Кому помешали вербочки? встревожился Ратушный.
Они спустились с холма и зашли в лесок. На песчаной косе с четким из щепок, травы, камыша следом весеннего половодья возились четверо мужиков. Двое что-то мерили шнурком, двое рубили вербы.
Что это вы собираетесь делать? спросил, поздоровавшись, Ратушный.
Расчищаем место под кухню, сказал один из тех, что мерили берег.
Какую кухню? удивился Иван Иванович.
Для пионерского лагеря. Нашего. «Дружбы». Вот там будут стоять палатки, вот там несколько деревянных домиков для малышни
А не сырое ли место? поинтересовался Ратушный.
Нет. Песок он сухой. А вода отступит еще дальше. Это пока временный лагерь, председатель говорит: через год построим настоящий.
Ну вот, Грек и тут его опередил. Это и радовало, и почему-то немного печалило Ратушного. Но радовало сильней и тем, что еще кто-то жил на той же мысленной параллели и фантастические планы Ратушного получали подтверждение, пусть маленькое, но реальное. Об этом думал и Дащенко, возвращаясь к машине.
Поехали к нему, сказал Иван Иванович. Куница сегодня докладывал, что Грек по комплексу ничего не делает. А может, и сгущает краски наш начальник сельхозуправления?
Если жалуется, значит, правда, сказал Дащенко.
Мне кажется, вы недолюбливаете Грека? осторожно спросил Иван Иванович.
Да чего там. Просто он Борис Ларионович на секунду замялся, подбирая слова: Много берет на себя.
А вы бы хотели, чтобы сваливал на других? Есть и такие. Только и знают: «Надо согласовать». Грек хозяин, у него свой взгляд на вещи.
Есть государственный.
Он согласует с ним.
Разговор угас, оставив многое недосказанным. И только позже, уже в машине, Ратушный сказал, но совсем иначе, уже как собственное твердое решение:
Вам еще работать с ним. Побольше бы таких председателей. Правда, с ними хлопотно, но без них серость, бескрылость и просто нужда. Крепкий он человек, честный коммунист. А сам подумал: «Нашла коса на камень. Крутые оба». И, словно уловив (наверно-таки уловив) мысленное возражение Дащенко, добавил: Я знаю, вы тоже не даете себе потачки. Себе и нельзя потакать. А человеческие характеры надо брать в расчет.
До Широкой Печи добрались лесной дорогой. Василя Федоровича нашли на ферме, оттуда на двух машинах поехали на территорию будущего комплекса. Там и вправду только желтели траншеи и краснели накрытые толем груды кирпича. Ходили между ними. Ратушный хмурился. Дащенко сурово молчал и всем видом говорил: «Так на чьей стороне правда?»
Тут должна быть половина комплекса. А другая половина? наконец спросил Дащенко.
Грек поправил лист толя, прижал его кирпичом и только тогда ответил:
Про ту половину даже разговор начинать рано. Он посмотрел на обоих секретарей из-под кустистых бровей и объяснил раздумчиво, твердо, предупреждая все вопросы: Вы помните, как когда-то «Дружба» стягивала телячьи хвосты, меняла ориентацию? Тогда мы тянули назад весь район. Сейчас, мне кажется, момент другой. Не для чего ломать старое, если оно еще может послужить, и торопиться не для чего. Не после пожара строимся. Вот эти полкомплекса Закончим весенние работы и приступим к строительству. Потому что иначе откуда взять людей? Снимать с полевых работ? Наши же старые фермы могут еще простоять несколько лет. А потом начнем помаленьку их переоборудовать. Так мне кажется.
А ваше выступление на собрании? спросил Дащенко.
Там говорилось в принципе, ответил Грек. И в принципе я «за». Руками и ногами. Однако не все разом. Возьмите «Зарю коммунизма». Им просто приспела пора строиться. А если так, то уж, конечно, комплексно. Мы же еще можем продержаться, чтобы все сделать капитально. И разумно. Потому что, по правде говоря, не всюду будет комплекс и к месту. Вот, к примеру, в Широкой Печи сначала планировали овцеводство. Овцы же съедают все подчистую, а навоза почти не дают. Значит сразу же обеднили бы земли. Я сам сначала увлекся: чтобы только одна линия. А их, хоть и в нашем колхозе, наверно, надо несколько. Одна главная, другие в подмогу. Он смотрел на Дащенко и, наверно, из-за того, что не нашел в его глазах отклика своим словам, остановился на полуслове, махнул рукой: А в конце концов можно заставить рушить старые коровники хоть сегодня.
