Черная машина все еще стояла у тротуара. Мири кивнул водителю: «Езжай!»
Пошли по скверу, догоняя остальных.
Ребята! Мири прижал к груди обе руки. Простите меня. Подпортил сегодня праздник. Если когда что-нибудь подобное, хватайте за ноги, за руки и в море!..
А, господи, разве это молоко? Не успеешь на плиту поставить, а оно уже свернулось. Из чего только его делают!.. Из чего, а? Джебраил!
А? Из чего? Джебраил с трудом оторвался от воспоминаний. Молоко?.. Он достал из кармана сетку. Слушай, Машаллах, что ты, в самом деле! Не нравится тебе молоко, не бери, а ворчать-то зачем? Не пей никто не заставляет.
«Не заставляет»! Конечно, не заставляют, а что делать? Написать в Горис, чтоб оттуда молока прислали? И чего они молоко в бумажные пакеты наливают? Вчера купил, иду домой Обернулся, а за мной след тянется! Лопнул пакет, и течет молоко родничком. Выбросить вроде жалко. Остановился посреди улицы и давай сырое пить А ночью представляешь себе?.. две таблетки принять пришлось.
Джебраил коснулся его локтя:
Вставай на место, очередь подходит.
Машаллах занял место впереди Джебраила.
А какое молоко в наших местах!.. Сливки в два пальца!.. Хотел бы я знать, понимают они, вот они, Машаллах показал на стоящих в очереди, разницу между долмой и буламой? А? А карамаз? Карамаз?.. Ты карамаз пробовал: мешаешь молоко с катыком Нет, в Горисе не просто молочные продукты это наслаждение! Упоение!.. Пах, пах, пах!..
Не переставая восторженно восклицать: «Пах, пах, пах!» Машаллах сунул в сетку три пакетика молока, заплатил и, увидев, что продавец изумленно смотрит на него, с сожалением покачал головой.
Не удивляйся, сынок. Мое «пах, пах, пах!» не к этим пакетикам относится. К барашкам относится. С большим курдюком барашки, пасутся на горных склонах
Обеими руками держа сумку за ручки, Джебраил с улыбкой смотрел на молочные пакеты, которые клал ему в сумку продавец. В противоположность Машаллаху, пакеты с молоком не раздражали его, а вызывали улыбку. Мысленно он называл их «молочные письма», вспоминал солдатские треугольники письма военных лет. Только эти были потолще и вместо слов заполнены молоком. А так похоже
Молоко было куплено, до встречи осталось полчаса. Если отнести молоко домой, можно опоздать. Ладно, хоть и не больно-то удобно с сумкой. Джебраил бросил Машаллаху «До свидания!» и свернул налево. Но тот мигом догнал его, схватил за руку:
Ты что, не домой?
Нет, Джебраил отдернул руку. Я же сказал: встреча. Мне в другую сторону.
Жалко Хоть немножко вместе прошли бы Может, кругом пройдешь?
Нет, нет, тороплюсь! Опоздать могу!
Толстые губы Машаллаха тронула недоверчивая улыбка. «Мудрит чего-то старик!.. Болтает, будто ребенок Эх, старость, старость, и что с людьми делаешь!..» Себя Машаллах стариком не считал, потому жалел всех стариков и думал, что бедняге Джебраилу, пожалуй, не протянуть этот год.
Джебраил устремился вперед мелкими частыми шажками, он почти бежал. Он дал себе слово не останавливаться, даже если не Машаллах всевышний его окликнет.
Только выйдя на Проспект нефтяников, Джебраил замедлил шаг, отдышался. Сейчас он наконец решился обернуться: Машаллах не преследовал его.
На проспекте было уже людно. И в ту, и в другую сторону торопливо шли люди. И ничто не занимало их, кроме желания дойти куда-то, и не было им никакого дела до облаков, медленно проплывающих в небе, ни до ярко-красного солнца. Похоже, только одного Джебраила радовали теплый день, ласковый ветерок и солнце, один лишь он шел спокойно и неторопливо, мешая торопившимся людям своей сеткой с молочными пакетами. И вдруг от суеты, спешки, мелькания лиц у Джебраила закружилась голова. Он будто сидел в огромной бочке, а бочку эту катили по тротуару. Джебраил прислонился к стене
Ребята, я твердо решил: на будущий год переезжаю в Шушу. Не могу я в Баку. Тошно мне тут, скучно. Уеду!
Все засмеялись, потому что и в прошлом, и в позапрошлом году, и еще раньше Малик говорил то же самое. И никто уже не верил ему. Подшучивали только: «Ну, что нового у вас в Шуше? А тебе на пользу Шуша! Выглядишь прекрасно. Конечно, в Шуше такой воздух!..» Малик терпеливо выслушивал все это и заявлял: «Смейтесь, смейтесь! Все равно уеду. Хоть за день до смерти, а перееду в Шушу!»
