Муравьева уже закончила и просто ее ждала. Говорили ни о чем. Муравьева, обычно молчаливая и редко начинающая разговор сама, здесь почему-то все время норовила поболтать. Она что-то спрашивала про отца, про планы на будущее, пыталась что-то узнать о Вадиме, но все это были вопросы, на которые Татьяна не могла ответить. Или не хотела. И потому не отвечала. Но разговор странным образом все равно продолжался.
Всему хорошему приходил конец. Татьяна, вызвав такси, застегивала салатовый плащ, пока Муравьева зашнуровывала ботинки. Вадим стоял в проеме кухни и ждал, когда они соберутся, украдкой наблюдая за Татьяной. Снова приходилось прощаться, чего она так и не научилась делать. Такси приехало. Пора было выходить.
Спасибо за гостеприимство, сказала Муравьева Вадиму.
Пожалуйста, улыбнулся он и, скрестив руки на груди, уперся плечом в косяк двери.
Татьяна тоже чувствовала необходимость что-то сказать, но считала, сегодня благодарить его не за что. Он ведь сам настоял, чтобы она поехала к нему. Только стало жаль, что они так и не поцеловались. «Интересно, жалеет ли он об этом сейчас?» задавалась она вопросом. По его внешнему виду девушка не могла это определить, но в целом не было похоже, чтобы он вообще о чем-нибудь жалел. Парень спокойно ждал. Муравьева с нескрываемым любопытством наблюдала за обоими, едва заметно улыбаясь. Наконец, Татьяна решила сказать ему просто «Пока». Вадим ответил тем же. И через секунду девушки покинули квартиру.
Солнечный ветер обдул лицо и придал свежести. Они попрощались у подъезда и разошлись в разные стороны. Муравьева ушла под арку, а Татьяна села в такси. Впереди снова ждал тяжелый разговор. На этот раз, действительно, тяжелый. Она готовилась к худшему, чувствуя ужасную усталость от того, что приходится врать, что нельзя того, другого и третьего, что она должна даже от собственных чувств отказываться по велению отца. Это казалось весьма затруднительным, если вообще выполнимым. Как бы Татьяна ни твердила себе, что Вадимбармен, бесперспективный и никчемный, с которым у нее не может быть будущего, который, по общему правилу, должен оказаться пустым, ограниченным и похабным козлом, это не могло уложиться в ее голове. Ведь он не был таким. Даже допустив, что это всего лишь пелена влюбленности, девушка не могла представить, что он может стать таким. Она вспомнила, как он смутился, увидев ее сегодня в одной футболке. Похабный козел бы не вел себя так. И не было похоже, что Вадим притворялся.
Как ты смеешь мне лгать?! крикнул отец, не успела Татьяна захлопнуть входную дверь. Разве я учил тебя лгать, да еще так нагло?! Заслужил я такого отношения? Скажи!
Он драматично закинул голову, прикрыв глаза рукой, при этом оттопырив безымянный палец и мизинец. Одет был не по-домашнему: строгие коричневые брюки с четко выглаженной прямой, выступающей вдоль штанин ровно посередине, бледно-розовая рубашка, расстегнутая на первые две пуговицы на шее и серый атласный жилет с шершавыми растительными узорами. На голове красовался парик, но на ногах еще были тапочки, его любимые, со львом. Дочь догадалась, что он собирался на свидание.
Нет, просто ответила она, покорно склонив голову и приготовившись стерпеть любое наказание.
Тогда почему ты мне так нагло врешь? Почему ты меня не слушаешься? Я что, тебя плохо воспитал? Неужели я все силы на тебя потратил для того, чтобы ты загубила свою карьеру, путалась со всякими барменами, а потом еще и врала мне?!
Лицо его лоснилось от крема и маски, но сквозь блеск начинала проступать краснота гнева и злости. Глаза сверлили Татьяну, как две буровые установки, что роют тоннели при строительстве метро. По ощущениям больно было так же.
Ну? Как ты теперь выкрутишься? Что еще придумает твоя больная фантазия? с вызовом говорил отец, скрестив руки на груди. Облегчу тебе задачу. Даша мне рассказала, что видела тебя с ним в баре, когда уходила.
