1946
Неразборчивый почерк
Первый час ночи. Москва начинает затихать. Троллейбусы бегут быстрее, и звезды горят ярче. Спокойный, прохладный ветер шарит по асфальту, деловито шуршит окурками, обертками от мороженого. Людей на улицах становится все меньше и меньше.
В операционном зале Центрального телеграфа тоже поубавилось народу, но все-таки у телеграфных касс еще толпятся очереди.
В одной такой очереди пятым стоит не молодой, но и не старый, очень солидный мужчина, с наружностью лектора, лысый, в золотых очках, в добротном темно-сером костюме. Подмышкой у него зажата рыжая помесь портфеля с чемоданом килограммов на пятнадцать весом. Ежеминутно он вытирает потное лицо большим шелковым темно-синим платком. Жарко!..
Телеграммы принимает телеграфистка неопределенного возраста, в пенсне на длинном сухом носу. Лицо у нее безразличное и невыразительное, как незаполненный телеграфный бланк.
Время от времени она морщится и берется за щеку. По-видимому, у нее болят зубы.
Телеграммы идут сплошь деловые, энергичные, хозяйственно краткие:
«Прием министра будет среду главк поддержал наш проект».
«Нажимайте банк переводом денег».
«Третий квартал запланировали 130 тонн берусь увеличение сообщите Максимову пусть срочно звонит Госплан».
«Тетя вылетает самолете встречайте пятого»
Наконец, очередь доходит до солидного гражданина в золотых очках.
Телеграфистка берет у него бланк, долго читает, морщится, потом говорит громким, казенно-металлическим голосом так, что ее слышит весь зал:
Очень неразборчиво написано, гражданин. Что это за слово?
Затылок солидного мужчины с наружностью лектора густо краснеет.
Ко кошечка говорит он чуть слышно.
Громче, гражданин! Не слышу!
«Кошечка» это!
По очереди проходит смешок.
Какая же это «кошечка»? таким же равнодушно-громким голосом заявляет телеграфистка. Можно прочитать: «Катечка». А можно и «Котечка». Все, что хотите!
Я хочу именно «кошечку»!
Если хотите «кошечку», так и пишите «кошечку» А это что у вас?
Где, простите?
Вот эти два слова!
Прочитайте сами. Только прошу вас нельзя ли про себя? Тут ясно написано.
Очень неясно, гражданин! еще громче говорит строгая телеграфистка. Что это значит: «Обнимаю целую почку»?
Не «целую почку», а «целую лапочку», жалобным полушепотом поправляет «лектор» и вытирает вспотевшую и теперь уже совсем малиновую лысину платком.
Какая же это «лапочка»? Прочтите сами, гражданин!
«Обнимаю, целую» Гм Да!.. Я нечаянно «ла» не написал. Пропустил сгоряча. Простите, я сейчас исправлю.
В очереди дружно смеются.
Я не понимаю, бормочет солидный гражданин, подавая исправленную телеграмму, почему вам нужно, так сказать, предавать гласности Глубоко личная телеграмма, а вы ее, так сказать, обсуждаете на всю улицу Горького!
Телеграфистка поднимает голову, снимает пенсне, смотрит на багрового «лектора» презрительно-сверлящим взглядом и, отчеканивая каждое слово, режет:
А зачем вы подаете такие телеграммы, которых сами стесняетесь?
Она надевает пенсне и снова принимается за работу.
Теперь вы так написали вашу «лапочку», говорит она спустя минуту, что у вас получилась «лампочка». Что же вы, наконец, целуете, гражданин: лапочку или лампочку?
В очереди снова смеются. Кто-то сердито острит:
Граждане, нельзя так долго лампочки целовать! Закругляйтесь.
Я не виноват, что у меня неразборчивый почерк! слабо защищается «лектор». Позвольте, я это исправлю, «лапочку»!
Нет, гражданин, решительно заявляет телеграфистка, я не могу принять такую неразборчивую телеграмму. Возьмите новый бланк и перепишите все!
Солидный гражданин вздыхает и покорно отходит в сторонку. Через пять минут он снова появляется у окошечка:
Виноват!.. Позвольте, гражданка!.. Виноват, я без очереди, поскольку уже стоял Вот возьмите, переписал.
Телеграфистка берет бланк, читаети все начинается сначала:
Опять неразборчиво, гражданин. Вот это что: «Целую без щетки»! Так?
Боже мой, зачем вы так громко говорите! При чем тут щетка? Написано ясно: «Целую бессчетно». «Бессчетно», а не «без щетки».
