Рыжий великан Мартов спрашивал у всех, знакомился. Не утерпел и тут.
«Я назначен к вам прачкой,с достоинством ответил ему Мишель.Меня зовут Мишель де Бре». Вахтенный ошарашенно похлопал глазами, опомнился, с ехидством спросил: «Прямо из Парижа?»«Из Светлогорска». Мишель де Бре, не желая больше разговаривать, пошел от вахтенного.
Мартов восхищенно поцокал языком, проводил взглядом прачку. Мишель де Бре явно произвел на него впечатление. Он даже забыл крикнуть, чтобы прислали ему, Мартову, смену, о чем он просил каждого идущего к старпому.
Ну а сейчас вот мы стоим в коридоре и ждем, что же будет дальше. Сверху по трапу скатился запыхавшийся грузин.
Здэсь каюта сэмдесят чэтыре?
Здесь,ответили мы хором в надежде, что теперь все станет ясным, что технолог объяснит все.
А что нам дэлать?спросил Автандил Сапанадзе (все имена я узнал, конечно, позднее).
Стоять,ответил Мишель де Бре.
Грузин посмотрел на меня, вежливо, даже как-то застенчиво спросил:
Привыкаете?
Привыкаю.
А где боцман, где у него взять жилет?задал вопрос Автандил, заметив, что мы все в спасательных жилетах.
Вот боцман,показал на меня Мишель де Бре.
Нет, я был врио,пояснил я.Боцман где-то наверху.
Погас свет, и по трансляции объявили, что в правом борту пробоина и что авральная группа во главе с боцманом должна заделать эту пробоину пластырем. Мы посмеивались. Нас это не касалось. Нам стой и жди, когда включат свет. Глаза уже привыкли к полумраку: сверху, с трапа, в коридор проникал дневной свет.
По трапу спустился старший механик. Наткнулся на Мишеля де Бре.
Что вы тут торчите?недовольно спросил «дед», еще молодой и сухощавый мужчина.
По тревоге стоим, ответил Мишель де Бре.
А почему темно?
Тонем,снисходительно пояснил Мишель де Бре.Видите льв правом борту пробоина.
Настроение бодрое, идем ко дну,сказал Дворцов.
Делать нечего!озлился стармех.Работать надо, а они в игрушки играют.
Врубили свет. И тут же объявили шлюпочную тревогу. Я побежал к шлюпке номер 2. Она на шлюпочной палубе, по левому борту. Почему туда приписан, не знаю. Живу по правому борту, мне быстрее, если действительно будет настоящая тревога, если и вправду запахнет жареным, добежать к шлюпке на правом борту, чем на левом. Может, есть какие-то высшие соображения, чего я не понимаю, но логика подсказывает, что так было бы целесообразнее.
Столпились у шлюпки. Прибежал старпом Тин Тиныч, начал проверять знания.
Ваши обязанности?спросил меня.
Действовать по указанию командира шлюпки,бодро ответил я.
У меня обязанности при всех тревогах самые простые делать то, что прикажут. Правда, кто командир шлюпки, я не знал.
Раз «действовать»то отойдите в сторону,приказал мне старпом.
Я отошел и, чтобы не мешать, стоял, облокотясь на леер, и наблюдал, как боцман и старпом тщетно пытались спустить шлюпку за борт. Что-то заелои шлюпка ни с места.
Механиков надо, туды их растуды!кричал боцман, красный от натуги.Тут все заржавело!
Тин Тиныч убежал, а боцман и еще два матроса продолжали потеть над стопором, пытаясь сдвинуть шлюпку. Снизу, с палубы, кто-то крикнул:
Кончай обедню!
А из рубки за стеклом махал руками старпом, мол, точно, кончай. Радио почему-то молчало. То орало целый день, то заткнулось.
Отбой, что ль?переспросил вспотевший боцман.Почему команды нету!
И именно в этот момент шлюпка сама сорвалась со стопоров и закачалась на шлюпбалках. Боцман и матросы, поминая родителей и бога, кинулись закреплять ее.
Из рубки доносился голос капитана, он распекал радистов за то, что отказало радио. Самого его было слышно без трансляции.
Я пошел к себе в каюту. Только снял жилет, как дверь распахнулась и на пороге возникли две энергичные дамочки. Они смотрели на меня, я на них. Немая сцена из «Ревизора».
Этот охвачен,констатировала факт дама в парике и закрыла дверь. Как мне показалосьв сердцах.
Я пошел искать боцмана, чтобы отдать ему журнал и получить спецодежду. Получил телогрейку, ватные штаны, сапоги, шапку, свитер из толстой грубой шерсти, портянки, рукавицы. Свитер был такой же, какой получал я в молодости, в бытность военным водолазом. Даже растрогался слегка, памятно защемило сердце.