А вы не распылили ли часом силы? сказал Дащенко. Мемориал и комплекс
Грек встрепенулся, словно его ударили.
Это одно, а это другое, как отрезал. Парк и территорию приводят в порядок ученики. А скульптор и его подручный работают по найму. Да и в конце концов При чем это тут?..
Грек долго и внимательно смотрел на второго секретаря, словно изучая его, словно взвешивая, можно ли ему сказать то, что вертится на языке, поймет ли тот правильно, а потом повел краем глаза на Ратушного, достал сигареты, закурил и только после этого неторопливо начал. Было видно, что ему непросто выразить то, что зрело в мыслях, наверно, не все до конца и вызрело, требовало полного обоснования, более прочной опоры.
Хочу вам рассказать Пришла вчера домой моя жена, а она у меня женщина бедовая, меткая и говорит: «Слушай, муж, как ты думаешь, правильно мы с тобой живем?» Я и глаза на нее вытаращил. Восемнадцать лет женаты Дети почти взрослые. «Так ли живем? Что ты, говорю, мелешь? «Я не мелю. На самом деле: весь век суета, поспешность, хлопоты. День за днем все круче, неотложней. Стареем, а бежим все быстрей и быстрей. Уже и жизнь проходит. Хорошо едим-пьем, есть во что одеться. А поели, оделись? Где мы были, что видели? Люди на Кавказ, люди в Прибалтику. Большая наша земля. Столько на ней чудес!». «А ты в Крым позапрошлый год ездила? Ездила. Сама рассказывала еле досидела срок. Потянуло домой».
Заткнули ей рот? усмехнулся Ратушный.
Заткнул. А по сути, на ее стороне правда. Ну не только в этом в курортах, путешествиях. Не умеем мы жить. Не только отдыхать, а и жить. Еще не научились. И работать тоже. Ровно, уверенно Без суеты Василь Федорович помолчал, затоптал сигарету. Может, я и не совсем правильно говорю. А только озадачила меня моя Фроська. И если уж в голову такая нелепая думка вскочила
Нет, почему же нелепая, посмотрел на Грека Ратушный, и трудно было угадать, верит он его рассказу или считает, что тот все выдумал. А что касается поспешности Может, это счастье, что нам некогда. Вы почитайте, всюду пишут про скуку. Люди не знают, куда деваться. Ученые определили: два выходных дня это предел. Больше зло.
Эх, это
Где-то не у нас? Нет, даже в нашем районе. Вы сегодня найдете кого-нибудь, кто за деньги побелил бы хату, починил забор? А что в воскресенье творится в райцентре? Машины в шесть рядов. Поприезжают и щеголяют друг перед другом. Ну, еще пьют, и не всегда ситро, да анекдоты рассказывают. Итак, права ваша жена, а не вы. Надо учиться отдыхать. К чему и призываю вас с этой минуты. Сегодня начало рыбной ловли. Я прихватил два спиннинга.
Теперь были удивлены Грек и Дащенко. Ратушный и вправду подошел к багажнику и показал два новеньких спиннинга.
Они подъехали к Десне. Дащенко скептически поглядел на снасть и пошел по берегу налево. Ратушный со спиннингом направо.
Юшку сварим? крикнул ему вдогонку Грек.
Только из рыбы, которую сами поймаем, не оглядываясь, ответил Иван Иванович.
Василь Федорович закинул удочки из-под куста верболоза. Он долго суетился над водой, испробовал все ведомые ему приемы и в проводку, и со дна, но рыба не брала. Поднялся ветер, гнал по реке волну, молоденькие кувшинки в затоке то ныряли под воду, то выныривали, чтобы через минуту спрятаться снова, колючий песок свистел под ногами, порошил глаза, даже удочку было трудно закинуть.
Когда вернулся Ратушный, неся на вербовом кукане щуренка граммов на триста, в металлической сетке, которую Василь Федорович прикрепил к колышку у берега, крутилось с десяток ершей да несколько окушков. Но Грека на берегу не оказалось. Он появился минут через десять со стороны села с казанком и картошкой.
Из чего же мы будем варить уху? спросил Ратушный.
Грек показал на карпа и карасей.
Но мы же договорились только из рыбы, которую сами поймаем.
Эту я поймал утром, коротко пояснил Василь Федорович.
