Пора выходить в широкие воды Испытать себя. Он задумался, смотрел вниз, словно разглядывал носки своих ботинок. Скажи, только искренно, что бы ты хотел строить? Самая смелая твоя мечта?
Ирша бросил быстрый взгляд на Тищенко, потом на Ирину и Клаву, словно раздумывая, стоит ли сейчас говорить об этом.
Я, будь моя воля, сначала разрушил бы многое, решительно и в то же время как бы стесняясь этой своей решительности, сказал он. Смел бы поганой метлой все эти строения с кренделями, с атлантами, поддерживающими на головах балконы, и на их месте построил бы
Нет, строй на своем месте, перебил Тищенко. А те пусть стоят.
Все это старье?
Вам, молодым, хочется уничтожить чужое. Не забывай: то, что строим мы, когда-нибудь тоже устареет. Дай нам боже построить что-нибудь вроде ковнировского корпуса в Лавре. А хочется Я тебя понимаю. В твои годы тоже, бывало, как начну мечтать, как понастрою в облаках
А сейчас не мечтаете? наивничая, спросила Клава.
Тищенко уловил насмешливый оттенок, но не смутился:
Почему же? Мечтаю, как и все. Но чаще всего беспредметно. Сокрушенно покачал головой, что всегда делал, когда подтрунивал над собой, и обвел всех взглядом: глаза были светлые, хитрющие, прятались в лучиках морщинок, и твердые губы тронула легкая улыбка. У вас, Клава, я думаю, мечты куда интереснее и реальнее моих.
Однако Клава почему-то легкий тон не поддержала, сказала неожиданное:
У нас на первом этаже живет старый сапожник. Так он войдет в комнату, снимет пальто, сядет на табуретку, руки зажмет между коленями и сидит. Час сидит, два Со двора видно. О чем он думает? Тоже мечтает?
Это, наверное, такие мысли, что лучше их и не знать, вздохнул Тищенко. Мне бы вот Сергеевы годы, его мечты, его возможности
Вы еще и сами, как говорится, при добром здоровье и силе, не замедлила отозваться Клава.
Я и хочу сказал Ирша, но уже не столь уверенно. Вместо всего этого космические линии, смелые архитектурные формы.
Космические линии задумчиво сказал Тищенко. Чтобы дом как оратория? Да? Возвеличивал, поднимал. Чтобы люди, войдя туда, чувствовали свое ничтожество, хватались покаянно за голову и стремились возвыситься душой? Широкие лестницы Яблони за стеклом И голос звучит, как эхо, словно хрустальный. В глазах Василия Васильевича пробежали искорки и погасли, он сказал задумчиво и особенно проникновенно: Это хорошо. И я так мечтал смолоду.
А сейчас иначе? спросил Сергей.
И так и иначе, помолчав, ответил Василий Васильевич. Ты пройдись когда-нибудь на Подол и присмотрись к старым домам. Не окна, а щели. Бойницы. Это целая эпоха: враждебности, предательства, замкнутости душевной. Окна как бойницы Архитектура это эпоха. Вот вы изучали в институте афинскую архитектуру. Парфенон и Эрехтейон, Пропилеи Но знаете, что меня больше всего поражает у древних греков? Не их храмы и статуи, а первые строки присяги: «Я не посрамлю священного оружия и не брошу товарища, идущего в шеренге рядом со мной» Не брошу товарища
Не понимаю, какая связь, откровенно призналась Ирина.
А такая: потомков не удивишь помпезностью. Да и не в этом суть Мы должны строить дома, которые свидетельствовали бы, что мы были добрыми, любили и уважали человеческий род, друг друга, заботились о всех. О луче света для каждого. Понимаешь? Пусть станет целью для архитектора до конца дней его свет для каждого человека! Жильем у нас пока еще обеспечены далеко не все. А ведь необходимо еще дать людям и гармонию и красоту. Архитектура вобрала в себя многовековой опыт. Она еще и история
Луч света Так можно растащить само солнце по коммунальным квартирам. Полезно, выгодно, удобно Это был вызов, но робкий, хотя и тонко рассчитанный.