Вам плохо? Дедушка! Плохо вам?
Джебраил открыл глаза.
Нет, сынок все в порядке. Который час?
Без десяти десять.
Джебраил улыбнулся мальчику, кивнул ему Чтобы меньше сталкиваться с прохожими, засеменил по самой кромке тротуара. Прошла минута, другая, и люди превратились в серые тени, слились, а потом и вовсе пропали. И никакого шума По широкому тротуару не спеша шел Джебраил, и с ним были только его воспоминания
В тот раз встреча была внеочередная. Поводов для пикника было сразу два: недавно Мири получил орден Ленина, а вот теперь был избран депутатом.
Никого домашних на даче не было, Мири так и задумал «мальчишник». Поэтому готовить пришлось самим.
Касум принес стул, поставил его на крыльце и усадил Мири.
Сиди и не рыпайся. Ты виновник торжества, тебе не положено суетиться.
Абдулла недовольно взглянул на Касума, подошел к Мири и вынул из-под него стул.
Депутат слуга народа, сказал он. Не слушай подхалимов. Принеси угля для мангала.
Видишь, как получается, Мири виновато улыбнулся и стал засучивать рукава. Такие вот подхалимы и сбивают людей с толку. Ведь так тебе все разобъяснит, что будешь в полной уверенности: и пальцем шевелить не должен. А что я могу поделать? Сами видели, как он ко мне подлизывался.
«Подлизывался»! не переставая расставлять тарелки, Касум сокрушенно покачал головой. Истинное человеческое уважение не можешь отличить от подхалимства. Он помолчал и, вздохнув, добавил: И то сказать, не очень ты виноват, трудно стало различить, где уважение, где подхалимство
Джебраил в стороне чистил зелень и время от времени поглядывал на друзей. Вроде и не видались только год, а как все постарели!.. Может, раньше он просто не обращал внимания?.. Ясноглазые, чернобровые, с роскошными шевелюрами, когда они превратились в этих лысоватых, морщинистых, пожилых людей? У Абдуллы волосы были пальцами не продерешь, а сейчас вон кожа просвечивает И как-то он весь усох, ссутулился. Особенно после заграничной командировки. Работал заведующим промыслом, послали за границу. Через пять месяцев вернулся. Белки глаз желтые, лицо желтое подхватил какую-то лихорадку. Она ему и теперь покоя не дает
А Серхан! Не только волосы даже усы белые. Раньше всех поседел наш Серхан. И тут терпения не хватило. Не было случая, чтобы хоть какое-нибудь дело Серхан выполнил не торопясь, спокойно. Бывало, готовят еду в общежитии, а он то и дело в кастрюлю тыркается, полусырое хватает. В театре никогда до конца не высидит. А сколько раз его штрафовали на ходу спрыгивал с трамвая!.. Да что трамвай, женился и то наспех. Как-то позвонил: приходите, у меня завтра свадьба. Какая свадьба? Оказывается, в понедельник познакомился с девушкой, в среду послал к ней домой сватов, а в воскресенье свадьба. Недели не походил в женихах.
Да, на следующий год переезжаю в Шушу. На родину. Точно вам говорю.
Сперва никто не отреагировал на слова Малика, потом рассмеялись.
Нет, честное слово! Вот сына женю, дочь замуж выдам, и все. Я же тогда сдуру нефтяником стал. Надо было такую профессию выбирать, чтоб в Карабахе жить можно Ничего, найдется для меня работа и в Шуше. В садовники пойду Клянусь, хоть за день до смерти, а уеду на родину!
Абдулла покачал головой.
Как институт кончили, всё уезжает. Пока на месте.
Ну я же не треплюсь! Малик положил шампур, на который нанизывал баранину. Я действительно все время хотел уехать. Потому и в начальство не лез. Вон вы все начальники! Мири депутат, Касум кандидат наук, все промыслами командуете, а маленький Малик всю жизнь на маленькой должности. Мастер по подземному ремонту скважин. Потому что Шуша! Смеетесь?.. Я знаю, Джебраил мне верит. Веришь, Джебраил?
Джебраил, улыбаясь, полоскал в большом тазу зелень и складывал на поднос. «Верю, верю!» он качнул головой, хотя не верил нисколько. Просто ему почему-то стало вдруг жаль Малика: маленького, худого, болтливого Сзади взглянуть подросток. А морщин полно, и волосы с проседью. Волосы у него густые, хорошие, а вот усов нет. А усы его страсть, мечта. «Были бы у меня настоящие усы, не принимали бы за мальчишку!» Сколько раз бедняга пытался отпускать усы, но сразу же сбривал, усы получались паршивые, реденькие, как неухоженная грядка. Вот у Гаджи усы! В три пальца толщиной, весь рот ему закрывают. На голове уже порядочные залысины, а усы все гуще, будто волосы, выпадающие на лбу, застревали у Гаджи в усах. Малик только вздыхал: «Хоть бы половину! Хоть четверть!.. Одной пары твоих усов хватило бы всем моим потомкам по мужской линии!..»
