Итак, персональное дело коммуниста Радина выносится на заседание парткома. Тебе понятно, что это значит?
Не совсем
Анатолий, Дорохин был бледен, держался рукой за сердце, словесную дуэль отложим до следующего раза, не до шуток, право слово. Я мог бы на твою голову завтра обрушить все эти громы и молнии, кивнул на папку, однако считаю дело не до конца проясненным.
Хоть за это спасибо! Можете сказать, в чем обвиняюсь?
Да. Поступили заявления Дербенева, Будько. В этой папке также акт проверки хозяйственной деятельности цеха, акт бухгалтерии о незаконной выдаче премий! И конечно, материалы последней аварии. Если прав, собери доказательства. По каждому пункту, слышишь? Жаль, заседание парткома пройдет, видимо, без меня.
Почему?
В больницу кладут. На обследование. Сердце малость перегрелось. Иногда забудешься, возомнишь себя молодым и двужильным, кажется, выше головы прыгнешь. Разбежишься и шлеп оземь. Дорохин сделал паузу, ему было трудно говорить. И по твоим следам пройти не удалось. Времени не хватило. Силенок. И, предупреждая вопрос, подтолкнул Радина к выходу. Иди, иди!..
Притворив за начальником цеха дверь, Дорохин надолго задумался. Потом взял авторучку, записал на бланке около десятка фамилий. Да, с этими людьми нужно, кровь из носа, побеседовать, прежде чем решать судьбу Радина, человека, который был ему лично глубоко симпатичен. И еще он припомнил, как однажды в разговоре Радин вроде бы в шутку сказал: «Я думал, вы меня грудью прикроете»
Вернувшись домой, Дорохин вскипятил чай, зажарил яичницу, но есть не стал. Начисто пропал аппетит. Взял газету, повертел в руках, отложил. Зазвонил телефон.
Здравствуй, Дороха!
Здравствуй, сестренка!
Я звоню, боюсь прозевать приглашение на свадьбу.
Какую свадьбу?.. Ах, да! улыбнулся Дорохин. Рассказывай, что нового?
Познакомилась с любопытным человеком. Он водопроводчик. Остряк. Говорит, с Эйнштейном родня, много общего. Во-первых, как Эйнштейн, в глаза любому говорит все, что о нем думает, во-вторых, он тоже два года из-за математики просидел в десятом классе, в-третьих, Эйнштейн, оказывается, в детстве мечтал быть водопроводчиком. И наконец, его тоже зовут Альбертом.
Тебе повезло Слушай, Соня, нужен совет. Обсуждаем человека. Молодого. Факты против. А я верю в него. Стечение неблагоприятных обстоятельств.
Ты всю жизнь внушал: стой на своем, если прав. И за тебя встанут
Фраза поразила своим подтекстом. И позже, опустив трубку на рычажок, Дорохин думал о сказанном. Долго лежал на диване, уставясь в одну точку. «И за тебя встанут Меня ведь тоже» Как это он забыл про тот день? Наверное, плох человек, не помнящий солдатского родства. Жизнь закрутила, годы летели, как полустанки. И сейчас Дорохин отчетливо вспомнил. Восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года его вызвал командир разведки корпуса и приказал возглавить группу десантников, которая должна была доставить морским пехотинцам оружие, медикаменты и продовольствие. Моряки сидели в болотах, замкнув кольцо немецкой группировки. Десантники выполнили задание. А на следующий день фашисты капитулировали. Дорохин с ординарцем убитого командира роты рыжеусым пожилым моряком шел по дымящейся улице Либавы. И вдруг из-за лафета развороченной пушки выскочил фашист в черной гестаповской форме, вскинул автомат, грохнула очередь Дорохин обвел взглядом синеющий горизонт. Но падал почему-то не он, а другой человек. Машинально Дорохин подставил руки, принимая сползающее тело пожилого ординарца, закрывшего грудью его, командира Моряки, сняв бескозырки, молча сидели у свежего холмика земли, забросанного ветвями еще не распустившейся сирени.
Боже мой! Тогда он стоял возле могилы в каком-то оцепенении, полностью не осмыслив, что произошло. Человек погиб, даруя ему жизнь, в последнее мгновение войны. Он стоял и смотрел, как яростно трут глаза бескозырками друзья-моряки. А сейчас, лежа на диване, Дорохин вдруг, словно наяву, увидел гестаповца с дымящимся автоматом в руках, рыжую щетину ординарца, ветви сирени с твердыми почками, могилу. Упал лицом в подушки и долго лежал неподвижно
Рано утром Дорохин позвонил в больницу. Главный врач, не скрывая тревоги в голосе, сообщил: «Электрокардиограмма готова, приезжайте после обеда». Чтобы не терять времени, поехал в конверторный. Дело Радина не давало покоя. На смене разыскал Бруно. Сразу спросил, какого он мнения о Радине. Бруно подумал немного и улыбнулся:
У нас на взморье приливы и отливы. Нахлынет волна, переворошит берег, отойдет, и на песке кусочки янтаря. Я понятно говорю? Как без прилива, товарищ парторг?..
