С ума сошел! Он же все видит, кивала Варя на сидящего у ворот сторожа.
Где там! Не видишь разве спит, сказал Логвин и, не выпуская из рук, поцеловал снова.
Только что сопротивляющиеся Варины руки упали, как плети.
А я говорю не спит, газету читает шептала она.
Снизу донеслось покашливание. Они разом сникли и вернулись к стене.
К ящику больше не пущу, сказал Логвин.
А он уже пустой.
Сгущались сентябрьские сумерки. И в самом деле на лесах лежал совсем пустой ящик.
Едва-едва чернели в наступающей тьме купола собора.
Логвин и Варя шли уже освещенной фонарями, начинающей жить своей вечерней жизнью улицей города.
Теперь, Коля, иди домой, остановилась она у перекрестка. Я сама дойду.
Сказал до самой калитки, и точка.
Ну хорошо, только по Институтской.
Пошли, пошли сказал Логвин.
Боюсь я, Коля.
И все же они пошли по улице, безлюдной даже в эту раннюю пору, хотели было свернуть на круто поднимающуюся вверх, недоброй славы, «Собачью тропу», как впереди послышалось пение.
Ночь надвигается, фонарь качается.
Все погружается в ночную мглу,
затягивал один голос.
Затем вступал другой:
А я, несчастная, торговка частная,
Горячьи бублики я продаю.
Навстречу шли трое. Теперь они пели хором:
Горячьи бублики, горячьи бублики,
Гоните рублики скорей, скорей
Расстояние сокращалось. При свете фонаря можно было рассмотреть всех троих. Первый был плотен, приземист, с копной рыжих волос и такой же рыжей бородой, как у императора Барбароссы. Второй худощав, долговяз. Третий позади, казался заводилой, пропустившим обоих вперед.
Рыжий начал с вопроса, традиционного в таких обстоятельствах:
Эй, шкет, есть закурить?
Логвин вынул пачку «Раскурочных», взял себе одну папиросу и протянул остальные.
В эту минуту к нему бросилась Варя. Но долговязый крепко сжал ее руку, рванул к себе и сказал:
А вы, барышня, не рыпайтесь. До вас очередь дойдет
Тогда Логвин спрятал пачку в карман и тотчас же получил под висок удар такой силы, что едва устоял на ногах.
Варя вскрикнула и онемела.
Пауза длилась недолго с размаха Логвин ударил рыжего чуть повыше пояса. Тот схватился за живот и, скорчившись, упал на колени.
На него шел заводила с ножом в руке. Не дойдя шага, приготовился к нападению, но от удара по переносице отлетел назад и, уткнувшись в столб, стал медленно оседать на землю. Нож блеснул лезвием, сделал пируэт в воздухе и упал в сторону.
Долговязый отпустил Варю и бросился наутек.
Ну вот и все, сказал Логвин.
Коля, у тебя кровь! заговорила наконец Варя и потянулась за платком.
Черт! Только фонаря не доставало
Дай вытру.
Ладно, я сам И, поплевав на платок, стал тереть им по виску. Да что с тобой?
Сердце колотится, слабо усмехнулась она.
Ну, успокойся.
Я ничего, а вот ты
Видишь все в порядке.
Идем скорее отсюда, сказала она, взглянув в сторону.
Тяжело дыша и покачиваясь, рыжий пытался подняться на ноги, второй все еще сидел под столбом и обалдело смотрел в пространство.
Прощайте, друзья, обернулся к ним Логвин.
Темнело. Как и прежде, Логвин сидел за столом. Нетронутым оставалось съестное огурцы, хлеб, молоко
Дома или нет? послышалось снаружи.
Он поднял голову.
В окне стояла старуха с тарелкой клубники.
Смотрю, окна настежь, света нет. Добрый вечер, Матвеевич. Чего ж ты не ешь, не пьешь?
Задумался, Полина Антоновна.
А я тебе ананаски И протянула в окно тарелку. Наши из сада привезли. Чищеная, чищеная уже. Молоко, вижу, есть. А сахар имеется? Сейчас сбегаю
Не нужно, Антоновна, все имеется. Телеграммы не было?
Стала бы я прятать! Ты не переживай даст он, даст телеграмму. И сам в срок приедет, Витенька твой. Что за именины без него.
Третий день нет ответа.
Знаешь, как у них? Дело военное, то учения, то другое что. Приедет, верь моему слову. Меня чтоб позвал, пригласил, это да.
Она взглянула на стену, усмехнулась.