Попросту необходимо. И электростанции тоже должны быть красивыми. Здесь ты оказался на высоте.
О чем вы, Василий Васильевич? спросил Сергей. Глаза его смотрели напряженно, он сжал красиво очерченные губы.
Одобрили твой проект тепловой станции для Кремянного.
Сергей не мог скрыть радости. И было видно, что эта его радость доставляет удовольствие Тищенко.
Правда? Ух, прямо в жар бросило! Ирша вышел из-за стола, крепко потер руки.
Да, проект хороший, хотя это еще и не космические линии. Зато просто, удобно. Прекрасная композиция. Тебе удалось соединить две тенденции. Он жестко потер подбородок и добавил уже другим тоном: С тебя магарыч.
Сергей покраснел, растерялся, взглянул на Тищенко с недоверием, но тот смотрел серьезно, и тогда Ирша отозвался с готовностью:
Где и когда?
Тищенко смеялся громко и долго, пока на глазах не выступили слезы. От его раскатистого смеха, казалось, дрожали стекла в окнах, кто-то с любопытством заглянул из коридора.
Ну, насмешил! Я в шутку, а ты серьезно, сказал Василий Васильевич, остывая от смеха. Нет, пить пока не будем. Тем более что ты сам не пьешь. И правильно делаешь. Вот что я тебе скажу: будь таким во всем. Дома, они все поначалу чистые. Создавай их чистыми руками.
Он помолчал, снова прошелся из угла в угол, остановился напротив Ирши. Подняв голову, взглянул в окно, на зеленые, еще не позолоченные осенью верхушки молодых тополей.
Архитектору не позавидуешь. Его творческая судьба сурова. Люди каждый день проходят мимо архитектурных шедевров и не знают, кто их создал. Сколько людей процеживает за сутки вокзал? Сидят в залах, идут через переходы, туннели, и никто не задумается, что каждую линию здесь провела творческая рука, рассчитала, направила тысячи, миллионы еще невидимых пассажиров в нужных направлениях. Спроси, кто построил университет, оперный театр, скажет ли хоть один из тысячи? Каждый художник ставит в углу своей картины фамилию, фамилии писателей печатаются на обложках книг, их знают. А мы неизвестны. Приготовься и к этому. А также к тому, что тебе сполна перепадет на комиссиях, советах, собраниях, потому что всем кажется, что они разбираются в архитектуре и видят ты строишь не так, как надо.
Я ко всему готов, сказал Сергей. Но я знал о Беретти и Вербицком еще до института.
Тищенко смотрел на Иршу, и снова было видно, что ему нравится в Сергее все молодость, откровенность, упорство, он сам «открыл» его и теперь любовался им как своим произведением. Ему хотелось передать этому доброму, душевному парню, да еще и земляку к тому же, свой опыт, накопленные за долгие годы знания, свой образ мышления, он не думал о том, что из Сергея выйдет, оценит ли он когда-нибудь его поддержку или не оценит, отблагодарит или не отблагодарит, возможно, где-то в глубине сознания происходила борьба: каждый учитель надеется, что ученик пойдет дальше своего учителя, но и боится этого. Тищенко не боялся. Он защищал в Ирше свою школу, свое направление, потому что всегда был нацелен на новую идею. Кроме того, ему казалось, что он видит в Сергее свою молодость. Он прежде тоже рвался ввысь и работал без роздыха. И громил все старье традиции, предрассудки, тогда ему казалось: стоит человеку освободиться от груза прошлого, как он станет чистым и добрым, неспособным обрасти вновь приобретенной скверной. Существуют прекрасные книги. Необходимо единственное их читать. Воскресенье, казалось ему тогда, и отведено для чтения книг, исполненных высокого смысла, он был убежден, что вот-вот настанет время, когда в праздничные дни люди не будут пить водку, а станут читать прекрасные стихи и от этого сами станут прекрасными. В присутствии Сергея он не решался высмеять свои прежние, наивные верования.
