Ты меня в лес привез? Надежда огляделась вокруг и чуть не рассмеялась от наивности вопроса, Зачем?
Надя, я очень люблю тебя! Очень! Люблю все: твои руки, голос, улыбку, люблю, когда смеешься, когда сердишься, даже когда молчишь! Радин прижал Надежду к себе. Скажи, а ты ну хоть чуть-чуть, хоть вот столечко любишь?
Нет, нет, нет! почти кричит Надежда.
И я нет, нет, нет!..
Что он говорит? Кричит в самое ухо, не разобрать слов. Руки! Руки! Надежда пытается поднять голову. Ничего нет больше в мире. Вершины деревьев и губы, совсем близко. Радин целует осторожно, едва прикасаясь к уголку рта, потом крепче, настойчивей. Надежде кажется, что вязы, зеленоватая вода и небо падают на нее
Незаметно вечер вызвездил небо, озерко растворилось в темной громаде леса, звезды мерцали в зарослях, лишь одна, красноватая, особенно ярко светила, словно остановившись прямо над ними
* * *
Дербенев пришел на смену в плохом настроении. Не радовали блестящие после дождя молодые осинки, высаженные его бригадой. Постоял немного возле потемневших от воды стволов, пошел к цеху, не обращая внимания на розовые от окалины лужи. Тяжело поднимался по железной лестнице, за последнее время ловил себя на мысли, что вроде ступенек становится больше и больше. Остановился у стены дистрибуторной, рукавом куртки стер написанное мелом непонятное слово «Дангара», пальму и волнистые полосы море. Сколько раз стирал «Дангара» появлялась снова. «Латыш куролесит», с неприязнью подумал Дербенев.
Все вокруг привычно и знакомо: три конвертора, тройной светофор, восемь ферросплавных печей, из которых бьет ярко-синее пламя, восемь прямых, как стрела, улиц цеха. По ним двигаются лотки, сталевозы, ковши с чугуном и сталью. Сколько лет, вдыхая знакомый запах, приободрялся, становился подтянутым, деловитым, а сегодня все наоборот. Мысли путались, в голову лезла всякая чепуха, а главное засело камнем в груди и давило, давило. Вчера не застал Надежды дома. Позвонил Владыкиным. Трубку сняла Анна Владимировна и на вопрос Дербенева тяжело вздохнула. «Ты знаешь, где она?» чуть слышно спросил Дербенев, уже предчувствуя неприятность. «Уехала!» «Куда?» Анна Владимировна повесила трубку. Надежда появилась около девяти часов, молча разделась и, не глядя на отца, легла спать.
Надежда! глухо позвал он.
Да, она не спала, словно ждала, что отец позовет.
Ты была с ним?
Надежда не ответила. Дербенев вскочил, хотел сорвать с нее одеяло, ударить. Второй раз в жизни. Не сорвал, не ударил. Опустил руку.
А, делай, что знаешь сплюнул Дербенев и ушел.
Проследив за подходом ковшей, Дербенев поднялся в дистрибуторную. Машинист в распахнутой куртке привычно бросал пальцы на кнопки и клавиши. Отблески пламени играли на обзорном стекле.
Дербенев толкнул в плечо машиниста, кивнул на приборы.
Ворон считаешь? Видишь, шлак густоват!
Понял!
Ни черта вы не поймете! Пока стоишь над душой понимаете, отойдешь Дербенев снова спустился к печи. Дернул за куртку Зайцева:
Углерод?
Порядок.
У тебя всегда порядок! буркнул зло. Разуй глаза, давление падает
Прошел к ребятам. Закончив убирать шлак из-под конвертора, они стояли кучкой, облокотившись на лопаты. Дербенев заглянул в окно печи. Там, где только что высились бесформенные груды металлического лома, напоминающие дальние пики гор, образовалось озеро. Горы таяли на глазах. Отошел от окна, обернулся к ребятам, долго протирал синие очки суконной тряпочкой, прислушиваясь к разговору.
Нет, наших хоккеистов индюшатиной перекормили, не бегают
Подошел второй подручный:
Стоите тут, а Костя такой транзистор отхватил, умрешь. Фирма «Соня»!
Эй, Соня! Пробу пора брать! гаркнул Дербенев.