Какая ни есть, а заместо Вари там буду. Ну, спи, отдыхай. И поесть не забудь.
Логвин снова уселся за стол. Взялся было за хлеб, но отложил в сторону
Сад был молодой своим майским цветом белым ковром черемухи, уже осыпающейся на землю и на тот же врытый в землю стол под яблоней, кустами сирени вдоль забора, такой же белой пеленой на деревьях. И дом казался моложе, новее, нетронутым годами.
Вечерело, и под мандолину с балалайкой сюда доносились поющие голоса. Это ребята-подростки, усевшись за соседней калиткой, выводили повсеместно ходкие в те годы «Кирпичики»:
На окраине, где-то в городе,
Я в убогой семье родилась.
Лет шестнадцати, горемычная
Мать покачивала под яблоней плетеную из лозы детскую коляску. Варя гладила разбросанное по столу белье. Смахивала с него цвет черемухи, укладывала на доску.
Воздух прорезал гудок паровоза. Варя вздрогнула. С грохотом промчался поезд, шум нарастал, а потом постепенно утих.
Привыкай, Варенька, усмехнулась мать.
Всхлипнул и тихо заплакал ребенок в коляске. Варя сделала движение.
Сиди, я сама сказала мать. Коля под эту же музыку вырос и хоть бы что.
И снова взялась за коляску. Постепенно ребенок умолк, но вдруг за домом послышался шальной свист, и он опять зашелся плачем.
Босяк! вскрикнула мать.
Варя бросилась за дом.
Коля
Над будкой носились голуби. Логвин бросил на землю чумело длиннющую жердь с какой-то тряпкой, привязанной на конце, и лихо свистел, заложив два пальца в рот.
Коля
Что там, Варюша?
Когда Варя и растерянный Логвин появились в саду, мать грозой налетела на сына.
Совсем голову потерял! Полюбуйся, что с дитем делается.
Варя взяла ребенка на руки, и вскоре он успокоился.
Я же не потому смущенно бормотал Логвин.
Насмерть перепугал, стыда в тебе нет!
Уже, мама шептала Варя, видите уснул.
А ты не заступайся! Защитница отыскалась ворчала мать.
Но, взглянув на сына и невестку, смягчилась.
Самим вам соска нужна. И куда было с женитьбой торопиться! Погуляли бы годик-другой, ума набрались.
Николай у меня умный, сказала Варя.
Как же, держи в обе!
Гнев ее миновал так же быстро, как и вспыхнул. И журила она сына больше для порядка.
Да и Варвара, знаете вставил в свою очередь Логвин, уже оправившийся от смущения.
А я не про нее, про тебя. Точь-точь как отец его, покойник, обернулась она к Варе. Придет, бывало, с работы, умыться не успеет сразу же на будку. И пошло га, га, га! Га, га, га! Держи его, дочка, в строгости, иначе верь моему слову толку не будет.
Можно подумать, что вы отца в строгости держали, заметил Логвин.
А что, разве нет?
Что-то не помню.
Где уж тебе помнить! Одни голуби на уме.
Напрасно вы, мама. Таких голубей весь город обыскать не найдете.
Еще бы сторублевые!
Сто не сто, а за тех почтовых, что с подпалом, двадцатку дают.
Ты смотри!
Правда. Кузьмич с Берлизова огорода.
Чего ж не продаешь? Вот бы разжились.
Потому что отцовские. Вырастет Павлуша, коснулся он ребенка, уснувшего на руках у Вари, ему передам.
Этого не хватало! Муж голубятник, сын туда же, а теперь и внук
Ой! вскрикнула Варя. Возьми, Николай. И, отдав ему ребенка, побежала к столу.
Из-под утюга давно уж пробивалась черная струя.
Логвин принялся убаюкивать спящего сына: неловко, боясь упустить, перекладывая с руки на руку, прижимая к груди.
Цирк! всплеснула руками мать. Дай сюда. И уложила ребенка в коляску.
Варя развернула простыню. На самой середине ее зияла дыра.
Ну и черт с ней! сказал Логвин.
Дети, право, дети, качала головой мать.
Стуча колесами, промчался новый состав. На улице снова завели «Кирпичики».
Кельма набрасывала раствор на стену, стелила по кладке. Пристукивала рукояткой новый ряд, выравнивала его по ватерпасу. Тяжело поднимались козоносы с кирпичом на спинах. Внизу с площадок, запряженных биндюгами, выгружали новый, только что привезенный кирпич, складывали в штабеля. Кони нетерпеливо били копытами.