Не такой уж он, Василий Васильевич, и святоша, как вы думаете, вмешалась Клава. Она говорила будто бы серьезно, но в глазах ее вспыхивало озорство. Где нужно, он умеет
А где нужно? не уловил иронии в Клавиных словах Тищенко.
Скажем, по женской линии. Это опытный сердцеед и обольститель. Только что поведал нам с Ириной такую историю Раскрылся. Она метнула острый взгляд на Иршу.
За обедом расскажете. Куда сегодня подадимся обедать? В «Звездочку»? Пойдем с нами, Клава?
Спасибо, сказала она, но как-то так, что было не понять, пойдет или нет.
Сначала, когда Ирина и Клава только начали работать в одном отделе, они обедали вместе. Заваривали чай, выкладывали на стол свертки с едой. И как-то так выходило, что обед Клавы был скромнее, но вкуснее: картошка, пироги, вареники. Ирина, чтобы не отстать от подруги, стала приносить икру, консервы, конфеты. С одной стороны, она стыдилась своего достатка, с другой не хотела оставаться в долгу перед подругой. В кафе тоже почти всегда платил Тищенко, и Клава перестала ходить с ними.
Тищенко молча разглядывал ее чертежи. Быстрым движением взял карандаш, положил на ватман несколько штрихов.
Я эту стену перенес бы сюда, сказал он. Тогда вся сантехника разместится здесь. И не потребуется дополнительных отводов для вентиляции.
Боже мой, как просто! удивилась Клава. А я думала, думала
Все думаем. Я споткнулся позавчера, признался он. И тоже ничего не придумал. Ходил, а в голове засело, о другом думать мешало. И только сейчас Так что это не экспромт. Экспромт тогда хорош, когда над ним неделю помучаешься. Он положил карандаш и оглянулся. Пойдем, Сергей, познакомишься с выводами комиссии, там немного изменили техническую задачу
Действительно оригинальное решение, не отрывая взгляда от чертежей, сказала Клава, когда они оба вышли. Нет, Ирка, шеф у нас гениальный.
Ирина пристально посмотрела на нее.
Подхалимов, по-моему, и без тебя хватает.
А я и не думаю льстить. Вверх я не лезу, так что подлизываться мне нужды нет. А когда смотрю на твоего благоверного, то думаю, что, может, только он один здесь по призванию, не за зарплату.
Он просто делается больным, если у него чего-то не получается, не додумает до конца. Его ли это работа, чужая ли, а уж раз втравился в нее, то доберется до сути. Только мне иногда кажется, что как раз за это-то он и поплатится. Не все любят, чтобы добирались до сути.
Не преувеличивай.
Боюсь, что преуменьшаю.
Какое-то время работали молча, каждая думала о своем.
Мда-а, пошел Сергей в гору, как-то невыразительно сказала Клава.
Ирине послышались в ее словах не то зависть, не то сомнение, и она встала на защиту:
Разве он не заслужил?
Заслужил. Хотя Таких проектов навалом в этих шкафах, да и в тех, что стоят в коридоре на третьем И в подвале.
Не таких. Ты видела его проект?
Разве я говорю, что плохой? Не в этом дело, сама знаешь. Поддержка есть у парня вот что важно. Земляка-шефа. А прежде всего твоя.
Ирина отложила резинку, которую держала двумя пальцами, посмотрела на Клаву удивленными глазами: большие, темно-карие, они сейчас около зрачков посветлели, словно в них брызнули зеленой краски, и выражали такое изумление, будто бы Клава пришла в краденом или собиралась что-то украсть.
Моя?!
А то чья же, спокойно возразила Клава. Тищенко же сказал: прожужжала все уши.
Он знаешь, какой-то не похожий на других. Скромный, стеснительный, вежливый. Всем помогает Разве не так?
Клава подняла голову, молча посмотрела на Ирину. С ее лица исчезло выражение ироничности, теперь оно стало серьезным, постарело.