Сейчас снова усы отпускает. Бедняга! Лицо выбрито, а над верхней губой торчат какие-то сивые волосики. Джебраил улыбнулся, хотел было подшутить над приятелем, но тут к нему подсел Абдулла. Повернулся так, чтобы никто не видел его лица, и Джебраил поразился: Абдулла так часто и тяжело дышал, будто только что сбросил с плеч тяжесть. Сейчас на ярком свету было особенно заметно, какие у него желтые белки.
Ты что, Абдулла? негромко спросил Джебраил.
Абдулла поднес к губам палец: «Помалкивай!»
Он закинул голову и, глядя на небо, стал делать глубокие редкие вздохи ему не хватало воздуха. Отдышался немного, подмигнул Джебраилу.
Воды принести, Абдулла?
Тут водой не поможешь, Абдулла покачал головой. Не надо было мне в Индию ездить Не подходит мне никакой другой климат, кроме нашего Апшерона. Три раза уезжал я отсюда и каждый раз помирал потом. Первый раз еще в детстве мать возила меня к замужней сестре. Вернулись чуть концы не отдал. Другой раз в Гянжу ездил на свадьбу. Опять заболел. Месяц отвалялся. А уж теперь, под старость лет, совсем не стоило за границу рыпаться Уговорили Опытный нефтяник, помочь нужно, то да се Все равно вернули раньше срока. А теперь Абдулла махнул рукой и умолк.
Может, приляжешь? Джебраил кивнул на стоявшую на балконе тахту.
Не стоит, Абдулла поморщился. Ребята встревожатся. Он снова закинул голову, несколько раз глубоко и жадно глотнул воздух и улыбнулся. Я думаю, это у меня с тоски, болезни мои. Уж больно я Апшерон люблю.
Вы чего это уединились? окликнул их Серхан. Секреты завели?
А Серхану узнать не терпится! Не дал бог терпения, Касум рассмеялся. Ты вот что скажи, он обернулся к Серхану, как тебе в материнском чреве девять месяцев высидеть удалось?
Я думаю, не досидел. Хоть на недельку, а выбрался раньше срока. А вот Ягненок наверняка лишний месяц отсидел. Как он при его деликатности мать мог потревожить?
«Ягненок» было старое прозвище Джебраила. Обходительный, мягкий, деликатный, он никогда не выходил из себя, никогда не повышал голоса. Больше всего он боялся оказаться несправедливым обидеть человека, почему-либо несимпатичного, неприятного ему. Джебраил никогда не спешил, никогда не высовывался вперед, больше помалкивал, чем говорил. Он и сейчас ничего не ответил.
А Касум продолжал балагурить, приставал к Серхану:
Я теперь понял, чего ты Гаджи на Нефтяные Камни перетащил. Работал себе человек. Чтоб одергивал тебя, как зарвешься. За ниточку: дерг, дерг!.. Дергал ты его, Гаджи?
Да, приходилось иногда пробормотал Гаджи, поглаживая роскошные усы.
Ну вот, как у того падишаха, знаешь? Был один глупый падишах, заметь, очень глупый. И у него был умный визирь. И вот этому самому визирю и другим придворным то и дело приходилось краснеть за шаха. Кругом всякие посланники, а он как ляпнет что-нибудь!.. И сам не рад. А что можно сделать дурак дураком! И подговорил визирь придворных, чтоб согласился его величество к ноге ниточку незаметную привязать и чтоб конец той ниточки во время официальных приемов был в руках у визиря. Как, мол, начнете, ваше величество, завираться, он вас сразу дерг! Согласился! Слушай, а тебя в детстве что никто не лупил за торопливость?
А кому лупить? Серхан добродушно усмехнулся. Я в семье, считай, самый мирный. Остальные и вовсе кипяток.
Все охотно смеялись. Джебраил молчал. Забыв про зелень, которую ему поручили вымыть, он не отрывал глаз от лица Абдуллы. Лицо было серовато-желтое, нехорошее.
Абдулла взглянул на него, увидел ужас, застывший в больших круглых глазах, и покачал головой.
Ну чего ты? Решил скоро умру? Умру. Ну и что? Бледные губы Абдуллы скривились в больной улыбке. Не очень-то я ее боюсь задумчиво проговорил он. Троих сыновей вырастил, молодец к молодцу. С чистой совестью могу переселяться в лучший мир. Абдулла поднял голову, долгим взглядом окинул безоблачное небо и, взглянув на Джебраила, улыбнулся: Да, Ягненок, подошла моя очередь.
