Василь Федорович вошел в контору большое, некрасивое, смахивающее на казарму строение под дикими грушами, которые басовито гудели в ветреную погоду. На этом месте когда-то стояла экономия, и груши остались еще с тех времен, и несколько вязов, и два тополя, на одном из которых чернело аистиное гнездо.
Первым делом что в суточной сводке. «Вчера вышло на работу двести сорок человек, заработок тысяча пятьсот шестьдесят два рубля» читал он. Долголетними стараниями в колхозе налажена диспетчерская служба, и это очень важно.
Почти час ушел на просмотр и подписывание всяких бумаг счетов, заявок, ведомостей, а потом начался тот самый крутеж, в котором он чувствовал себя так уверенно и против которого сражался. Звонил в область знакомому директору завода просил цемента; заведующий филиалом, который помещался в соседнем селе Мариновке, долго и нудно рассказывал о выбраковке коров, называя их по именам; пришли за советом, как переоборудовать электролинию на фермах, электрики, и он их сначала прогнал («Вы специалисты, вы и думайте»), но потом вернул, и они вместе изучали схемы. Так до обеда. Уже собрался ехать домой, а оттуда к силосной яме, которую открыли сегодня, как вдруг под окнами мягко фыркнула машина и почти сразу в кабинет внесся Любка, крича с порога:
Первый, еще с кем-то
А в комнату уже входил Ратушный с моложавым мужчиной в дымчатых очках, в меховой курточке с белым воротником и белыми отворотами.
Привез я к вам корреспондента из Киева, сказал Ратушный после приветствия, усаживаясь на одном из стульев, стоящих вдоль стены. Хочет писать
Василь Федорович уже плохо слышал, что хочет писать киевлянин. Слова «привез корреспондента» укололи его в самое сердце, а там снова вскипела обида, и уже Грека понесло, как машину без тормозов с крутой горы.
О чем же тут писать? развел он руками. Разве про выговор, который влепили третьего дня Так уж сообщили в газете. «Председатель в корзине», фельетон. И вообще у меня сейчас обеденный перерыв и демонстративно переставил с окна на стол шахматную доску с фигурами.
Заядлый шахматист невысокого класса, он начал партию против Любки еще позавчера, но так и не выбрал минуты довести ее до конца. Наверно, сами короли уже позабыли, куда направили своих подданных, а те какие форпосты штурмовали, кони спали, а пушечные жерла кто-то засыпал сигаретным пеплом.
Садись! велел он Любке, который все еще топтался возле дверей (любил слушать руководящие беседы), смущенно мигал глазами навыкате и шмыгал носом, будто школьник.
Тот не посмел отказаться близкое начальство может и уязвить побольней и сел. Во взгляде Грека на секретаря можно было прочитать: «А разве нам нельзя Я тоже человек», это на поверхности, вполне невинное, а глубже затаенное: «Звездочку отобрал, опозорил, а теперь привез этого, в очках Как же я могу» Он представил только, как рассказывает корреспонденту о передовом опыте, и чуть не задохнулся от злости.
И у меня тоже обеденный перерыв, объявил Ратушный.
Он улыбнулся слегка натянуто, все-таки срам перед корреспондентом, а слегка и так, что тот должен был понять: секретарь прощает Греку эти фокусы. Мол, «крепкий хозяин и мужик честный к тому же и обидно ему Я это прощаю, должен стерпеть. И вообще он с норовом. Может взбрыкнуть. Я тебе говорил об этом». Все это само по себе обесценивало «фокус» и разозлило Василя Федоровича. Он не отрывался от шахматной доски, совал как попало фигуры, время от времени мурлыкая: «Ой, чей то конь стоит». И опять: «Ой, чей то конь стоит». Но дальше конь не двигался. И видать, Грек думал не про атаку на королевском фланге и проиграл и оттого рассердился еще сильней. «Ой, чей то конь стоит» И потрогал фигуру пальцами.
Мой, отважился Любка.
Сам вижу, что не из конюшни.
Корреспондент строчил в блокноте: небось ему нравился такой вот оригинальный зачин очерка про независимого председателя. Ратушный сидел у стеночки, где висели две карты мира и полей колхоза «Дружба», листал томик Прянишникова, издания которого лежали на столе.