Иногда прилив приносит пустые ракушки.
Конечно, согласился Бруно, люди понимают, от какого прилива чего ждать можно. И от человека тоже.
Дербенева на месте не застал. Встретил у печи старого знакомца Ивана Зайцева. Отозвал в сторонку.
Как жизнь, старина?
Пока не забижают. Зайцев оглянулся назад. Тут слушки ходят разные. Про начальника. Навроде молодого того Напраслину, мол, возвел Радин на нашу бригаду, мол, чугун вам высших сортов, премии
Зайцев надвинул на глаза каску.
Поделом, с сильным не борись.
Ты хочешь сказать, что
Николай, удивляешь ты меня, ей-богу, разволновался Зайцев, перед кем комедь ломаешь? Дудишь в одну дуду с Дербеневым. Знаешь, поди, что Дербень и мне жалобу на Радина составить велел. Зачем, спрашиваешь? Красиво обставить хочешь, да?.. Э, да что с тобой? Коль! Зайцев успел подхватить Дорохина, видя, что с ним творится неладное. Хватает ртом воздух, пот заливает лицо.
Сколько прошло времени, Дорохин не знал. Сквозь вязкую пелену плохо доходили голоса.
«Скорую», «скорую»
Нашатыря бы.
Трогать нельзя.
Приоткрыл глаза. Кто-то стоит над ним большой, расплывчатый. А голос знакомый:
Коля! Коль!
Нит нитрогли успевает шепнуть Дорохин и проваливается в бездонную пустоту.
* * *
На улице пуржило. Колючие снежинки постукивали в окно, наметали бугорки на карнизе. А в палате тепло и тихо. Дорохин часто погружался в полудрему, и ему чудилось, будто шагает он по завьюженной улице, прикрывая лицо краем воротника, стискивает зубы и идет, идет.
Самочувствие улучшалось медленно, врач, видя, как больной тяготится своим положением, разрешил кратковременные свидания.
Побывал у него Владыкин. Ни о чем не рассказывал, только улыбался, сидя на краешке кровати. Спохватился, стал доставать из портфеля апельсины, домашние блинчики, положил на тумбочку пузатый флакончик. «Чудодейственное средство, заговорщицки шепнул Владыкин, ундевит. Универсально действующий витамин».
Дорохин до мелочей изучил палату. Чуть заметная трещинка в раме, царапина на стекле, а за окном снежинки, живые, синие.
Увезли на операцию соседа. «Что сохранится о нем в памяти? А обо мне? Как это писал Жан Жорес: «Мы хотим сохранить от наших предшественников не пепел, а огонь». Да, огонь, а не пепел
Много раз приходилось Дорохину говорить о величии труда металлургов, порой слова были гладкие, не выстраданные. А сейчас он как бы со стороны увидел себя и свой Старососненский многотысячную коммуну людей, умных, терпеливых, жадных до дела, и людей перекати-поле, хапуг и просто работяг, для которых и металлургический ничего не значит, абы гроши платили. Все эти разные люди делали горячую работу и в целом делали хорошо. А он? Так ли единодушны будут люди, вспоминая его? Мысленно усмехнулся: «Подвожу черту под жизнью, что ли?» Вобрал ли он в себя людские боли, понял ли каждого, с кем был близок?
Дорохин закрыл глаза. Долго лежал, стараясь собрать воедино обрывки воспоминаний. Почему Винюков и Будько столь категорически настроились против Радина? Ведь если вдуматься, то явление Радина сама сегодняшняя жизнь. Радин по молодости наломал немало дров и еще, пожалуй, наломает. Вместе с тем с его приходом заколобродило в цехе. И дело не только в размахе. Дело в широте, смелости натуры. Людей подкупает сама фигура Радина. Он спешит действовать, берется за эксперименты, тратит силы безрассудно. Видимо, так устроен: чем больше тратит, тем быстрее восстанавливает их. В любой момент в нем могут засветиться какие-то новые черты. Поди ж ты, Владыкин быстрей разобрался в Радине, чем все. И Бруно тоже
Снова вошла сестра.