Шорты, панаму и босоножки получите потом, когда в тропики пойдем,сказал боцман.
А сейчас куда?
Сейчас на экватор,усмехнулся.Без ватника там какая работа!
Я прикусил язык. И чего задал глупый вопрос? Ясно же, чтона Север, раз теплое белье получил.
Боцман, молодой еще парень, курчавыйкольцо в кольцо, с насмешливым любопытством смотрел на меня.
Говорят, выжурналист? Писать для газеты будете?
Буду. Напишу вот, как вы шлюпку не могли спустить,отомстил я ему за «экватор».
Это механики, черти,смутился он.У меня-то все в порядке содержится.Но, видимо, мысль, что я и впрямь могу написать о нем не очень лестное, беспокоила его, и он спросил:А в какую газету писать-то будете?
Ни в какую. Для себя просто.
А-а, для себя,обрадовался боцман.Для себя что хотите, то и пишите.
Боцман совсем не похож на классического боцмана. Он интеллигентен, образован (позднее я узнаю, что кроме мореходки у него еще и высшее юридическое), и это меня удивляет, потому что я воспитан на литературных штампах, у меня в сознании отпечатался стандартный образ боцмана: бычья шея, хриплый рык, синяя татуировка на руках и груди, задубелое лицо со шрамом, сплошной мат, трубка в зубах... А тут ничего этого нет. Лицо, правда, обветренное, и глаза смелые, много повидавшие и все время таят усмешку. Мне кажется, они видят меня насквозь: мою неуверенность, мою бестолковостьи оттого вприщур следят за мной.
В каюте у меня теперь пахло сапогами. Новенькие, стояли они в углу. Вспомнил: от деда всегда так пахлосыромятной кожей, дегтем, вожжами. И еще махоркой. Самосадом.
Опять сыграли тревогу, опять шлюпочную. Надевая на бегу спасательный жилет, выскочил к своей шлюпке. Увидел, что на борт «Катуни» поднимается группа капитанов в золотых шевронах, с «крабами» на фуражках, со значками капитанов дальнего плавания. Комиссия! Та самая, которую ждем с утра. Тревога игралась для них. Задержались на палубе, наблюдая, как действуют матросы. На этот раз шлюпка, будто понимая всю ответственность момента, легко и даже охотно соскочила со стопоров. Опустили ее наполовину за борт. Все четко, все быстро, все красиво. Капитаны довольны, мы тоже, боцман сиял. Я стоял у леера, меня до шлюпки не допустили, чтоб под ногами не путался.
Сыграли отбой тревоги. Я снова пошел в каюту. Интересно, сколько еще будет тревог? Видать по всемумы уходим. Уж если не вечером, то ночью.
По трансляции объявили:
Всем свободным от вахты собраться в салоне команды на отходное собрание!
В матросской столовой за столом президиума сидело высокое начальство, прибывшее на борт, а за обеденными столами на прикрепленных к палубе вертящихся стульяхкоманда траулера. Капитан Носач в парадном кителе с медалью Героя Соцтруда просматривал бумаги, надев очки. И эти очки начисто снимали с него все капитанское, он выглядел добродушным дедом, проверяющим тетрадки внука. И хотя был он хмур и молчалив, все равно было видно, что добр он. Это открытие меня удивило. Но вот капитан снял очки, и снова перед намиматерый морской волк.
Кто сегодня не работал на судовых работах?прозвучал грозный вопрос.
В ответ молчание.
Поднимите руку, кто не работал! жестко повторил Носач.
Ни одной руки не поднялось. Команда затихла, втянула голову в плечи.
Я хочу проверить вашу совесть.Голос капитана твердел.
Теперь руки поднялись. Носач оглядел матросов.
Ну что ж, вижусовесть еще осталась. Предупреждаюлодыри мне не нужны.
И начал рубить:
На легкий рейс не надейтесь. Кто работы боится, пусть уходит. Трап еще не поднят. Держать насильно не буду. Поднимите руку, кто хочет уйти!
Никто не поднял.
Тогда будем работать, заключил Носач.Мы уже находимся в рейсе, и суточный план идет. Ясно? Рейс сто семьдесят пять суток. Повторяю,капитан обвел всех суровым взглядом, работать будем в сложных промысловых условиях. План нам дали высокий, очень высокий, но мы должны его забыть.Он помедлил, матросы внимательно слушали, я же не понял: почему это мы должны забыть про план?Забыть, потому что сейчас примем соцобязательства, которые выше плана,сказал Носач. И эти соцобязательства будем считать своим планом. Так что если кто думает прохлаждаться в рейсене выйдет.И вдруг добродушно усмехнулся.Будем морозить по семьдесят тонн в сутки.