У костра хозяйничал он. Делал все не торопясь, ловко. Он вообще ценил ритуал, не признавал спешки, работы «на хапок». Как-то само собой получалось, что Ратушный и Дащенко попали ему в подручные. Одного он послал за хворостом, другого посадил чистить картошку, сам вкопал подпорки для казана, приготовил специи.
Уха удалась на славу. И к тому времени ветер утих, на берег прилег мягкий, ласковый вечер. Вода на глазах меняла цвет плавный голубой и розовый на синий, фиолетовый, а потом на черный; и стали выше, подступили ближе кусты да деревья, и первобытностью повеяло с другого берега. Душа и мысль словно бы летели туда, к древности, старине, к тем дням, когда эти берега были и вправду совсем пустынными, когда только случайный охотник или рыбак караулил тут добычу. Этот древний охотничий инстинкт в человеке живет постоянно, в самой глубине, в недрах души, только не все догадываются об этом. Даже Дащенко почувствовал это. Таинственно хлюпала внизу река, на том берегу кричала сова, и описывал вверху, над огнем, магические круги острокрылый кожан. Темень придвинулась, стала за плечами: когда Дащенко отошел от костра и спустился к речке, чтобы помыть руки, ему показалось, что он навсегда потерял спутников, не мог определить, где конец, где начало ночи, где ее верх, а где низ, пока немного не пригляделся и не различил черные купы деревьев на почти черном фоне. Ему невольно захотелось быстрей вернуться к костру. Не потому, что испугался, а просто какая-то неведомая сила толкала его к людям, к товариществу, в котором было уютно на дне этой кромешной ночи. Длинные языки пламени лизали сухую корягу, огонь казался живым, вещим. Общий очаг, тесный, озаренный неверными отблесками огня круг люди в нем сплетались мыслями, словами, четкие края его размывала ночь, и все, что она породила на берегах древних, вечных рек, становилось общим. Неведомо, чем оно держалось, какой субстанцией, невидимое, почти эфемерное, но оно было. Река несла его от поколения к поколению, оно, это общее, накапливалось, увеличивалось, становилось чем дальше, тем больше человечным и человеческим. Без общего доверия люди давно погибли бы на этих берегах, и, лишь развивая его, приумножая, они могут жить дальше.
Только значительно позже Дащенко догадался, что и эта поездка и этот костер не были случайными: тактичный и предусмотрительный Иван Иванович вводил их в новый круг взаимного доверия, дружбы, словно вскоре собирался покинуть их и хотел, чтобы они прониклись уважением друг к другу.
Трижды обошла круг медная, посеребренная чарочка, деревянные, собственного, Грекова, производства ложки исправно черпали из казанка, как и заведено в добром товариществе с давних пор. Дащенко лакомился рыбой, Грек и Ратушный, как истые рыбаки, наваром.
Василь Федорович отметил, что в Десне рыба перевелась, да и как ей не перевестись, когда летом на берегах народу что кузнечиков в траве, а по фарватеру одна за другой прут моторные лодки и «ракеты», взбаламучивают воду, как в луже, малек бьется о берег и гибнет. Это его наблюдение. И негде рыбе нереститься, малые речки и ручейки попересыхали, а болота и озера, из которых они когда-то брали начало, люди нарушили.
Сдается, и вы распахали Твани? заметил Дащенко.
Приложил руку. Выполнил указание. Каюсь. Дурной был.
А какие там зеленя! словно бы не слышал его Дащенко. Как-то я проезжал мимо. Скольких людей накормили Твани.
Сколько ни корми, а все будет мало.
А что же там росло? Осока. Цветочки мелкие, белые, а под ними неверная топь. Куличок или водяная курочка пробежит
Вот-вот, куличок, курочка. Им надо тоже где-то бегать. Природа и их сотворила, не только нас. Без них белый свет не свет. Я эти болотца помню с малолетства. Все помню. И даже беленькие цветочки. И не только я Возле них выросли мои предки. Наши, сулацкие. Где-то тут ходил оратай с сохою.
В его голове что-то круглилось, росло, но он не мог до конца это осмыслить и потому выражался непривычно и даже выспренне.
Жаль, конечно, что мы не сберегли соху того оратая. Можно было бы пахать ею землю и сегодня, подтрунивал Дащенко.