К вам опять этот, сестра надула щеки и руками сделала кругообразное движение над животом, пустить?
Будько, догадался Дорохин, пусть войдет.
Сестра кивнула, на ходу поправляя скатерть.
Он большой начальник?
Очень большой!
Я так и подумала, всерьез приняла его слова сестра и, как-то сразу подобравшись, выскользнула из палаты.
Будько приходил в больницу второй раз. Раскрасневшийся от мороза и быстрой ходьбы, поздоровался, сел, пожалуй, чересчур осторожно на кровать и, взглянув на бескровное лицо Дорохина, почувствовал неловкость.
Ну-с, докладывай, симулянт, фальшиво-бодрым тоном заговорил Будько, раскусил твой маневр. Перед парткомом и в больницу. А придешь на готовенькое Шучу, шучу
Тебя сестра за большого начальника приняла, улыбнулся Дорохин.
Не дай бог!
Дорохин стал рассказывать про больницу, но Будько не слышал. Последняя фраза, сказанная Дорохиным вскользь, больно ударила его.
Ну, что молчишь, преподобный Тихон? Информируй. По глазам вижу: мучает тебя тревога.
А поможешь?
Я сейчас в самой силе, невесело улыбнулся Дорохин.
Коля, тихо начал Будько, мы с тобой друзьями были?
Были.
И остались. Навечно. Понимаешь Поезд нагл сошел с рельсов. Да-да. Человек спокойно ехал в мягком вагоне, пользовался благами цивилизации, неожиданно появился чудак, подложил динамит и треск, удар, пустота.
Ты обо мне?
О себе.
Не сгущай краски.
Утешаешь
Будько вытер платком вспотевший лоб, поискал глазами графин с водой. Не обнаружил, сглотнул слюну. Во рту вязкость, горьковатый привкус.
Сколько в тебе обтекаемости, парторг. Все издали с подходцем. Вот ты болеешь, разгорячился Будько, однако у меня боль поглубже.
Дорохин чувствует: опять свинцом налился бок, горит в груди. Быстрей бы кончить неприятный разговор. Круглое лицо Будько расплывается в глазах. У него боль глубже, поди же ты! Закрыл глаза Дорохин, Будько выжидает. А в памяти всплыло давнее-давнее. Он тогда котлован под третью домну копал. Какой-то деревенский угодил в ледяную воду. Когда парня вытащили, тот глаза закатил да как взвоет: «Маманя родненькая! Загубили сыночка твово!» Снял Дорохин рубаху с себя, в пиджачке остался. Пришел на собрание. Посмеялась братва беззлобно. Как пришла пора секретаря ячейки выбирать, Мустафа Шарапов и крикнул: «Кольку Дороху в секретари!» И впрямь, проголосовали за него коммунисты. Встал он тогда и сказал что-то в таком роде: «Выбрали не обижайтесь. Тошно мне на лодырей да на воров глядеть, сердце кровью обливается. Держитесь!» «Ты держись!» засмеялся кто-то. Он продержался.
Значит, Тихой, у тебя боль глубже?
Считаю, что так.
Раскисаешь, брат. А хочешь, скажу, почему? Ты ведь не за цех болеешь. За себя. Тебе и высокий процент и порядок нужны для самоутверждения, вот, мол, какой я начальник. Меняются времена, Тихон. Техника и технология молодеют, а мы с тобой стареем. Помнишь, Радин сказал: «Начальник нужен не для того, чтобы подписывать приказы, а чтобы помочь каждому найти себя».
Цитируешь?
Дорохин подтянулся на подушке.
Хочешь, дам настоящий совет, продуманный многократно в этой тиши? Партийный совет. Отступись, Тиша, перейди старшим в бригаду или еще куда, в другой цех, Радину не мешай.
Опомнись, Дорохин, это ты говоришь мне Будько?
Да, с полным сознанием. А сейчас уходи! Дорохин разволновался, красные пятна выступили на лице. По-моему, уважения достоин и тот, кто находит в себе мужество сказать: «Братцы, ради своего блага я мог бы еще потянуть, но ради дела не стану, берите должность». Люди поймут и скажут: «Будько это Будько!»
Ну, нижайшее спасибочко за совет. Благодарю! Будько поерзал на кровати. Скептиком ты был, скептиком и остался. Чем, интересно узнать, купил тебя Радин?
Словно толкнул кто-то на подушку Дорохина. Он сглотнул слюну и, собравшись с силами, тихо сказал:
Уходи!
Да, да я иду.. А ты не волнуйся
Едва только за ним закрылась дверь, Дорохин слабеющей рукой подтянул к себе лист бумаги, карандаш и с трудом вывел первую фразу: «Дорогой Толя!..»