Ребята кинулись врассыпную. Подручный схватился за «ложку» трехметровую тонкую штангу для взятия проб металла, потащил волоком. Дербенев хотел крикнуть ему, но вдруг увидел начальника цеха. Тот был бледен, фуфайка нараспашку, каска в руке. Внутри у Дербенева что-то заворочалось тяжелое, злобное. Отвернулся, не ответив на приветствие. Прослышал Дербенев, что начальник приказал сделать анализы чугуна, лома, сырых материалов, раскислителей для каждой бригады в отдельности. «Доказать желает, что «подкармливают» меня. Травит, одним словом. Напишу-ка я заявление в партком. Пусть с него стружку снимут». И эта неожиданно пришедшая мысль немного успокоила Дербенева.
31
Несмотря на всю серьезность момента, Радин едва не рассмеялся: специалисты отделов, словно студенты перед экзаменами, беспокойно толпились в коридоре перед дверью технического кабинета, слышались приглушенные разговоры, шуршание бумаг, некоторые заглядывали в дверь: скоро ли их вызовут?
Официально было объявлено, что сегодня специалисты проходят переаттестацию. Аттестация так аттестация, только вот зачем эти карточки? В них приходилось записывать проделанную работу, время, потраченное на нее. Знали все и о том, что их карточки передавались непосредственному начальству и начальство само проставляло время, необходимое для той или иной работы. И тут же всплывало пугающее слово «Пульсар». И хотя все знали, что идет эксперимент, задолго до сегодняшнего дня это слово было у всех на устах. Одних разбирало любопытство: как же оценят его работу? Другие заранее настраивали себя против эксперимента, считая затею ненужной тратой времени.
Радин вошел в технический кабинет, поздоровался с членами комиссии, которых уговорил принять участие в «пульсации», разложил по столу сводную таблицу с результатами работы специалистов. Радин видел, как волновались эти люди. Волновались, пожалуй, не меньше тех, кому предстояло услышать их мнение. И он понимал их. Многих связывала крепкая дружба, работали бок о бок, учились вместе.
Друзья мои, тихо сказал Радин, когда все расселись по местам, я прекрасно понимаю вас. И все-таки хочу призвать к рассудительности. Впитав, что называется, в плоть и кровь прекраснейшую черту социалистического гуманизма заботу о товарище, не забываем ли мы иной раз об интересах коллектива, об интересах страны? Давайте покажем себя достойными людьми, будем принципиальны и мужественны до конца.
Конечно, будем! ответил за всех Бруно. Автор новой аттестации тоже был включен в состав комиссии, в которую вошли специалисты отделов труда, сектора НОТ, группы социалистического соревнования, службы главного инженера завода.
Первым вошел в кабинет щеголеватый молодой инженер в светлой вельветовой куртке.
Садитесь, товарищ Шевченко! пригласил Радин.
Бруно придвинул к себе список, отыскал фамилию Шевченко, дважды пересчитал сумму набранных баллов, назвал ее.
Как видите, Бруно кивнул в сторону щеголя, который сел, забросив ногу на ногу, сумма баллов достаточно высока, но не достигла той, которая дает право занимать должность старшего инженера.
А я готовился покупать торт! попытался сострить Шевченко, но никто не улыбнулся. И Шевченко смутился. Спорить, конечно, трудно, цифра вещь железная, но Шевченко поднял покрасневшее лицо. Я не записывал рационализацию, считал внедрение новшеств служебной обязанностью.
Пожалуйста, сделайте это сейчас, поспешил на выручку кто-то из управленцев.
Например, я участвовал в изготовлении шиберного устройства на разливке.
Бруно заглянул в таблицу.
Рационализация пять баллов! К сожалению, увы! Бруно развел руками. Вы недобрали семи баллов.
Жаль! Шевченко поспешно вышел. И тотчас в кабинете появилась Зоя Васильевна инженер отдела снабжения, «цеховая прима», как в шутку называли ее снабженцы. Высокая женщина с правильными чертами лица, она знала себе цену. К тому же была замужем за начальником центральной заводской лаборатории. Конечно, все отлично понимали: у каждого свой характер, жизненные обстоятельства, кто-то старается, но у него плохо получается, но как быть в этом случае? Члены комиссии смущенно отводили глаза, У Зои Васильевны было наименьшее число баллов. Значит, на понижение?
Встал Бруно. Его одного, наверное, не одолевали сомнения.
Товарищи, инженер по снабжению Клементьева набрала двадцать пять баллов, сказал он, будто речь шла о каком-нибудь объявлении. Это самая низшая сумма.