В следующий раз на столе в «Интуристе» стоял еще один бокал без хозяина.
Со стороны казалось, что Джебраила перекосило под тяжестью сумки, но не пакетики с молоком согнули его на сторону. Последнее время, стоило ему только задуматься и перестать следить за собой, его перекашивало на сторону. Под грузом нелегких лет согнулась его спина.
Заметив, что одно плечо у него опять поднялось выше другого, Джебраил старательно выпрямился: «Вот старость. Никак от нее не спасешься. Прямо на холку давит!..»
На остановке возле Пионерского сада Джебраил взглянул на часы: пять минут одиннадцатого. «На пять минут опоздал! огорченно подумал он. Ну, ничего, простят». И он торопливо засеменил к площадке посреди сада, где они всегда собирались.
Вокруг площадки расставлены были скамейки. Джебраил опустился на первую из них, положил рядом сетку с пакетиками и, закрыв глаза, отдышался. «Ну вот я, ребята Здравствуйте Давно не видались Как вы? Дома как, все в порядке?..»
Никто не ответил Джебраилу на эти вопросы, и он, словно испугавшись безмолвия, быстро открыл глаза и оглянулся.
На площадке было почти пусто. Лишь на одной скамейке сидела старушка интеллигентного вида; опустив очки на кончик носа, она увлеченно читала книгу. В нескольких шагах от нее возился на земле тепло укутанный мальчик. Малыш стоял на коленях и, положив перед собой длинноухую шапку, похожую на буденовку, старательно ссыпал в нее сухие листья, собранные тут же, поблизости. Старуха из-за книги взглянула на ребенка и вдруг закричала густым, мужским голосом:
Ты что ж это вытворяешь, поросенок ты этакий? Я же тебе все чистое надела. Встань! Встань сейчас же!
Мальчуган продолжал сосредоточенно заниматься своим делом, он словно и не слышал ее крика. Старуха захлопнула книгу, в досаде стукнула ею по коленке и, положив книгу на скамейку, сверху положила очки.
Ты перестанешь безобразничать?! Вставай, слышишь! Слышишь, дрянной мальчишка?! Ладно, я все маме скажу! Она с тобой разберется!
Джебраил подумал, что старуха с мужским голосом, наверное, бабушка. Чужому ребенку она не решилась бы сказать «поросенок». А вот Рейхан, как бы ни рассердилась на внучку, никогда не назовет ребенка «поросенок».
Покричав на мальчика, старуха снова нацепила на нос очки и погрузилась в чтение. В глубине сада виднелась чайхана, издали бросались в глаза удобные ярко-красные полукресла. Хорошая чайхана, всегда подают крепкий душистый чай. И расположена красиво: вплотную примыкает к высокой, внушительной стене Старого города, и потемневшие от веков камни щербатой крепостной стены придают чайхане экзотический вид. Площадка, на которой расположены столики, со всех сторон обложена гладко обтесанными четырехугольными камнями, чистая всегда, как стеклышко. Что ж, вполне можно понять Машаллаха: такая чайхана, да еще чай бесплатный. А в самом деле, хорошая это вещь чайхана! В таком городе, как Баку, их должно быть как можно больше. Ведь ходят сюда охотно. И старые, и молодые. Сидят, пьют чай, отдыхают, беседуют Не будет поблизости чайханы, пойдут в закусочную или кафе, там уж они не чай будут пить
Солнце светило вовсю, и асфальт был уже совсем светлым. Упавшие на скамейку листья тоже были сухие и чистые-чистые, промытые дождем. Влага осталась лишь кое-где на деревьях, с теневой стороны их темнели серые пятна. Все, как всегда, в этот день: и солнце, и воздух, и желтые листья Только вот ни криков, ни смеха.
Они появлялись с разных концов сада, шумные, громкоголосые, настроенные на радость и веселье. Они шумели о себе, для себя, но проходившие мимо не могли не обращать на них внимания. Некоторые недоуменно пожимали плечами, другие невольно задерживали шаг, с изумлением глядя на немолодых и вроде бы совершенно трезвых мужчин, ведущих себя так неподобающе шумно. Некоторые презрительно кривили губы. «Неужели не стыдно?!» Но им не было стыдно, им даже не приходило в голову, что это может быть стыдно. В этот день они видели и слышали только друг друга, забывая обо всем остальном.
Дорого дал бы Джебраил, чтобы увидеть их всех сейчас, веселых, дурашливых, ошалевших от радости «Привет, Джебраил! Как ты, Ягненок?!» Но кругом было тихо-тихо