Отец больно схватил меня за плечо и поволок за угол вокзального здания. Он втащил меня в уборную и там, обессиленно прислонившись спиной к исписанной бранными словами дощатой стенке, запаленно, как после погони, хватал широко раскрытым ртом вонючий воздух. По белому, будто известью вымазанному лицу его катился крупный пот, капал на гимнастерку, и на груди быстро мокрело темное пятно.
В уборную входили и выходили мужики с котомками за плечами, с узлами, делали свое дело и с недоумением глядели на отца, а он, не отлипая спиной от досок, говорил мне громким, торопливым и незнакомым голосом:
Ну чо ты! Давай! А то упрудишься в поезде.
А я не хотел. А он все заставлял меня и криво улыбался на взгляды мужиков. Я никогда не видел его таким потерянным, таким испуганным, и у меня от жалости и любви к нему подкатил к горлу комок. А он уже кричал на меня зло:
Ну чо ты! Давай!
А я не мог. Я понимал, что надо отвлечь внимание мужиков от него, но не мог, и все тут. И готов был разреветься.
Когда уборная на миг опустела, отец торопливо прошептал:
Выгляни! Нету его?
Я выглянул. Картузина не было видно.
Отец вышел из уборной, схоронился за высоким кустарником в привокзальном сквере и вытирал платком пот с лица, с шеи, а пот все тек и тек, и такой обильный, что ворот гимнастерки и грудь были хоть выжми.
Отец жалко улыбался:
Чо это я! Прям потерял себя. Куда он меня загнал!И отводил глаза в сторону.
Только потом, во взрослой жизни, в сотый раз вспоминая этот сон или кошмар воспаленного мозга больного мальчика, я понял до конца смысл его слов: «Куда он меня загнал!» Отец не о Картузине говорил, он говорил об одуряющем страхе, которому поддался, он, сотни раз ходивший в конные атаки,и не мог себе простить.
Тут и нашла нас мать. Испуганно и молча глядела на отца, а он криво усмехался, качал головой и с удивленной досадой, с горечью и презрением к себе повторял:
Прям сварило меня. Никогда такого не бывало.
Мы уехали другим поездом.
Потом я спрашивал у матери: так ли это было? И было ли это? Или меня преследует кошмар, поразивший мое сознание в детстве? Мать ответила: «Тебя преследует кошмар».
Через много лет, уже после войны, после многих-многих событий и когда не было уже отца, я попал в свое село и только тогда узнал, что Картузин застрелился в степи, возвращаясь из Бийска домой. Меня потрясло это известие. Но имеет ли оно какую связь с моим сном? У односельчан я допытывался: почему застрелился Картузин и когда? Отвечали: «В то лето, как вы уехали». А почемуникто не смог ответить.
Каждый раз теперь, приезжая на родину, я всматриваюсь в степь, в редкие березовые колки и стараюсь угадать: где, на каком месте застрелился ты, Картузин? С какими думами ты встретил свой смертный час? Какая тяжесть давила сердце? Здесь, в глухой степи, ты был один, никто не видел твоих страданий...
Картузин встает в моей памяти крепко сбитым, приземистым, по-кавалерийски кривоногим, умевшим пружинисто взвиться в седло и горделиво крикнуть, обнажая ровные зубы: «Я еще могу, Гордей, могу! А ты?» И когда отец тоже птицей взлетал на коня, Картузин досадливо крякал: «Журавль длинноногий! Тебе и прыгать-то не надо. Занес ногуи все». Это они на райкомовской конюшне вспоминали свою кавалерийскую молодость.
Когда теперь я думаю об этом, мне вспоминаются строчки:
Жили, воевали, голодали,
Умирали врозь, по одному...
Почему я все время с ними? Рядом с отцом. Может быть, потому, что реальностьне только то, что происходит с нами сейчас, но и то, что было когда-то. Без прошлого мы не можем жить в настоящем. Нельзя отбросить, забыть, что...
В дверь раздается громкий стук, я вздрагиваю и просыпаюсь. (Я опять спал! И снова все тот же сон! Странно, почему я вижу один и тот же сон?)
В каюту, не дожидаясь разрешения, входит Дворцов и говорит:
Вашу пленку принес. Пропащая она. Передержка. Он показывает черную пленку, которую я давал ему проявить. Я поражен: неужели ни одного снимка не получилось?
Ни одного,со снисходительной усмешкой уточняет он.
Я уже заметил, что Дворцов ко всем относится с иронической снисходительностью человека, умудренного опытом.