Зоя Васильевна взглянула на Радина, словно ища защиты. Лицо ее медленно заливала краска.
Мне кажется, встал один из членов комиссии, Клементьева работник способный, видимо, условия работы у нее трудные.
Позвольте, а у других работников в отделе условия лучше? тотчас спросил Радин. А они набрали большее число баллов.
Значит, работают лучше.
Выходит, так! покорно согласилась Зоя Васильевна, пошла к двери. Остановилась у выхода. Мне многое понятно
Третий аттестуемый кладовщик Ненахов юркий, с усиками, узнав про свой результат, сразу перешел в наступление.
Я буду жаловаться! без обиняков начал он, безобразие! Во все дырки затычка Ненахов. В хоре пою, лекции читаю, в дружине состою. За эти мероприятия баллы не ставят почему-то?
Отныне вы отказывайтесь от работы, не по своей специальности, посоветовал Радин, пусть спецификации переписывают техники, сведения собирают конторщики, а инженеры, будьте добры, занимайтесь инженерной работой.
Да, но я, начал было Ненахов и не договорил. Страшный грохот потряс стены технического кабинета. Члены комиссии замерли. Потом кинулись к двери. В коридоре Радин услышал тревожные крики. Люди бежали в цех
* * *
Куда бы ни шел Радин, за что бы ни брался, никак не мог отвязаться от этих строк:
Учись у облака, как жертвовать собой,
Упав дождем на благо людям
Да, отныне и до конца дней своих не забудет он, как сорвалась многотонная горловина конвертора так силен был взрыв, Взметнулось вверх на десятки метров синее пламя, окутав цех ядовитым дымом. Радин приказывал Заварзину покинуть кабину крана, Семен не выполнил приказания. Радин позже понял, почему.
* * *
Заварзин чувствовал себя на седьмом небе. Пришло письмо из деревни. Мамаша писала, что газетку, в которой расписан его подвиг и сам он заснят, таскают из хаты в хату, а учителка хочет отобрать ее для школьного музея. Припомнил домик по-над рекой, подсолнуховый лес, материнские рушники и захотелось домой. Где там! Работы непочатый край. Владыкина вызвали в партком на беседу, старшим остался он. Заварзин поднялся на свое любимое место на двенадцатую отметку, откуда весь цех как на ладони.
Сверху было прекрасно видно, как два автоматических лотка ссыпали в конвертор металлический лом. Оставалось залить жидкий чугун и начать продувку. Заварзин перегнулся через поручни. Чугуновоз привел на платформу ковш, заполненный до краев жидким чугуном, и ему показалось: в ковше уместилось солнце, ребристое, с потемневшим ободом у краев.
В детстве, начитавшись рассказов о ловцах жемчуга, придумали поселковые парни забаву: в светлую матырскую воду бросали десятикопеечную монету и по очереди ныряли за ней. Однажды монета, за которой нырял Семен, угодила в потайной ключ. Он вытянул руки пустота. Монета исчезла. Почувствовал, как заложило уши, перевернулся и сквозь зеленую толщу воды увидел яркую полоску света. Такой же яркий, слепящий свет струился из ковша чугуновоза.
На кране! услышал Заварзин голос мастера. Чугун сливать!
Стальные стропы крана, защелкнув ковш, стали медленно поднимать его к горловине конвертора. Потом ковш наклонился, и на лом потекла желтая змейка, мгновенно превратившаяся в сверкающую радугу. Заварзин посмотрел вниз и подобное бывало разве во сне: срываешься и летишь в бездонную пустоту. Ушел из-под ног пол, неведомая сила прижала его к стальной переборке. Заварзин отодвинулся от стены и замер. Внизу разверзшийся кратер вулкана, полыхающий пламенем.
«Что случилось?» ужаснулся Заварзин, не понимая, как это могло произойти.
И вдруг распахнулась кабина крана, стремглав выскочил молодой крановщик и с криком помчался по узким металлическим переходам.
Стой! кинулся за ним Заварзин. Стой, гад! Кран бросил! И, не раздумывая, побежал по мостику к кабине. Из наклонного ковша хлестал жидкий чугун, заливая шпалы, площадку.
Внимание! Внимание! услышал Заварзин. Немедленно покиньте кабину крана! Гулко выдохнул горячий воздух. На кране! Вы слышите меня?.. Приказываю
Подожди ты! шептал Заварзин, хватаясь за ручки управления.