«Вот ведь подлюка!» подумала Татьяна обиженно, будто только Даша была корнем всех ее бед. Придумывать ей ничего теперь не хотелось, и не было смысла, поэтому она выложила все как на духу. Рассказала, как девчонки сами повели ее в бар, в котором работал Вадим с целью подтрунить над ними, как Даша позвала Муравьеву и как хотела ее подставить, как бармен с другом помогли ей, и как она была вынуждена поехать вместе с Муравьевой к нему домой. Рассказала, что боялась сказать правду, потому что отец не любит ни Вадима, ни Муравьеву, и думала, что он еще больше разозлится, если узнает, что она была с ними. Уже плача, она рассказала, что не считает Муравьеву плохой, что за эту ночь она узнала ее получше и что даже стала ее жалеть, а еще о том, что предпочла бы дружить с Муравьевой, чем с Дашей. Девушка пыталась рассказать и о Вадиме, о том, что он не такой плохой, как отец думает, но он не дал ей договорить.
Хватит! Еще скажи, что ты в него влюбилась! отец сам осекся и впился глазами в лицо дочери, пытаясь уловить каждое микродвижение мимических мышц, которое могло бы выдать ее. Это же не так?
Нет, коротко ответила Татьяна, вытирая глаза от слез.
Куколка! Ну, пойми же ты, что я не назло тебе все это делаю, а во благо! Ты меня сама потом отблагодаришь. Уж я-то знаю. Сколько примеров таких.
Да, да, ты рассказывал уже много раз, перебила его девушка, не желая слушать в очередной раз долгие истории его знакомых, которые живут в счастливом браке по расчету уже много лет.
Ну, вот! Ты же все это сама прекрасно знаешь, Куколка! Ну, даже если ты влюбилась, это мимолетно. Быстро пройдет. У тебя просто возраст такой. Влюбилась в первого встречного лишь бы влюбиться. Встретишь другого, получше, тоже влюбишься.
Он вдруг смягчился, распустил руки и обнял ее крепко, поцеловав в макушку головы. Татьяна понемногу успокаивалась. Отец обнимал ее несколько минут, то сжимая, то разжимая объятия, немного потряхивал дочь за плечи, чтобы взбодрить, и приговаривал:
Куколка, я же тебя люблю, я о тебе забочусь. Все только ради тебя. Ты просто пока не можешь этого понять, слишком юна и наивна.
Татьяна успокоилась, подумав, что, действительно, обладает слишком ограниченным опытом, чтобы смотреть в перспективе на собственное будущее.
Они обнялись еще раз. Отец сказал, что прощает ее и за непослушание, и за ложь, но без наказания обойтись нельзя в воспитательных целях, поэтому период без интернета был продлен.
Потом отец ушел на свидание, не сообщая дочери, что идет именно на свидание, но у нее больше не было предположений, куда еще он мог идти в воскресенье днем такой нарядный. Татьяна проводила его, закрыв дверь изнутри на задвижку, и отправилась в свою комнату. Она поставила проигрываться диск с мультфильмом, который взяла у Вадима, и плюхнулась на кровать лицом в подушку.
Раздался звонок. Пришла домработница и принесла письмо. Отец всегда просил ее проверять почтовый ящик и чистить его от рекламного мусора, а домой приносить только то, что было похоже на важные письма. Татьяна удивилась. Она приняла конверт и внимательно его рассмотрела.
Я не смогла определить, спам это или нет, сказала немолодая низкая женщина в спортивном костюме.
Да, не похоже, спасибо, быстро ответила девушка и ушла в комнату.
Конверт был стандартный, почтовый, со встроенной маркой по России. Ни имени, ни адреса отправителя указано не было. ФИО и адрес отца написали от руки. Татьяна недолго думала, вскрывать его или нет, ибо любопытство затмило разум. В конверте оказались вырванные из клеточной тетради листочки. Текст автор выводил вручную дрожащим почерком. Татьяна и не знала, что кто-то в век информационных технологий пишет рукописные письма. Это заинтриговало ее еще больше, и она, не мешкая прочитала его.
«Здравствуй, Николай!
Да, знаю, что ты обзовешь меня старым дураком, нелепым романтиком, надоедливым поклонником, но мне нравится писать тебе письма. Именно от руки. Так раскрывается душа. И мне становится легче.
Хочу поздравить с нашей юбилейной не сбывшейся годовщиной. Знаю, я опоздал на три месяца. Я слал тебе письма все эти годы, стараясь не опоздать ни на день, но в этом году я специально решил подождать. Если я правильно рассчитал, твоя дочь уже окончила академию. Мы ведь из-за этого расстались. Восемь лет и три месяца! А я все такой же авантюрист! Пытаю свое счастье, надеясь, на чудо, хотя жизнь, конечно, постепенно превращает меня в прагматика, каким всегда был ты.