А это что?
Подпись.
Я не могу разобрать, что у вас написано.
«Васючок» написано
Кто это «Васючок»? Вы?!
Я
Это ваша фамилия?
Имя такое ласкательное!
Телеграфистка пожимает плечами. Увы, она чужда лирики!
Перепишите всю телеграмму на машинке, гражданин. Так я не приму. Будут искажения!
«Лектор» оборачивается к гудящей очереди, растерянно моргает белыми ресницами. На него жалко смотреть: такой у него сконфуженный и несчастный вид.
Ерунда какая, понимаете, говорит он, криво улыбаясь. Ко всему придирается! Почему «Васючок»? Почему «целую бессчетно»?.. Я телеграмму жене даю, она на курорте и вот такие придирки!
Лица у стоящих в очереди проясняются. Люди улыбаются и даже нежно смотрят на огорченного Васючка. Каждому хочется помочь любящему супругу.
Молодой человек в майке, с романтическим белокурым чубом на лбу, говорит в окошечко:
Гражданка, примите телеграмму у Васючка. Вас очередь просит!
Бледная девушка в синем платьице опускает длинные ресницы и тоже просит:
Примите, гражданка! Раз уж у них такая любовь!.. А плотный усатый мужчина, похожий на кооперативного бухгалтера откуда-нибудь с Кубани, разглаживает, смеясь, свои длинные, как у старого доброго моржа, усы и басит:
Вас что, слово «Васючок» смущает, гражданка? Это бывает! Вот меня, например, зовут Федор. А жена называет меня Федырчиком. А когда бомбитФедыркой. Женская фантазия!.. Вы небось тоже своего супруга называете какой-нибудь, извиняюсь чепушинкой?
Все хохочут.
Строгая телеграфистка не выдерживает и тоже улыбается. И когда она улыбается, ее сухое, невозмутимое лицо делается мягким, приветливым, как новогодняя телеграмма, и даже женственно-миловидным.
Давайте вашу «лапочку»! говорит она Васючку. Когда смущенный, но довольный Васючок, бормоча слова благодарности, уходит, бледная девушка с длинными ресницами в синем платьице вздыхает и говорит, ни к кому не обращаясь:
Как это приятно, когда муж так любит свою жену! А невзрачного вида старичок, молчавший до сих пор, вдруг произносит с ехидцей:
А вы уверены, что он давал телеграмму своей жене? Я в этом не уверен!
Черт бы побрал таких ехидных старичков!
1947
Тайна
Сашка сидел за столом и рисовал кошек, собак и лошадей.
Рисовал Сашка так: сначала ставил на бумаге жирную точку и обводил ее ровным кружкомполучался глаз. Это была самая трудная часть работы. Пристроить к глазу все остальное было гораздо легче: овал с хвостикомкошка, круг с хвостикомсобака, вытянутый четырехугольник с хвостомлошадь.
От усердия Сашка громко сопел, высунув кончик розового языка.
Три кошки, четыре собаки и две с половиной лошади смотрели на своего творца с листа графленой бумаги, выдранного из тетради. В черныхмохнатых от длинных ресницСашкиных глазах светилась радость свободного творчества.
Вошел Геннадий, старший Сашкин брат, белесый вялый мальчик с серьезным и сонным лицом, совсем не похожий на Сашку.
Смотри, Гена! торжествуя, сказал Сашка. Это тоже лошадь, но она еще не готова. У нее не хватает хвоста и лап!
Старший брат небрежно взглянул на Сашкино творчество и строго сказал:
Опять ты из моих тетрадок вырвал листок? Ой, Сашка, гляди, как бы я тебе не надавал!
Сашка сконфузился, покраснел и, еще громче сопя, стал быстро дорисовывать третью лошадь.
А старший брат сел на стул, поболтал ногами и вдруг сказал очень спокойно своим тихим, скрипучим голосом, каким он обычно сообщал самые интересные новости:
Я знаю одну тайну, но, конечно, тебе я ее не скажу!
Лицо у Гены было непроницаемое, и только где-то в самой глубине его бледно-голубых глаз вспыхивали и сразу же угасали какие-то искорки.
Скажи мне тайну, Гена! жалобно попросил Сашка.
Не скажу. Ты не умеешь хранить тайн.
А где их надо хранить?