Могу вам дать, если нужно. Я тоже снимал отход.
Я обрадован. Снимки нужны, у меня задумано отснять рейс «от гудка до гудка», как говорят моряки,от отхода до прихода в порт.
Знаете, что в Перу не пойдем?
Нет.
Так вот знайте,опять усмехается он и сознается: Если б знал на берегу, меня бы на эту «Катунь» и арканом не затащили бы.
На берегу, в отделе кадров, действительно прошел слух, что «Катунь» могут направить в Перу, а это предполагало интересное плавание через Атлантику, через Панамский канал и далее вдоль Южной Америки по Тихому океану, знакомство с далекой страной. Я не очень верил этому слуху, потому что подтверждения от капитана Носача не получал. Но все же! А вдруг! И теперь вот Дворцов, явно расстроенный, сообщил, что всёюжноамериканской страны нам не видать.
Думалв Перу,продолжает Дворцов,потому и пошел посудомойкой. Сказали, нет мест, посудомойка только нужна. Согласился. Мне не привыкать. Я в детдоме вырос, всякую работу знаю, не белоручка, как некоторые, что с папой и мамой живут.
Он уже сидит на диванчике и рассматривает мои бумаги, разложенные на столе.
Пишете?
Я киваю.
Обо всем писать будете? Или только о капитане?
Я говорю, что обо всем: и о рейсе, и о капитане.
Роман, повесть, очерк?
Пожимаю плечами, не знаю, мол, что получится.
Ребята говорят: посадили нам на шею дармоеда, будем в рейсе за него вкалывать.
Почему «посадили»?ошарашенно переспрашиваю я. Вот уж никак не ожидал такой реакции матросов.
Потому что на судне нет лишних людей, каждый выполняет свою работу.И опять снисходительно усмехается, видимо, оттого, что ему приходится объяснять такие прописные истины.В море на дядю никто не работает, в море каждый работает на себя. И заработок делят по паям.
Я пытаюсь объясниться, что, мол, выполняю работу как любой матрос, стою на руле.
На руле стоятьсемечки, не дает мне пощады Дворцов.Вот на промысел придем: шкерка, разгрузка, рыбцехвосемь часиков через восемь, трал выбирать. Вот работа рыбака.
Так не пришли еще на промысел,пытаюсь я защититься.Придемтогда и говорить будем.
Тогда говорить поздно, тогда работать надо,жестко обрывает Дворцов.Ну, отдыхайте.
Уходит.
У меня неприятный осадок на душе. Что же это такое! Еще и на промысел не пришли, а меня уже в дармоеды зачислили!
Не знаю я еще, не ведаю, что через три года раздастся в квартире телефонный звонок и напористый бесцеремонный голос спросит: «Написали книгу?»
«Какую?»не пойму я сразу. «О рейсе на «Катуни». «Нет еще. А кто это спрашивает?» «Дворцов. Вы же обещали: через три года будет готова». «Говорил,соглашусь я,но не написал еще». «Чем же вы занимаетесь?»с начальственной раздраженностью спросит Дворцов. И я не найдусь, что ответить. Сошлюсь на болезнь, которая действительно обострится после моря. Да и просто другие дела отвлекут от книги. И окажется, что за три года после рейса на «Катуни» Дворцов вырос до помощника рыбмастера, а я вот...
Нет, никак не ожидал, что для команды ядармоед! Гоню от себя эту мысль. Бог с нимимало ли кто что скажет! «На каждый роток не накинешь платок».
Вглядываюсь в иллюминатор. Мутно-зеленое бескрайнее море тоскливо. Горизонт в сизой дымке. Прямо под иллюминатором шипит разрезаемая «Катунью» волна.
Пойти в столовую, что ли, кино посмотреть? Там что-нибудь крутят, какую-нибудь комедию. Матросы, свободные от вахт на переходе в район промысла, бьются в «козла», смотрят кино, читают книги. Многие еще палец о палец не ударили, а я вот дармоедом оказался. Ну испортил мне настроение Дворцов! А я-то думал, что все неприятности остались на берегу.
Взгляд мой опять упал на картинку из «Огонька», на того буденновца в картузе со сломанным козырьком, что приподнялся на локтях и всматривается в меня, оттуда, издалека, будто хочет узнать: как мы тут?
Вот так-то!вслух говорю ему.А ты думал как?
Иду смотреть комедию.