Уверен, она выросла чудесной балериной, красивой женщиной, лучшей дочерью. Жаль, что я не видел, как она взрослеет. Я и по ней скучаю. Она, конечно, уже и не помнит меня».
На этом моменте Татьяна попыталась покопаться в чертогах памяти, но перед ней возникла только темная бездна. Она и понятия не имела, кто это мог быть. У отца всегда было много знакомых, часто приходили гости, каждый из них играл с ней в детстве. Нет, даже если она и помнила его внешне, не смогла бы сказать, кто это, и тем более определить, кто именно написал письмо. Потому продолжила читать.
«Если тебе вдруг станет интересно, то у меня все неплохо. Бизнес растет. Тьфу-тьфу-тьфу. Тук-тук-тук. Уже практически без моего участия. А ты в меня не верил. Здоровья пока хватает на основное. Остальное не стоит упоминания.
Я давно научился жить без тебя, да так привык, что теперь не представляю, как может быть иначе. Мне даже страшно, а что если ты вдруг ответишь? За восемь лет, разумеется, надежда должна была иссякнуть до конца, но я такой оптимист Моя душа всегда наполовину полна надеждой. Поэтому я и достаю тебя этими письмами-поздравлениями с праздником, которого никогда не было.
Мне каждый день хочется тебе столько всего рассказать, а как сажусь писать, так слова покидают меня, словно устаревшие ненужные воспоминания. Пожалуй, я для тебя тоже лишь устаревшее, ненужное, стертое воспоминание.
Прости. Пока.
С любовью, Д..
Татьяна перечитала это письмо несколько раз. Оно ее тронуло, задев самые голые участки души. Письмо было написано как в романе. Эта история легко сошла бы за сюжет современной мелодрамы. Она сжалилась и над этим несчастным поклонником, и над отцом. Наверняка, это не был просто фанат. Он говорил о воспоминаниях, о любви, той самой, которую все постоянно ищут и так часто теряют. Татьяна удивилась, что этот человек не смог забыть отца за восемь лет. И до сих пор писал такие романтические письма, от руки, старательно, искренне. Он указывал, что они расстались из-за нее, из-за ее поступления в академию, но она не понимала, почему. Она ведь им не мешала. Отец никогда даже не пытался ее познакомить со своим партнером. «С чего он решил, что я буду против? А как бы я отреагировала восемь лет назад?» спрашивала себя девушка, махая письмом как веером.
Ей стало обидно за отца, что он даже не попытался сохранить свои отношения, даже не спрашивал ее об этом. Он был так нацелен на то, чтобы сделать из дочери балерину, что пожертвовал любовью всей своей жизни. Ей хотелось узнать, что он чувствовал, получая такие письма. Может, как раз после их прочтения и жаловался на одиночество, напиваясь. На все эти вопросы ответы дать мог только отец, который никогда об этом не говорил.
Сжалившись и чувствуя перед ним вину, Татьяна решила, что должна пойти хотя бы на такую маленькую жертву ради отцахотя бы отказаться от Вадима. Она это твердо решила, но решение не принесло никакого удовлетворения.
Когда отец вернулся, она вручила ему письмо, виновато признавшись, что прочитала его, чтобы проверить, не спам ли это. Отец, даже не открыв конверт, опешил. Глаза вышли из орбит и пристально смотрели на почерк, которым были выведены его имя и адрес. Он, несомненно, узнал, от кого письмо. Слезы, застывшие в глазах, говорили о том, что он ждал его. Не обращая внимания на дочь, отец схватил конверт и закрылся в своей комнате. Она решила его не беспокоить и тоже закрылась в своей. Только слышала потом, как он наливал себе вино, чокался бокалом о бутылку, что-то бормоча, и пил в безмятежном одиночестве, горько заливаясь слезами.
Глава 9. Стихия
Все важнейшие контрольные мероприятия были пройдены. И хоть Татьяна прошла их не без труда и не совсем по совести, она все равно была счастлива. Счастлива, что все закончилось. Ей казалось, что с этим и прекратятся ее мучения: постоянная боль, насмешки и замечания, необходимость кому-то подчиняться и ежедневно выполнять изнурительную рутинную работу. Хотя все вокруг, наоборот, вбивали ей в голову, что самое трудное еще впереди. Но до выпускного у них оставалось немного времени перевести дух.
Муравьеву уже пригласили работать в театр, тот самый, на сцене которого они играли выпускной спектакль. Даша устроилась туда же. Близняшки Лиза и Вера собирались поехать покорять столицу. А Татьяна не знала, что ей делать со своей жизнью. Предложения ей никакие не поступали. Впрочем, она и не ждала.