Вот видишь, ты даже не знаешь, где надо хранить тайну. Тайну надо хранить вот здесь, в сердце, веско сказал Гена, коснувшись пальцем Сашкиной груди. А сюда, на уста, прибавил он, дотронувшись до Сашкиных губ, надо наложить печать молчания. Понял?
Скажи мне тайну, Гена! с чувством, от всего сердца, повторил Сашка.
Не приставай, не скажу!
Но Сашка знал, что если долго и очень жалостливо повторять одно и то же, то в конце концов добрый Гена не выдержит. И он стал клянчить:
Скажи мне тайну, Гена! Ну, скажи же тайну! Скажи же мне тайну! Ну же!.. Скажи же!..
Через пять минут Гена сдался.
Хорошо, сказал Гена, я тебе скажу тайну. Но, смотри, Сашка, если ты ее не сохранишь, то ты со мной по доброй воле пойдешь во двор и я тебя там отдую! А жаловаться на меня маме ты не будешь. Согласен?
Согласен! сказал Сашка. Скажи скорей тайну!
Ну, слушай! Сегодня утром, когда мама уходила на свои курсы, я нечаянно услышал, как она сказала папе: «Ты знаешь, я вчера по-английскому тройку схватила». Папа стал смеяться и ее дразнить. А она говорит: «Не смейся! Мне так это неприятно, как будто я снова школьница». А папа опять ее дразнит. Тогда она совсем рассердилась и сказала: «Ты не вздумай меня при детях этой несчастной тройкой дразнить. Это неуместно в воспитательных целях. А то я Геннадия поедом ем за каждую тройку, а сама, выходит, тоже троечница!» Поклянись самой страшной клятвой, Сашка, что ты никому не скажешь, что у тебя мать троечница!
Клянусь самой страшной клятвой! заявил Сашка.
Если ты не сдержишь клятву и проболтаешься, значит из тебя никогда не выйдет настоящего бойца, сказал старший брат. Смотри, Сашка!..
На этом разговор братьев прервался: вошла Антиповна и стала накрывать на стол.
Мальчики пообедали вдвоем. После обеда Геннадий пошел к товарищу готовить уроки на завтра, и Сашка остался один.
И как только он остался один, тайна, которой он владел, стала мучить его. Она распирала Сашкино сердце, свое хранилище, как тестоквашню. И чей-то невыразимо сладкий и властный голос горячо шептал Сашке на ухо: «Сорви со своих уст печать молчания и скажи Антиповне, что твоя маматроечница».
Сашка пытался не слушать этот таинственный голос и занялся снова рисованием. Но голос был неумолим.
«Иди! требовал голос. Иди скорей на кухню. Не теряй драгоценного времени. Иди же!»
Сашка тяжело вздохнул, положил карандаш и пошел на кухню. Антиповна, большая, грузная старуха, мыла посуду.
Сашка остановился в дверях и от страшного волнения сказал тихо, почти шепотом:
Я знаю тайну.
Антиповна даже не обернулась.
Я знаю тайну! громко повторил Сашка.
Антиповна молчала.
Я знаю тайну, но тебе я ее не скажу! отчаянно крикнул Сашка.
И не надо, равнодушно сказала Антиповна, гремя тарелками. Очень мне нужны твои тайны! Ступай отсюда, не мешай! Грязь кругом, а он лезет!.. Ступай! ступай!
Она выпроводила Сашку в коридор и закрыла за ним дверь. Тогда Сашка надел пальтишко, нахлобучил на голову шапку-ушанку, завязал шарф и пошел во дворнемножко остыть после пережитых волнений.
В этот час на дворе было малолюдно и тихо. Неслышно падал мокрый снег, нахохлившиеся вороны сидели на крышах, изредка они громко каркалидолжно быть, ругали плохую погоду.
Сашка постоялруки в карманах, потом побежал, с разбегу покатился по ледяной плешинке на дорожке, и вдруг тайна вновь стала пухнуть и ворочаться в его сердце. И сразу, как нарочно, из подъезда вышла незнакомая старая тетенька в коричневой меховой шубке.
Она остановилась и с улыбкой посмотрела на Сашку. Тот же властный таинственный голос шепнул в Сашкино ухо: «Вот ей и скажи тайну!»
Какие мы черноглазые! умильно пропела старая тетенька, смотря на Сашку и продолжая улыбаться. Какие мы румяные! Как же нас зовут?
Сашкой. Я знаю тайну!
Боже мой, как это интересно! Какую же такую мы знаем тайну? Скажите нам, будьте столь любезны!
Сашка молчал, опустив голову. В душе его происходила отчаянная борьба.