Неумолкающий шум стройки перекрыли удары в рельсу: двенадцать обеденный перерыв.
Логвин спустился с лесов. Наклонившись над бочкой у подвесного водопровода, принялся мыть руки. Один за другим спускались на землю каменщики, плотники. На ходу снимали фартуки, становились в очередь у водопровода, а потом вынимали съестное; кто-то спешил в столовку. Появился старик с окладистой бородой, в пестрой косоворотке поверх шаровар, заправленных в сапоги, в темно-зеленой фуражке с черным лакированным козырьком. Следом за ним восемь человек, как и он, в косоворотках, с котомками за плечами.
Логвин вышел на улицу. Переждал прозвеневший впереди трамвай и двинулся в парк напротив стройки. Парк был вековой, со столетними дубами, старинным фонтаном, скамьями на аллеях. Пролег до самого откоса над рекой. Здесь, вблизи тротуара, на скамье под развесистым вязом сидела Варя.
Логвин поцеловал жену.
А Павлуша где?
Опять в «Эхо» умчался, улыбнулась она.
Что-то зачастил малый.
«Путевка в жизнь».
Это же который раз?
И я ему говорила.
Ну, да пусть
Варя вынимала из кошелки скромные, по тем временам, харчи пайку хлеба, горячий судок, рынку с кашей.
Тут и там, на скамьях и прямо на траве, располагались другие, кто с припасенным с утра (всухомятку), кто с принесенным сейчас женами, матерями.
Мимо Логвина и Вари прошел старик в косоворотке. За ним восемь человек. Те, что давеча спускались с рештовки.
Хлеб-соль!
Спасибо, Кузьма Иванович, сказал Логвин.
А это, стало быть, твоя баба?
Варвара Семеновна.
А я Квасов Кузьма Иванович, уже обращаясь к Варе, говорил старик, вместе с ним (жест в сторону Логвина) на кладке. А это мои, показал он на остальных, сыновей четверо: его Кузьма, как и меня, этого Иван, его Ипполит, а это меньшой Леонтий, зятьев вот двое, а они (на молодых парней) внуки. Курские мы. До покрова здесь, а на зиму домой. Значит, Варвара. Сноха у меня Варвара (кивнув на одного из сыновей), вот его.
Садитесь, Кузьма Иванович, сказала Варя, перекусить за компанию.
Нет, мы на травке, у откоса. А ты, Матвеич, пипку брось, срам. Еще рот не перекрестил, а уже смердишь табачищем.
Логвин усмехнулся, отбросил самокрутку в сторону.
Не одобряю я табака этого, не приветствую. Счастливо оставаться, хозяйка. Пошли, сделал он знак остальным.
Логвин надломил кусок хлеба, взялся за ложку и только сейчас заметил уже давно стоявшего за деревом мальчонку лет двенадцати-тринадцати. Во все глаза мальчик смотрел на хлеб.
Не могу, сказал Логвин.
Иди сюда, позвала Варя. Ну, иди же, не бойся.
Парнишка несмело подошел к скамье.
Откуда ты? спросил Логвин.
С Медвина.
А отец, мать где?
Отец под пасху померли, а мамка тут на вокзале
Будет спрашивать, Николай, сказала Варя. Садись сюда, мальчик. Как тебя зовут?
Степан я.
Садись, Степан, и протянула ему кусок хлеба.
Схватив хлеб, он понес его ко рту.
Не надо сразу, понемногу
Логвин сидел потупившись. Варя наполнила крышку судка.
Теперь горячего поешь.
А можно?
Она кивнула головой.
Ешь, Степа.
Не глядя на них, он опустошал содержимое посудины.
Коля, а ты что же?
Сейчас, сейчас оторвавшись от своих мыслей, сказал Логвин.
Логвин сидел в саду, за столом под яблоней. Совсем стемнело, лишь фонари с улицы, покачиваясь в воздухе, освещали кусты и деревья.
Он поднялся и пошел к дому. В комнате повернул выключатель. Часы показывали половину двенадцатого. Погасил свет, сбросил туфли и, не раздеваясь, повалился на диван.
В темноте светился огонек папиросы.
Все было как вчера. Ровно в двенадцать ударили в рельсу, и утихли людская речь на этажах, стук кельм по кирпичу, грохот подвод, порожняком выезжающих за ворота. Отмывали руки от раствора, стряхивали известку и цемент, насевшие с утра, вынимали свертки с припасенным из дому съестным.