ПЕРВЫЕ ТРАЛЫ
Еще за сутки до прихода в район промысла радио не замолкало, и все в рубке прислушивались к переговорам наших судов. Из разговоров капитанов в эфире яснообстановка на промысле не радужная. Рыбы мало, ее надо искать, за ней надо гоняться. И теперь все зависит от капитана, от его умения, опыта, знаний.
Носач не отходил от рации, внимательно вслушиваясь в доклады капитанов траулеров начальнику промысла. Стоял, хмуро курил сигарету за сигаретой.
В Ла-Манше мы впервые услышали:
Говорят, «Катунь» идет.
Идет, ответил неторопливый, приглушенный расстоянием голос начальника промысла.
Где она?
В Ла-Манше. Завтра будет здесь.
Писем нам не везут?
Везем,сказал Носач в трубку.На «Изумруд» и «Волопас».
О-о, Арсентий Иванович!воскликнул кто-то радостно в эфире.Подал голосочек. С прибытием!
Еще ночь до прибытия,ответил Носач.
А чего молчишь? спросил начальник промысла.Подслушиваешь?
Вникаю.
Вникай. Обстановка тяжелая. Все в пролове,недовольно сообщил начальник промысла.
Понял уже.
Куда пойдешь?
Думаю, на южный свал. Там места знакомые.
Ну давай. Моих видел?
Видел.Вокруг глаз Носача сбежались морщинки.И внука твоего видел.
Ну и как он там?
Горластый, в тебя,усмехнулся Арсентий Иванович.
Ну уж! Что я, горластый, что ли!усомнился начальник промысла.
Иной раз раскричишьсяуши затыкай,подал голос какой-то капитан.
На вас не кричать, быстро на шею сядете,парировал начальник промысла.
Сразу заговорило несколько голосов;
Поздравляем, Алексей Алексеевич!
Нашего полку прибыло!
Обмыть бы це дило!
Посыпались поздравления капитанов, начальник промысла едва успевал отвечать.
Что еще нового?спросил он,
Ещеначальник базы новый,ответил Носач,
Знаем. Сводки слушаем.
Ну и как он там?допытывался кто-то.
Поживемувидим,усмехнулся Носач.
Новая метла,высказал мнение какой-то капитан.
Да нет, пока не заметно,ответил Арсентий Иванович.
Главное, чтоб с базами решили. А то заловимся и ждем разгрузку по десять суток, недовольно проворчал кто-то.
Кто заловится, а кто и пустой бегает,ответил начальник промысла.
Фриц Фрицевич болтун,заявил кто-то.Он любого заговорить может.
Бросьте бочку катить,вступился какой-то капитан за нового начальника базы.Мужик он дельный. Слов на ветер не кидает.
Обстоятельства заставятбудет и кидать,не унимался все тот же.
Это как вы о новом начальстве отзываетесь!вмешался кто-то нарочито суровым голосом.Не боитесь, что передадут?
Капитаны примолкли, будто и впрямь убоялись. Потом кто-то со смехом сказал:
Меньше сээртэшки не дадут, дальше моря не пошлют. Чего нам бояться!
Ну, ладно, поговорилии за дело,прекратил разговоры начальник промысла.Ты как тамидешь или закинул?
Включил фишлупупусто,ответил Носач.
А-а. Ну до встречи!
До встречи!
Мы действительно включили фишлупу в Ла-Манше, но самописец рисовал только «муру» сверхувсяких рачков, планктон. Капитан долго стоял над фишлупой, всматривался в экран. Велел приготовить трал к отдаче, и трал уже был растянут по палубе: вокруг него суетились старший тралмастер Соловьев и бригада добытчиков. Сделав свое дело, они глядели на рубку, ждали команды. А капитан все всматривался, что «рисует» самописец на бумаге, и курил сигарету за сигаретой. Потом приказал вахтенному штурману:
Полный вперед!
И пошел вниз смотреть кино.
Утром в сизой дымке мы прибыли в район промысла. Я заступил на вахту. На горизонте маячили суда, насчитал их восемнадцать. Они ходили друг другу навстречу.
Пашут!кивает на них Ованес Азарян. Он с удовольствием смотрит на траулеры.
Мешают друг другу.
Что вы!восклицает Ованес.Здесьпростор. Вот на Жоркиной банкетолкучка, как в воскресенье на барахолке. И поляки, и немцы, и норвежцывся Европа! Ну и мы, конечно: мурманчане, черноморцы, эстонцы, латыши. Кого только нет! Вот где толкучка! А тутпростор.