Он не знал, что им снизу хорошо было видно: металлическая обшивка крана обволакивается синим пламенем. Думал, дело в распахнутой двери, дотянулся, обжег руку, захлопнул себя в огненном кольце. Снова потянулся к рычагам, показалось ослеп. Перед глазами вязкая пелена, синие, фиолетовые, красные кривые, сквозь них трудно разглядеть приборную доску. На ощупь нашел рычаг, потянул на себя. Кажется, механизм сработал. Ковш на кране качнулся и выпрямился. Заварзин понял: чугун больше не льется на площадку, словно на вытянутой руке, висит над цехом. Теперь уходить Быстрей, быстрей. Он встал, и вдруг сквозь путаницу мыслей пробилась одна: нужно отогнать кран. Не сел, упал в кресло. Рука наткнулась на фляжку, винтовая пробка поддалась с трудом. Руки непослушные, чужие. Вода во фляге противная, теплая. Сделал глоток. Остатки плеснул на лицо. И вдруг понял: конец! Опалится кабина, кран рухнет на землю, завалит ковш с жидким чугуном. Десятки тонн металла разметут конверторный пролет. Почему-то даже не успел испугаться. Наверное, просто на миг потерял сознание. Мелькнуло чье-то знакомое лицо, река. Сколько в ней воды, прохладной и свежей. Заварзин задыхался. Жар шел снизу. Казалось, он видит его: желтые клубки катятся один за другим, натыкаясь на него. Что-то кричал динамик, слов было не разобрать. «Отогнать кран! Отогнать кран!» стучало в голове.
Заварзин не видел пульта управления. Все плыло перед глазами. Хватался за горячие ручки, искал одну переключатель скорости. А клубки огня рядом, лижут стены. Вспыхнула ветошь, огонь перекинулся на куртку.
Люди оцепенели, кран, объятый пламенем, скользил по рельсам в дальний конец цеха, прямо к тормозным ограничителям
* * *
Номер главного врача был занят, и Радин стал мысленно прослеживать весь ход той злосчастной плавки. Видимо, предварительный вывод комиссии верен: в металлический лом случайно попал запаянный сосуд, в котором находилась какая-то жидкость.
По дороге в больницу Радин с лихорадочной поспешностью стал доказывать себе, что ничего необычного не произошло. Аварии были до него, будут и после. А Заварзин молодец. Можно сказать, герой.
Анатолий Тимофеевич! К Радину подходил Владыкин. Врач сказал: через пару недель выпишут.
Возле дверей хирургического отделения остановились. Владыкин передал Радину сетку.
Меня не пускают. Скажите, ребята ждут. Владыкин постоял, подумал, изрек философски: Жизнь, и правда, загадка. Хорошие дает подзатыльника
Радин всегда неуютно чувствовал себя в больнице. Может быть, потому, что сам никогда не болел. А сейчас он особенно остро почувствовал свою вину. Из груды бинтов на него глядели погрустневшие заварзинские глаза.
Как дела, Сеня? Больно?
Не.
Радин положил руку поверх одеяла. Представил на миг: выполни Заварзин его команду, покинь кран, надолго бы вышел из строя кислородно-конверторный. Да и теперь десятки сварщиков круглые сутки режут на куски застывший металл.
Ты молодчага! Не испугался.
Только сейчас в глазах Заварзина мелькнула тень. Возможно, перед мысленным взором предстала наполненная жаром кабина крана.
Побёг тот, Заварзин помолчал, собираясь с силами, жлоб.
Понимаю. Радин поправил одеяло. Ребята гостинцы прислали. Мед, лимоны. Радин начал поспешно выкладывать из сетки продукты, заметил, как повлажнели глаза Заварзина. Ты не стесняйся, что нужно, скажи Да, тут тебе благодарность в приказе, а от меня Радин развернул целлофан и поставил на тумбочку портрет Заварзина.
Ух ты, разжал опухшие губы Заварзин, симпатяга какой! Спасибо. Ресницы его часто-часто заморгали.
Заварзин попытался подтянуться на кровати, скривился. Он хотел попросить Радина, чтобы тот поставил его снова на кран. Ведь у него и «корочки» на право управления краном есть. Но передумал. «Когда вернусь, тогда и попрошу»
32
Дорохин выкатил из трубочки малюсенький кругляш нитроглицерина, положил под язык. Прихлопнул папку ладонью.