Полезная книга, шедевр сельскохозяйственной науки, сказал он, закрывая толстую книгу. Ну, я поехал. Хотел еще посоветоваться с вами, Василь Федорович, по одному делу, но поскольку обеденный перерыв В его голосе зазвучали иронические нотки. Мы вас пригласим в рабочее время. Надеюсь, вы здесь найдете все, что нужно. Это уже корреспонденту. В его словах снова послышалось: «Выкручивайся сам, ищи подход, на то ты и журналист. Видишь, какой объект» Попрощался и вышел.
И хотя какая-то мощная сила, сила гнева и обиды и дальше прижимала Грека к стулу, другая сила привычка, гостеприимство, человечность повелевала ему подняться и пойти за гостем. Все это время он сидел страшно напряженный: знал, с кем так опасно играет, думал и о том, что может порвать тонкие нитки взаимной приязни, соединяющие его с Ратушным, и допрыгаться до конфликта. А пока шел следом за секретарем, смотрел ему в спину, уже немолодую, усталую спину, и не мог не думать, что все, чего он достиг, было и его, секретаря райкома, заслугой. Даже чем-то большим, чем заслуга. Ратушный не только верил в него, а и поощрял, шел на риск
Десять лет назад Василь Федорович принялся стягивать в колхоз хвосты. Именно не коров, а хвосты, тысяч шесть. Он тогда не думал про породу. Худоба это навоз, навоз урожай, урожай корм для скота, который отдаст молоком и мясом. Простой вроде бы цикл, но невероятно трудный на деле. Нынче молочная река «Дружбы» самая полная в области, небось может поспорить с Лебедкой. А тогда колхоз тянул назад весь район. Ох, как колебался и переживал Иван Иванович! Помимо всего прочего, «Дружба» ведь тормозила, тянула назад и служебную карьеру Ратушного. Именно карьеру, в этом нет ничего худого, это только борзописцы изображают в очерках секретаря только как секретаря, словно бы он не человек, словно не стремится к большему. Ох, сколько это Ратушному стоило! Но Грека не остановил и не дал раздробить другим. Почти все районное руководство советовало Ратушному снять председателя «Дружбы» с должности, никто не верил в этот эксперимент. Он один поверил и поддержал. А нынче против хлеборобской системы «Дружны» восстали все научные сельскохозяйственные учреждения области, да и не только области, немало районных руководителей пророчат близкий упадок «Дружбе», а у Ратушного Василь Федорович всегда находит поддержку. Так разве не на одном пастбище пасут они свои отары! «Славный человек Ратушный, невольно подумал Василь Федорович, славный и умница» Кто бы другой потерпел, что он сейчас вытворяет? Он кобенится, уязвляет секретаря, да еще в присутствии корреспондента, а Ратушный пошучивает. Вроде бы ничего не случилось. А если взорвется?
«Ну и пускай Ого-го, мне есть с чего больше взрываться, снова загорелся Грек. Славный-славный, а Звезду отнял. Мог бы и прикрыть все, затереть Или хоть рявкнуть на писак» Конечно, он, Грек, немного и сам виноват. Вчера приехал с областного семинара Безродный, секретарь парткома колхоза, и с ходу, как говорится, с налету, выпалил:
Наломали мы с тобой дров
«Мы», «мы»! прикрикнул Василь Федорович. Говори уж «ты»! Ругай. Помню, как ты упирался. Сейчас же напишу докладную в райком, что ты ни при чем.
Безродный стоял растерянный и обиженный (трудно было устоять под натиском председателя) и смотрел на него такими глазами, что Грек в конце концов смутился, махнул рукой:
Ну, «мы» Чуток наломали.
Вот это все припомнил Василь Федорович и, прибавив шагу, нагнал Ратушного в нескольких метрах от машины.
Так что вы хотели сказать, Иван Иванович?
Да уж в другой раз. Под хорошее настроение
Настроение дело такое Его почти никогда нет, рассудительно отметил Василь Федорович. А работать надо.
Тоже правда, согласился Ратушный. Надо. Я вот сам Что-то старые болячки разбередились Даже была мыслишка На какую полегче работу, а может, и на пенсию.
«Так вот почему катил на меня бочку Куница, моментально соединил это с недавним бюро райкома Грек. Дащенко-то меня недолюбливает» И ему стало стыдно за свое сегодняшнее поведение и захотелось извиниться перед Ратушным.
А вот, держась за дверцу черной «Волги», то ли медлил, то ли что-то обдумывал.