Видимо, капитан назвал необычную цифру. Матросы Сразу оживились, запереглядывались, кто-то скептически обронил:
Облезем.
Если под африканским солнышком загорать собираетесьоблезете,парировал Носач.Еще раз повторяю трап не поднят.
Потом говорил новый начальник базы Фриц Фрицевич Дворецкий, высокий, еще довольно молодой, но уже совершенно лысый. Сверкая золотым зубом, он весело рассказывал о том, что вот уже двадцать лет знает капитана Носача и что руководство базы уверено, что команда траулера под водительством такого капитана план не только выполнит, но и перевыполнит и с честью вернется в родной порт. Что же касается некоторой неразберихи при обеспечении судна к рейсу и задержки с выходом в море, то отделы снабжения базы, виновные в этом, понесут суровое наказание.
Дворецкий призвал нас к трудовому подвигу. Выполнить план нам предстояло почти на два миллиона рублей. И когда начальник базы об этом сказал, кто-то из матросов охнул.
Охать не надо, подал голос Роман Иванович, парторг базы. Глаза боятся руки делают. Тем более руки моряка.
Теперь говорил он. С постоянной привычкой слегка прищуривать глаза и держать на губах чуть ироническую улыбку, он глядел на матросов с ласковой доброжелательностью. Парторг говорил, что партком базы надеется на рыбаков, что агитировать он их не собирается, все они взрослые, не первый раз идут в рейс и отлично понимают, чего от них ждут на берегу.
Парторг говорил, а я вспоминал, как он плясал на свадьбе. Носач недавно выдал замуж дочь, и парторг плясал под музыку «Бременских музыкантов», плясал здорово, артистично, со всякими коленцами и ужимками, с хитрецой в глазах. Потом будто бы вывихнул ногу', стал ковылять, кряхтеть. Хохот стоял. Он и здесь, на «Катуни», когда увидел меня во время шлюпочной тревоги, подмигнул хитроватону как, мол, матрос, бегаешь? То ли еще будет в море!..
А свадьба была веселой, шумной, с размахом. Папа не поскупился, не ударил в грязь лицом...
...Что такое, никак не могу уснуть! И почему-то все время думаю: зачем загрузили в порту в морозильные камеры свежую салаку прямо с СРТ и пошли с ней в море? Наш отход задержался из-за нее. Сначала говорили, что отвезем ее в Пионерский и там сдадим на берег, потому как в Калининграде, в холодильниках города, совершенно нет места, все забито. И нежная, только что выловленная в море салака вот-вот начнет тухнуть. Оказывается, негде городу хранить свежую рыбу. Это меня удивило. Вот уж не думал! Потом сказали, что отвезем эту салаку в море на рефрижератор. Носач сопротивлялся как мог, но откреститься от этой злополучной рыбешки не сумел.
В Пионерский мы не пошли. Идем вот в открытое море. Черт-те что получается! Поймали салачку в море это денежек стоит. Доставили ее на берегтоже денежек стоит. Простоял СРТ с рыбой у причаладенежки. Загрузили ее нам в морозильникиопять денежки. Теперь мы ее тащим обратно в мореснова денежки. Потом перегрузим на рефрижератор, и он снова, уже во второй раз, доставит ее на берег. Все это вместе уже не денежки, а деньги, причем крупные. И простая салака станет золотой рыбкой. Буквально.
Кто же до этого додумался? Почему нельзя было пустить эту салаку сразу в продажу свежей? Зачем обязательно морозить? Задавал такой вопрос. Мне ответили, что по такой цене ее не берут. Ну а если пустить ее подешевле? Взяли бы? Взяли. Но чтобы пустить подешевле, надо согласие Москвы. Пока это согласие придетрыба протухнет. А улов надо сохранить, он уже в реляциях существует, его уже внесли в выполнение государственного плана. И пусть теперь элементарная салака хоть золотой, хоть бриллиантовой становитсяважно сохранить цифру улова. Парадокс! Но факт. Мы идем по морю, а в морозильниках у нас простая рыбка превращается в золотую. Потом это золото будем загонять за медяки.
