еще пытается спасти вечер, указывает на горизонт. «Трудно поверитьна дворе зима, а погода совсем весенняя!»восклицает он. «Весна пришла!»нараспев подхватывает Диего. «Мы в Нью-Йорке,отрубает Тамара,оглянуться не успеешьснова зима настанет».«Как мне нравится этот вид,вставляет Дункан, все еще тужась снять напряжение.Все не нарадуюсь, что мы пять лет назад сюда переехали. Нижний Ист-Сайд я просто терпеть не мог. Вы только взгляните». Он показывает на мост.
Все старательно вглядываются в изумительный вечерний виднад небоскребами Манхэттена тускнеет и выцветает закат. «Мне этот вид всегда напоминает Санкт-Петербург,говорит Дункан.В Петербурге в июне вообще не спят. Весь город ночью на ногах, потому что светло, как днем».«Вот бы и нам оказаться в Петербурге,подхватывает Надя.Я слышала, они разводят мост над Невой, и на набережных скапливаются целые толпы».«Что такое Нева?»интересуется Диего. «Да понятное делорека»,отвечает его супруга. Памела бросает на меня заговорщицкий взгляд, подразумевая: похоже, сегодня между ними все совсем непросто. «В интернете посмотри!»рявкает Тамара. «В такие ночи происходят странные вещи»,замечаю я. «Странные вещи происходят с другими, но не со мной»,отвечает Надя. «И не со мной»,вставляет Тамара. Быстрый взгляд Клэр говорит мне, что она с этим «не со мной» солидарна. Впервые в жизни мы с ней обменялись мыслью, которая останется между нами. Меня так и тянет подойти к ней, сказать что-нибудь смешное, бодрое, меткое, вот только ничего не приходит в голову. Мы теперь оба опираемся о перила с видом на город, ее рука лежит рядом с моей, они соприкасаются. Я не отодвигаю руки в расчете, что Клэр уберет свою первая. Она этого не делает. Скорее всего, даже не осознает этого соприкосновения. «Где-то наверняка существует жизнь получше нашей»,хочется мне сказать. Она посмотрит на меня и сочтет ненормальным. Поэтому я молчу.