Неверно, тут дело в другом, осторожно вмешался Ратушный. Минувшее, память о нем, даже кое-какие не совсем нужные рудименты входят в будущее и как бы скрепляют его. То, что мы сейчас отрываем иногда легко, иногда с кровью, тоже когда-то было передовым будущим или просто сутью тех, чья кровь шумит в наших жилах. Это одна бесконечная нить, которую мы не можем оборвать, хотя было бы безумием и повернуть назад.
Назад да, сказал Грек. Но, может, пора оглядеться? Чтобы не затоптать окончательно то, что осталось.
Смотреть под ноги надо, но останавливаться мы не можем, снова мягко возразил Ратушный. Это не от нас зависит. Если бы даже и захотели.
В нас есть нечто Ученые называют это упрощенно любознательностью, прикурил сигарету от головни Дащенко.
Так, может, зануздать ее, буркнул Грек. Хоть на время. Уже есть атомная бомба и речки взбаламученные. Механтропа вон клепают. Такого, чтобы думал за нас.
Может быть, до него и не дойдет, а сам человек усовершенствуется, сказал Дащенко и лег навзничь, подложив под голову руки. Бессмертие откроют.
И это не лучше.
Почему? Боитесь, что оно для всех? И для негодяев, и для паразитов?
Может, только они им и воспользуются. Да и что это даст? Мы же только себя помнить будем. Ну раз отлюбил, дважды, трижды. А дальше? Счастье от сердца, а не от головы, какой бы мудрой она ни была.
Не весьма прогрессивная философия.
Возможно. Но мы сердцем чувствуем, когда нам хорошо. Им любим. А что есть в мире больше любви?
Можно подумать, этот вопрос стал на вашей повестке жизни сверхочередным? пошутил Ратушный и таким образом перебил спор. А ну-ка, признавайтесь, пока не дошло до бюро райкома.
Если б стал так никакое бюро меня бы не остановило, с вызовом ответил Грек. Но, сдается мне, поздно. Я всегда говорил, у меня баланс. Дважды я любил меня не любили, дважды меня любили я не любил. Брутто-нетто сошлось точно. И почему-то подумал про Лиду, и в его сердце шевельнулась то ли жалость, то ли недоумение.
Что же брутто, а что нетто? спросил Ратушный.
Брутто сама любовь, а нетто то, что она приносит.
Что же?
Ну, всякие нравственные муки
На вас это не похоже.
Если закрутит, человек сам себя не узнает.
Это правда, грустно усмехнулся какому-то своему воспоминанию Ратушный. В юности нам чаще всего выбирает дорогу сердце. Разум, случается, ведет и по лабиринту, ищет лазеек, видит обходные дороги, а сердце рвется напролом. Тогда его легче прострелить, но тогда оно взлетает до высоты необыкновенной. Сколько раз убеждался. Даже во время войны.
Выходит, надо верить только сердцу? бросил Дащенко.
Не всегда, конечно. Я имел в виду сердце доброе, совестливое.
Ратушный сидел, охватив руками колени, а по его большому, со шрамом, лицу блуждали красные отблески. От этого лицо казалось суровым, жестоким. Но Грек знал, что это не так, что уравновешены оба начала и что гармония эта удивительна и постоянна. Уже не впервые Василь Федорович чувствовал себя рядом с этим человеком учеником и, хотя сам давно не терялся перед миром и перед людьми, каждый раз по-новому восхищался Ратушным. Он чувствовал удивительную родственность с ним, которая, конечно, не была родственностью в прямом смысле, просто сказанное Ратушным всегда было настоящим. Сейчас он в разговоре чуть-чуть отдал преимущество сердцу, и Грек догадывался почему, как догадывался и Дащенко. И не только вечер, костер, плеск Десны были тому причиной. Его вела забота о будущем, о них обоих, и становилось понятным, что эта мысль идет от сердца.
И вот, если после всех этих философий посмотреть на наши дела, как бы подытоживая, сказал Иван Иванович, так выходит не все хорошо выходит. Сегодня мы в границах района умеем и можем многое, покупаем машины в частное пользование, хорошие дома Асфальтируем тротуары. А скажем, асфальтировать тракторные станы не можем. Вот вам и пропорция. Вперед назад. И тут думать да думать. И не только нам троим. Где мы движемся вперед, а где назад То есть не назад. Но как сделать, чтобы и там и там идти в ногу? И тут всему должно быть место и мера: и традициям, и мечтам, и душевному покою, и отдыху. Наша сила в том, что думаем сообща.