По-прежнему жила лишь улица, отделяющая стройку от парка. Ее и пересекали, чтобы укрыться от зноя под тенью деревьев.
Логвин шел вместе с другими и еще с мостовой увидел под тем же вязом Варю и Павлика. Малыш бросился навстречу отцу.
Обнимая прыгнувшего на грудь сына, поцеловав жену, он уселся на скамью.
Как и вчера, мимо прошел старик Квасов со своими сыновьями, зятьями, внуками. Скрылся за поворотом аллеи. Проходили и остальные, рассаживались на скамьях либо на траве. Заранее пришедшие сюда домашние раскрывали перед ними судки с обедом. Варя открыла кошелку.
Павлуша, дай отцу поесть.
Сейчас, мама! барахтался Павлик, силясь повалить Логвина на скамью. Тот делал вид, что сопротивляется, но все поддавался, склоняясь ниже и ниже.
Павлик
Ну, мама!
Ты же взрослый парень. В третий класс перешел.
А вот я его
Но тут Логвин вскочил со скамьи, подбросил Павла в воздух и поймал на лету.
Коля!
Парк огласился восторженным визгом.
На вас люди смотрят.
Пускай себе! сказал Логвин.
Там же, где и вчера, стоял Степан.
Варя вынула судок.
А теперь, Павлуша, сиди смирно.
Я еще хочу!
Нельзя. Папе поесть нужно.
Логвин подмигнул сыну.
Она достала хлеб.
Будет вам.
Подожди, мама
Говорю тебе папе поесть нужно, ступай погуляй. Только далеко не уходи.
Обиженный Павлик зашагал по аллее.
Степан подался вперед. Хрустнула ветка. Первым его заметил Логвин.
Наступила пауза.
Иди сюда, Степан.
Ну, иди же, сказала Варя.
А может, неудобно? выдавил из себя Степан, подходя к скамье.
Садись.
Пока он ел из крышки судка. Логвин и Варя смотрели друг на друга и обоим пришла одна и та же мысль, родилось одно и то же решение
Вернулся Павлик. Удивленно поглядел на незнакомца.
Это Степа, сказал Логвин.
В саду, под яблоней, на сдвинутых впритык деревянных раскладушках, лежали под одним одеялом Павлик и Степа. Павлик спал спокойно, Степан ворочался во сне. Варя поправила одеяло и вместе с Логвиным пошла к дому.
Стоя у раскрытого окна, они смотрели на замерший во тьме сад и раскладушки под деревом.
Падали желтые листья с яблонь и кустов сирени, заносило снегом голые ветви и землю вокруг. А потом, вперемешку с белым цветом, распускались клейкие листки.
И снова желтые листья, падал снег, в майском цветении оживал сад
Не спалось. Он ходил из угла в угол, пытался прилечь, снова садился за стол. Вспоминалось, мучительно вспоминалось все, что было в те далекие годы.
На стройку приехал кассир. В разбитой здесь же столовой столбы по обе стороны врытых в землю столов и толевая кровля над ними выдавал зарплату. Шелестели ведомости, сидящий о бок десятник сверял их с нарядами, подавал кассиру.
Из репродуктора, на одном из столбов, доносились последние известия Чкалов сделал посадку на острове Удд, бои шли уже под Мадридом. Слушали радио каменщики, плотники, козоносы, подсобницы. Расписывались против своих сумм, отходя, пересчитывали полученные пятерки, трешки, десятки.
Когда под навесом поредело, кто-то бросил:
А практикантам особое приглашение?
Двое парнишек лет по шестнадцати, с чуть пробивающимся пушком на щеках, один белесый, второй чернявый, вопросительно взглянули на Логвина.
Подталкивая обоих, он двинулся вслед за ними к столу.
Кассир поднял голову:
Твои, Николай Матвеевич?
Этот, сказал Логвин, положив руку на плечо Степана. А это дружок, кивнул он на второго.
Кассир надел пенсне, порылся в ведомости.
Логвин Степан так-с. Распишитесь, молодой человек.
Степан наклонился над столом.
Засекин Гриша Григорий, подтолкнул второго Логвин.
И вы, пожалуйста, сказал кассир, протягивая ведомость.
Зажав деньги, ребята смущенно топтались на месте.
Что ж, поздравляю с первой получкой, юноши, улыбнулся кассир. Лиха беда начало
Краснея и оглядываясь друг на друга, они по очереди ухватились за протянутую руку.
На каком курсе, позвольте спросить? продолжал кассир.
Чего ж молчите языки отняло? не выдержал паузы стоящий рядом козонос.