Из туманной сизой мглы медленно, как на переводных картинках, возникают новые суда, все яснее, яснее, все ближе, ближе. И я уже понимаю, что их больше восемнадцати, а Ованес утверждает, что тутпростор. Можно представить, что бывает, когда собирается не одна сотня судов всех стран на одном пятачке.
Здравствуйте, товарищи капитаны!раздается по радио.Начинаем промысловый совет. Прошу всех приготовиться к докладам. Порядок прежний.
Это начальник промысла Алексей Алексеевич Иванов проводит свое утреннее совещание по радио. Каждый день ровно в восемь ноль-ноль начинается совет капитанов. Над океаном звучат голоса.
Здравствуй, Алексей Алексеевич! Здравствуйте, товарищи капитаны! Говорит «Волопас». За ночь выловили шесть тонн. Сейчас идем с тралом. Показателей почти нет. Процеживаем воду. Все.
Доброе утро, Алексей Алексеевич! Здравствуйте, товарищи капитаны!рокочет голос следующего капитана.Говорит «Сапфир». За ночь отдавали два трала, общий вылов двадцать три тонны. Первый тралдесять, второйтринадцать. В основномставрида, небольшой прилов скумбрии. Готовимся к отдаче трала. Кончаются продукты, Алексей Алексеевич. Прошу это учесть. Все.
Все, кто у нас в рубке, внимательно слушают совет капитанов. Желающих послушать много. В рубке не только вахта штурмана Гены, но и те, кто на вахте не занят. Всем интересно узнать, как идут дела на промысле.
К концу совета картина ясна. Все в пролове. Повезло еще «Сапфиру». Кто-то из капитанов спрашивает начальника промысла: где же поисковое судно, которое должно давать прогноз рыбы для траулеров? Почему от него нет никаких известий? Кто-то с иронией говорит, что с тех пор, как поисковым судам установили план по вылову, они не ищут рыбу для флота, а занимаются выполнением своего плана, потому как за невыполнение плана нагорит, а если рыбу для флота не найдут, то они просто сошлются на ее отсутствие, и все.
Кто-то докладывает, что уже заполнил все емкости и ждет базу, и что пропадают промысловые дни, и когда наконец она, база, придет. Начальник промысла отвечает, что рефрижератор «Финский залив» должен подойти через двое суток, а пока придется подождать.
Кто-то просит топливо, кому-то нужны продукты и питьевая вода, кто-то жалуется на рижан (здесь два их судна), что, мол, ловят молчком, к себе не зовут, значит, наткнулись на рыбу. Начальник промысла отвечает, что раньше такого за рижанами не замечалось.
И сейчас тоже,раздается в эфире.Не зовем, потому что стол не богат, угощать нечем.
А как «Катунь»?спрашивает в конце совещания начальник промысла.«Катунь» нас слышит?
Готовимся отдать трал,сообщает Носач.
Ну с богом, может, вам повезет,говорит Алексей Алексеевич.
На бога надейся, да сам не плошай,усмехается Носач.
На палубе у нас все готово. Растянут во всю длину трал, похожий на огромную авоську; подвешены кухтылипустотелые пластмассовые шары для плавучести трала; прицеплены бобинцыметаллические катушки для тяжести и для защиты нижней подборы трала, когда он идет по грунту. Спешно кончают прикреплять кухтыли к «богородице»доске-щиту, которая находится над тралом и пугает рыбу, тем самым загоняя ее в зев океанской авоськи.
Старший тралмастер действительно оказался золотым работником. Да еще, чувствуя свою провинность, старается вовсюночи не спал, готовил тралы к работе. Его так и не ссадил капитан на первое попавшееся судно, возвращающееся в порт, хотя и грозил. А попадалось нам их предостаточно.
Соловьев невысок, щупл, шустр, с соломенными короткими волосами. И эта мальчишечья стрижка еще больше делает его похожим на деревенского парнишку, который любит свое хозяйство, ходит по двору и то поднимет упавшую дугу, то грабли на место поставит, то клок сена приберет. Так и Соловьеввсе время хлопочет возле трала. А глаза его на задубелом от морских ветров лице грустные и больные. Он смущается, когда смотришь на него.
Бригадир добытчиков Зайкин, здоровый парень с жесткими светлыми глазами, тот самый, у которого был день рождения три дня назад, поднимает руку и смотрит на рубку. Мол, все готово.
Капитан подносит микрофон к губам и хрипло отдает команду:
Пошел!
Лебедчик передвигает черные рукоятки на пульте, и трал, дрогнув, ползет по палубе, по слипу и постепенно исчезает в океане.