Когда об этой салаке на отходном собрании задали вопрос начальству, то Фриц Фрицевич ответил: «Вынуждены». И в объяснения не пустился. Вынужденыи все. И сразу же перешел на другое, мол, задержка выхода в море не из-за салаки произошла, а из-за того, что службы базы проявили нерасторопность, и виновные понесут наказание, и что впредь начальники отделов по обеспечению судов будут порасторопнее, потому как он их всех накажет. Получилась у него тронная речь. Дело в том, что в роли начальника базы выступал он на отходном собрании впервые. Слышал об этом новом начальнике не очень лестные отзывы. Говоряткарьерист. Может, и карьерист, а может, из зависти сплетничают. А может быть, он из начальников новой формации, из тех, кто не стесняется предложить себя на какой-либо пост совсем не из карьеристских побуждений, а ради пользы дела. НТР и на флоте тоже.
Прежний начальник был мягкотел. Потому и «ушли» его. А этот круто заворачивает. Произвел на меня впечатление. Может, внешностью? Лыс, худощав, строен, жесткое выражение лица. На Фантомаса похож. И имечко тоже запомнишьФриц Фрицевич. Энергичен, решителен в общем, человек на своем месте. И никто не догадывается, что пройдет не так много времении он погибнет в автокатастрофе из-за коровы, появившейся на шоссе. И многие его преобразования останутся незавершенными. Как все странно! Вылезет из кустов на дорогу мирная буренка и погибнет человек, а с ним и все добрые начинания, которые, может быть, перевернули бы все.
...Корпус судна мелко задрожал. Пошли, кажется. Тихохонько, но поползли. Носачу некогда торчать на месте. Суточный план уже наматывает нам десятки тонн рыбы. Мы считаемся уже на промысле.
Закачало сильнее. И реветь «Катунь» перестала. Видать, туман рассосался.
Засыпаю. Но тут же меня будит таможенник. «Деньги советские есть?»«Нет».«Спиртное?»«Нет».
«Посылки кому-нибудь есть?»«Нет». (Какие еще посылки?)«Золотые вещи?»«Нет».«Счастливого плавания». «Спасибо».
Очнулся. Каюта пуста. Что за черт! Только что был таможенник! Приснилось. Но приснилось в точности, как было все при отходе. Именно так проверял меня таможенник. Сначала вошел пограничник, отобрал паспорт моряка и велел сидеть в каюте. Почему-то меня всегда провожают и встречают на границе красивые парни. В отлично подогнанной выглаженной форме, в начищенных сапогах. И отменно вежливые. Представляю, какое приятное впечатление производят они на иностранцев. Всегда, когда возвращаюсь из-за границы, они говорят: «С возвращением на Родину!» И от этого сладко вздрагивает сердце.
На этот раз на Родину вернусь я через шесть месяцев. Давай-ка спать наконец! Уже светает. Все! Спать, спать! Выключаю лампочку.
СИРЕНЕВОЕ МОРЕ
Пойдешь впередсмотрящим,говорит Николаич, когда я поднимаюсь в рубку на вахту.Потом тебя сменит Лагутин.
На море туман. Но не черный и зловещий, как ночью, а белый, мягкий, то истончится в пленкуи сквозь нее видны неясные силуэты кораблей, то навалится плотным облакоми тогда не видно ни зги. И кажется, что ты не в рулевой рубке, а в самолете, и он пробивает облака, и тебя встряхивает от плотных ударов.
Надеваю каменно-стылые валенки с галошами, овчинный полушубок, который впору Илье Муромцу, сверху еще натягиваю жестяно гремящий плащ с капюшоном и, как ямщик, подпоясываюсь шкертиком. Теперь бы птицу-тройку да расписные сани! Медведем спускаюсь по трапу на палубу и иду на самый нос судна. Ветер ледяными брызгами хлещет в лицо, и укрыться тут негде.
Возле флагштока ковыряется в какой-то коробке Сей Сеич. Круглое добродушное лицо его побурело от холода и ветра, пальцы не гнутся. Налаживает телефон, оказывается. Чтобы я мог говорить с рубкой. Сей Сеич лежит на железной мокрой палубе, чертыхается, дует в трубку:
Але, але! Слышно меня?и с надеждой смотрит на рубку.
Нет!кричит, высовываясь в окно, Николаич.
Вот черт! Что такое не везет и как с ним бороться,бормочет Сей Сеич и опять с силой дует в телефонную трубку.
Ты давай там поживей!Это уже окрик капитана. Он опять в рубке. Интересноспал он или нет? Третьи сутки уже в море, а погодка как на заказ. И полушубок с валенками не спасают. Ветер режет лицо, выжимает слезу, губы уже застыли. Опускаю у шапки уши, но тут же спохватываюсь и поднимаю ихнадо слушать, что творится в тумане. На то и поставлен здесь.
А туман густой, мокро оседает на лице, ветер несет его низко над морем. В этой серой мгле на ощупь движутся корабли. Гудят слева, гудят справа. Нет-нет да призрачно проплывет силуэт судна.