Ну, скажите же вашу тайну! Мы вас за это угостим конфеткой!
Старая тетенька стала рыться у себя в сумочке. И в этот критический момент Сашка почувствовал, как на его плечи легла чья-то рука. Обернувшись, он увидел Геннадия со связкой учебников подмышкой.
Идем домой! многозначительно и грозно сказал старший брат.
Он схватил Сашку за руку и быстро поволок за собой. Мальчики нырнули в подъезд, и тут Гена учинил Сашке допрос с пристрастием.
Что ты там делал с этой теткой?
Стоял.
Просто так стоял?
Просто так. Мы разговаривали.
О чем?
Ни о чем. Просто так.
Врешь! Ты, наверно, хотел ей рассказать тайну?
Ничего я не хотел!
Не ври! По глазам вижу, что врешь! Ох, Сашка! Никогда ты не станешь настоящим бойцом! У тебя что, язык чешется?
Чешется, честно признался Сашка и высунул язык.
Смотри, Сашка! Мы с тобой условились, помнишь?
Помню.
Как бы мне не пришлось тебя отдуть!
Не придется.
Ну, смотри!
Самые же главные мучения начались вечером, когда после занятий с курсов вернулась Наталья Ивановна, а отец позвонил и сказал, что придет поздноу него заседание.
Тут уж тайна стала вести себя совершенно неприлично. Она не то что ворочаласьона кувыркалась и прыгала в Сашкином сердце, ужасно щекотала язык и требовала выхода. Но Гена следил за каждым Сашкиным шагом и, как только тот подходил к матери, незаметно от Натальи Ивановны показывал ему кулак.
Тогда Сашка, чтобы унять тайну, принялся с громом и криком бегать по всей квартире.
Но это не помогало, потому что тайна бегала вместе с ним. По-прежнему ужасно чесался язык, и даже было больно глотать. Сашка стал громко хныкать. Наталья Ивановна пощупала его лоб и сказала сердито:
У тебя температура. Добегался!
Не успел Сашка ахнуть, как ему подмышку сунули термометр. Оказалось 37,8.
Через пять минут Сашка уже лежал, раздетый, в кровати.
А ночью в Сашкину комнату, топоча, вошла третья, недорисованная, лошадь о двух ногах и с хвостом, поднятым кверху.
Я тайна! басом сказала третья лошадь. Это было так страшно, что Сашка заплакал и проснулся. И сейчас же в комнате появилась Наталья Ивановна в своем голубом халатике, от которого пахло знакомым ласковым теплом.
Что с тобой, Сашенька? сказала Наталья Ивановна, наклоняясь над Сашкой.
Сашка встал на колени, обнял мать за шею и, плача, прошептал, косясь на спящего старшего брата:
Я знаю про тебя тайну!
И какую ты про меня знаешь тайну, дурачок?
Ты у нас троечница. Но мы тебе ничего не скажем в воспитательных целях!
Наталья Ивановна засмеялась и сказала:
Что же ты плачешь?
И Сашка ответил, вздрагивая и шмыгая носом:
Генка сказал, что если я скажу тайну, из меня бойца не получится настоящего. А я никому не сказал, я только тебе сказал!
Не реви!.. Получится из тебя боец! Вырастешьи получится А сейчас спи!
Она поцеловала Сашку и ушла. Первый раз за этот тяжелый день Сашка вздохнул с облегчением.
Тайна покинула свое ненадежное убежище и перестала его мучить. Жизнь снова была прекрасной.
Сашка закрыл глаза и через минуту уже спал крепким сном.
1947
Свадебный подарок
В цехе многие замечали, что Леша Струнников неравнодушен к Даше Карпенко. Это бросалось в глаза. На вечерах в заводском клубе, когда после киносеанса или лекции в нижнем этаже фойе начинались танцы под духовой оркестр, Леша приглашал только Дашу.
В обеденный перерыв, когда молодежь собиралась на заводском дворе, в жидкой тени юных тополей у фонтана, всегда получалось так, что Леша оказывался рядом с Дашей, а маленькая Дашина рука, прохладная и твердая, в Лешиной, большой и жаркой.
Сама собой разгоралась песня.
Хороши весной в саду цветочки
запевала Даша высоким и чистым, радостным сопрано.
Еще лучше девушки весной!
вторил ей Леша солидным басом и так выразительно смотрел при этом на нежную смуглоту Дашиной загорелой щеки, что каждому было ясно, какую именно девушку имеет в виду Леша Струнников.