Дело долгое И хотелось бы, чтоб не мешали. А знаете, он отпустил дверцу, давайте пройдемся. На ходу лучше думается. И показал на улочку, ведущую к полю.
Степан Карпович, окликнул Василь Федорович Любку, который торчал на крыльце, отведи корреспондента к Огиенко Володе, ведь он орден получил. И не удержался, искоса глянул на Ратушного. Тот вызова не принял.
Улочка была узенькая и выводила на глухую дорогу, пролегающую меж молодым ельником и полем, ровным, будто стол. Поле дремало под снегом, уже готовое принять в себя блестящие золотистые зерна и потом вспыхнуть синим огнем льна. Грек вспомнил про Лину, это был участок ее бригады. Согласно в лад скрипели по снегу сапоги председателя и секретаря, это как-то странно объединяло их. Василю Федоровичу было особенно приятно это согласие, хотя и удивляло, что секретарь потащил его по белу снегу, и речь его к тому же напоминает старческую воркотню, а то просто жалобу. Правда, Греку и льстило, что Ратушный выбрал, чтоб поворчать, именно его:
Я, конечно, не на пасеку собрался. Ведь что у меня, да еще в таком возрасте, есть, кроме работы? Пенсионный рай! Сколько медовых слов про него сказано. Только сладко тому, кто их говорит. Это ждет каждого. А с другой стороны, начинаю бояться: а может, я та самая колода, что лежит посреди дороги? Может, чего-то уже и не схватываю? Человек я старого уклада, а каждое время имеет свои приметы и свою скорость. Нынче время быстрое.
Василь Федорович не стал уверять, какой тот незаменимый, еще сильный, мудрый и прозорливый, Ратушный ведь и не просил этого, а пробирался мыслью куда-то дальше. И Грек сказал:
Вроде даже слишком. Мчимся быстрей и быстрей, и может статься, что от нас, от человечества, ничего, кроме скорости, и не останется. Природа отмерила нам нее по нашим рукам, ногам, глазам
Правда. А потом влезли лошади на загривок Дальше сели в машину, в самолет, а машина и самолет тоже все время наращивают скорости. И это движение становится законом. Мы уже не сможем на загривок. И в холщовых портках не сможем.
Они как раз подошли к скирде, возле которой белел высокий, с острым ребром намет. Внезапно из-под скирды, разбуженный скрипом сапог, вылетел заяц, ошалело покрутил головой и припустил только борозда легла за ним, и так же неожиданно Василь Федорович заложил в рот колечком пальцы и свистнул легко и молодо, даже понравился себе. И секретарю тоже. Но тот не прервал мысли:
Никто не может точно сказать: потребности ведут человека вперед или он сам выдумывает их. Что впереди чего бежит? Но остановка смерть. Передние идут и ведут других. А кто они, передние? Может, те, кто был вчера позади? А еще бывает и такое, идет в толпе человек и все время думает: не я задний. Не оглянется, когда и последним окажется. Тогда попробуй догони!
Я тоже это говорил не раз.
Вот-вот, подхватил секретарь. Я помню Особенно то, про ракету. Как это вы?..
Оно, может, и не точно, сказал Грек. Картошка, навоз и ракеты. А все-таки. И тут та самая ступень. Надо включить новую. Новую ступень Эта уже сработалась. Грек внезапно помрачнел и добавил после долгого раздумья: Вот, опять разболтался. Мало меня на совещании и на бюро. Уже и так кое-кто обзывает фантазером. Да если бы только обзывали!
Ратушный не услышал жалобы, а может, сделал вид, что не слышит.
Именно так. Новую Вся жизнь наша как ракета. Может, это и митингово, но справедливо. И без всякого перехода спросил: Вы сколько раз перестраивались после войны?
Трижды, ответил Грек.
И вот Настало время в четвертый. И уже совсем по-иному. Новая, высшая ступень.
Какая ступень? спросил Грек.
Комплекс.
Василь Федорович глянул на секретаря: как незаметно от пенсии и пасеки подвел его Ратушный к комплексу! О комплексе он уже думал и примерялся, но издали, как к чему-то возможному, заманчивому, но не обязательному. Молоко они дают и будут давать, хотя правда, сегодня уже не тот уровень. Нету холодильных установок, большая затрата труда
Некоторое время они шли молча, их шаги резали морозный снег, эхо одним крылом ширяло в поле, другое обламывало о ветви ельника.