* * *
Радин пришел в партийный комитет завода точно к назначенному времени. Члены парткома были в сборе. Его попросили подождать в приемной. Он опустился в низкое кресло с потертыми подлокотниками, огляделся. По стене картины: роботообразный великан-металлург нес на вытянутых руках рулон стали. Тянулся ввысь, словно впиваясь в голубизну неба, пик-памятник Петру Первому.
Сколько времени в моем распоряжении? чужим голосом спросил у секретаря, запоздало вспомнив, что из диспетчерской по прямому проводу можно вызвать заместителя министра, попытаться рассказать, что должно сейчас произойти.
Меня предупредили: вас скоро вызовут.
Радин понял: никакие звонки в настоящий момент ему не помогут. Собственно, надеяться больше не на что. Он слишком одинок здесь, все его ошибки и промахи завязаны в единый узел, разрубить который невозможно, зато им можно свободно стянуть шею. На парткоме не будет Дорохина, он, как показалось Радину, за последнее время попытался всерьез понять и осмыслить действия и поступки, руководившие им. И все это, вместе взятое, странно подействовало. Радиным овладели равнодушие, апатия, сознание собственной беспомощности. Дорохин давал козырь в руки, предлагал собрать оправдательный материал по каждому из пунктов обвинения. Он попытался, но не смог документально опровергнуть ни одного пункта. И хотя Радин по-прежнему был убежден в своей правоте, понимал, что слова человека, персональное дело которого разбирал партком, не много значили.
Товарищ Радин?
Я.
Извините, едва не забыла. Кажется, это вам? секретарь подала конверт без обратного адреса. На конверте не совсем уверенная надпись: «Радину А. Т.». Хотел надорвать конверт не успел. Распахнулась дверь, и в приемную вошла группа возбужденных людей. Впереди Бруно. Без кепки, длинные волосы разметались. Радин увидел Костю Ситного, Севу, Зелепукина, парня в светлой рубашке, ворот распахнут, тельняшка подпирает горло. Так и не успел узнать фамилию морячка.
Анатолий Тимофеевич! Бруно подскочил к Радину. Это верно? Вас обсуждают? За что?
Какая чушь! блеснул очками Сева-теоретик.
Обсуждать нужно других, которые хотят отсидеться за нашей спиной.
Эти ребята, их возбужденные голоса обрадовали Радина, взволновали. В первую минуту даже слов не нашел. Наконец сказал:
Спасибо, ребята. Только сейчас здесь мало что зависит от меня.
Не переживайте, ободрил Бруно, пройдет волна янтарь на берегу останется, а траву в море унесет и пустой ракушечник с ней.
Вошел Владыкин с незнакомым парнем в куртке.
Анатолий Тимофеевич! Как же это, а?.. Надеюсь, найдете, что сказать. Да и мы тоже молчать не станем.
Верно! Только интерес появился, и вот, пожалуйста!
Пусть позволят нам высказаться!
Тише, тише, товарищи! Владыкин подтолкнул вперед незнакомого парнишку. Крановщик, который сиганул во время взрыва. Сам объяснить хочет, как дело случилось.
Приоткрылась дверь. Заместитель секретаря парткома Шарапов пригласил Радина в кабинет.
А молодому коммунисту, представителю рабочего класса, можно послушать? шагнул вслед за Радиным Бруно.
Нельзя! Заседание закрытое! Шарапов удивленно посмотрел на Владыкина. И ты здесь? Странно.
Ничего странного, вмешался Бруно, мы считаем за честь работать с таким начальником.
Что здесь происходит? В дверях появился Винюков, а за его спиной остальные члены парткома.
Мы хотели бы Владыкина охватила робость. Мы считаем, что товарищ Радин что товарища Радина несправедливо
Товарищ Шарапов, перебил Сергея Ивановича Винюков, в порядке исключения пусть присутствует на заседании коммунист Владыкин. Так сказать, для более полной объективности.
Я не возражаю. Шарапов пропустил Сергея Ивановича и плотно притворил за собой дверь
Чувство тревоги охватило Радина. Если до этого в сознании теплилась надежда, то при виде Шарапова, сурового, непроницаемого, застегнутого, как говорится, на все пуговицы, она почти улетучилась. И все же поддержка ребят, оставшихся за дверью, видимо, ожидавших его, присутствие Владыкина не дали Радину полностью расслабиться. А когда встретился с внимательным, ободряющим взглядом машиниста дистрибутора Кузьмы Федотовича, то в Радине вновь стала крепнуть уверенность в своей правоте.