Теперь, когда свободного времени стало больше, чем необходимо, Татьяна много думала о туманном будущем, переживая, что делать, если работа не найдется. Вероятность такого исхода ей казалась высокой, хоть отец и пытался заразить ее уверенностью в обратном.
По привычке она продолжала тренироваться каждый день, в своей комнате, в который раз пересматривая диски с мультфильмами, что взяла у Вадима. Потом подолгу гуляла по городу. Пару раз с Муравьевой. Та сама звала, так запросто звонила и предлагала встретиться.
За время этих продолжительных прогулок они неплохо поладили. Муравьева была чистым флегматиком, обо всем говорила спокойно, без ярких эмоций. После того совместного плача у Вадима на кухне, она больше не раскрывалась так эмоционально перед Татьяной, но зато разговоры они вели вполне откровенные. Как выяснилось, Муравьева страдала теми же проблемами, что и все девушки: переживала из-за отношений с парнем, пыталась избавиться от комплексов, жаловалась на одиночество и непонимание, сталкивалась с трудностями выбора хорошей косметики за приемлемую цену и невозможностью подобрать качественную подходящую обувь. Все это они обсуждали во время прогулок, блуждая по исхоженным центральным улицам, иногда забредая в какой-нибудь парк. С удивлением Татьяна обнаружила у Муравьевой неплохое чувство юмора, как минимум наличие самоиронии, поэтому они нередко хохотали, чего Татьяне в последние дни особенно не хватало. И никакие, даже самые остроумные стендап-комики не могли вызвать такой искренний и безудержный смех, как любая глупость, что попросту попадалась по пути или случалась с каждым, тот самый смех, вызванный у друзей необъяснимой смешинкой над вещами, которые со стороны или в другой ситуации смеха вызывать не должны.
Муравьева предложила Татьяне вместе пройтись по магазинам в поисках нарядов на выпускной. Обеим нужна была помощь в выборе и платья, и обуви, и украшений, поэтому Татьяна обрадовалась возможности заниматься изнуряющим шоппингом не в одиночку. Девушки гуляли по торговому центру в сердце города, в котором, посчитали, смогут найти сразу все. Переходя из магазина в магазин, много обсуждали академию, что-то вспоминали с теплотой, что-то с обидой. У каждой обиды были свои, но они все равно понимали друг друга, потому что лепили их из одного теста. Много говорили о работе, которой им придется посвятить следующие лет двадцать своей жизни. Не меньше говорили о парнях. Точнее Муравьева говорила о своем, жаловалась на него, оправдывала себя, а в конце заключала, что сама же во всем виновата. Татьяна ее слушала, думая, что хоть таким странным образом набирается опыта. Хотя Муравьеву вряд ли можно было назвать умудренной жизнью. Это были ее первые отношения, и она сама не знала, как в какой ситуации себя вести. И, казалось, говорила все это Татьяне, потому что больше ни у кого не могла спросить совета или поддержки. Татьяна не уставала ей напоминать, что сама ничего не понимает, но Муравьева это игнорировала. После очередной тирады своих переживаний она осторожно спросила:
Как там Вадим?
Не знаю, пожала плечами Татьяна и опустила взгляд в черную глянцевую поверхность плитки, немного припыленную тысячами следов.
Муравьева сделала вид, что удивлена, приподняв одну бровь, но остальные мышцы лица остались незадействованными, выдавая флегматичное равнодушие.
Вы не общались с того раза после спектакля?
Татьяна только помотала головой, а про себя думала: «Зачем она это спрашивает? Если сама о себе все рассказывает, еще не значит, что я должна теперь тоже изливать душу».
Впрочем, чуть больше недели прошло. Может, еще напишет, предположила Муравьева, взглянув куда-то за горизонт.
Они шли по центральному коридору второго этажа, прорываясь сквозь толпу прогуливающихся покупателей. Коридор имел ширину почти в две дорожные полосы, но его все равно не хватало для такого количества гуляющих. Толпа знаменовала начало туристического, а, значит, и летнего сезона. Торговый центр кишел представителями разных национальностей, вероисповеданий, видов деятельности, городов, островов и стран. Татьяна с интересом наблюдала за наиболее колоритными из них, пытаясь понять, к какой культуре они относятся, на каком континенте живут, во что верят и чем занимаются. Она больше предполагала и придумывала, но опровергнуть все это фактами не могла. И ей это нравилось. Нравилось, что нет ограничений для фантазии. Но Муравьева настойчиво возвращала ее к нежелательному разговору.