Капитально! крякнул Грек, не разобрать, одобрительно, нет ли.
Нужен большой комплекс, быстро, словно не давая Греку опомниться, подхватил Ратушный. Тысяч на пять Двумя флангами. По полукомплексу у вас и в Широкой Печи. Вот там и там. Фактически у вас одно поле. Вот оно. И будет одна кормовая база
С этой минуты их шаги зазвучали вразнобой. Василь Федорович даже приостановился, а когда догнал секретаря, уже не примеривался, или не хотел, или не замечал, что ступает не в лад. Он бы, может, принял слова Ратушного за шутку или за дальнюю пристрелку, но, видя позади себя на холме свои фермы и далеко на горизонте Широкую Печь, догадался, что секретарь райкома продумал все до последней детали, продумал даже эту прогулку, которая «иллюстрировала» его тезисы.
Вы хотите объединить нас с «Зарей»! Пустить с сумой! Господи боже! Да у них же долгу Сколько? бесцеремонно схватил он за рукав секретаря райкома.
Немало, вздохнул тот.
Вы точно знаете! стыдя его и возмущаясь, закричал Грек, и Ратушный потер пальцем переносицу. Миллион?
Полтора
Полтора миллиона! вопил Грек, напуганное эхо даже охало в ельнике. И все небось краткосрочные? Да какое там небось! Значит, все съели. И копейки не вложено из тех кредитов во что-нибудь капитальное. На что все это нам! Пусть живут Они живут Для себя живут
Именно так, для себя, успел втиснуться в его вопль Ратушный.
А я для кого? Для бога? У нас и так уже два филиала. Оно же вышло из моды объединение.
Тут не объединение комплекс. Общая кормовая база. У них луга, поля.
Где та база?
Да, базы еще нет, но есть базис.
Какие там поля! Вы знаете культуру ихних полей? Там, как на Маланьином огороде, всего по горсточке гречки, проса, жита, пшеницы. В бурьянах волки воют. Что, мне вылавливать их для зоопарка и этим зарабатывать? Такой комплекс сколько стоит? Пять миллионов? А у нас А что у нас
У вас четыре миллиона на счету, подсказал Ратушный.
Так долгу же у тех, кто сидит на Широкой Печи, полтора миллиона! остановился он посередь дороги.
Ратушный невольно поморщился. Потому что все-таки привык останавливаться при весомой мысли он, подчеркивая этим ее неординарность, а те, кто шел рядом, выслушивали в почтительной готовности, а тут Грек будто перебил ему дорогу.
С далеких просек вылетел злой, простудный ветер, схватил Грека за полу демисезонного пальто (не оделся потеплей, не рассчитывал на такое путешествие). Грек еще долго кричал, но и умолк как-то враз, глубоко засунул руки в карманы рыжего пальто, молча зашагал дальше. Он знал, что криком не возьмет, знал и то, что секретарь райкома свой замысел прокачал не один раз, советовался и в районе и в области и от него не отступится. Да, наверно, это выше Ратушного, хоть и зависит только от него.
Трудно мне вас агитировать Тут надо бы понять, словно сочувствуя, снова завел разговор Ратушный.
Или я такой тупица! возмутился Грек. Сам думал про комплекс. Так Печь ведь А нынче паровое отопление.
Проведите его и туда. Не вырвутся они сами Будут прозябать. А нас с вами совесть замучит.
Комплекс он впору только тогда, когда хозяйство на самом высоком уровне. А так можно вбухать гроши в стены да любоваться на них.
Правильно. У вас именно такой уровень. Высокий. Племенное, отборное стадо Расширите кормовую базу
Вы меня, Иван Иванович, в самом деле не агитируйте. Со мной покончено, сказал Грек, словно не замечая осуждающего и даже гневного взгляда Ратушного, что должно было означать: «Ничего, пережуешь, мне не такое жевать». Да и если по правде, я все-таки кое-что понимаю, и позиция моя в этом деле такая: ну нет позиции махнул он рукой. А как людей убедить? И если бы только наших. Они там к чему привыкли: тут тебе лесничество, тут тебе торфоразработки, есть где деньгу зашибить, есть куда драпануть. Тянут с земли
Вижу, знаете тамошние порядки
Лучше бы не знать. И еще одно: если уж вы меня агитируете, то небось хотите председателем на всю махину. А Куриленко куда?