Пожалуй, правда, сказала она. Хотя иногда мне кажется, что его скромность как модный галстук. Напоказ. Она мгновение помолчала, махнула рукой, как бы отказываясь от своих слов. Да что там говорить Каждый человек должен иметь свою ширму.
Ты что? Ирина испугалась. У Сергея ширма? У него такие чистые и ясные глаза.
Просто ты истосковалась по нему.
Ирина вспыхнула и сняла очки. Без очков лицо стало открытым, незащищенным, вдруг ясно обозначились горевшие румянцем щеки, глаза наполнились обидой.
Ты чего? пожала плечами Клава. Я же не говорю, что в этом есть что-то дурное. Кто же и поддержит, если не свой человек. Она с хитрецой посмотрела на Ирину и добавила, будто размышляя: Свой и утопит в тихом местечке. Но может и показать брод.
Ирина вышла на середину комнаты, губы ее дрожали, глаза затуманил гнев.
Кто это «свой»? На что ты намекаешь?
Глупая ты, Ирина, неожиданно просто, словно одним махом отбросив в сторону все прежде сказанное, молвила Клава. Глаза ее снова стали серьезными. А тебе не кажется, что ты влюбилась в него?
Ирина как стояла посередине комнаты, так и замерла, будто сраженная громом. Но попыталась защититься улыбкой. Клавины намеки давно смущали ее душу, однако она не принимала их всерьез: в первый раз, что ли, Клава поддевает своими шуточками. Но сейчас глаза Клавы говорили, что она не шутит.
Я влюбилась в Сергея? Надо же придумать такое
А страх холодным туманом заползал в душу. Ирина защищалась, возражала горячо, с горькой обидой, но в груди, под самым сердцем, тонко и щемяще дрожала какая-то жилка, и от этого радостное тепло разливалось по всему телу. Она даже помыслить не могла, что было бы, случись такое на самом деле.
У меня доказательств хватит на десятерых влюбленных, уверенно, с некоторой долей жестокой удовлетворенности сказала Клава.
Разговаривали две женщины, две сотрудницы, но сегодня они не понимали друг друга, чего не бывало прежде. Клава относилась к Ирине с чувством превосходства, но одновременно и с некоторой долей зависти к ее молодости, наивности и устроенности в жизни. Может, где-то в глубине души она хотела разрушить кажущееся ей благополучие, как частенько хотят того люди с нелегкой судьбой, хотят, чтобы и те, другие, чья жизнь сложилась более счастливо, сравнялись с ними. Однако врожденная доброта Клавы не позволяла ей опуститься до подобного.
Так вот Во-первых, ты лучше стала одеваться. Белые сапожки на каблучке, которые привез тебе Василий Они же неудобные, а ты носишь.
Все сейчас стали лучше одеваться, а этот каблук скоро выйдет из моды.
Ты шла, и половина Киева смотрела на твои ноги, на этот раз с откровенной завистью сказала Клава. Во-вторых, ты стала ходить на фильмы о любви.
А ты видела фильмы, где не было бы любви?
Тебе стали нравиться двусмысленные шутки Рубана, а прежде ты их терпеть не могла. А потом, эти разговоры о Сергее
Он же наш коллега. К тому же и начальник.
Тогда почему не говоришь о Басе? ехидно уколола Клава.
Скажешь тоже Бас!
Впрочем, какое мне дело. Клава посмотрела Ирине в лицо, отметила ее растерянность, смущение и безуспешную попытку скрыть смущение и сказала: Не мне вас судить. И снова как-то по-особому решительно и в то же время легкомысленно тряхнула кудрявыми, коротко подстриженными волосами. Если откровенно, то такого парня грех не совратить.
О чем ты говоришь, подумай! с болью и желанием устыдить подругу выкрикнула Ирина.
О том самом. Я любила один раз. Без памяти. А когда он пришел ко мне, испугалась. Еще начала и высмеивать его. А он женился на моей сестре. Родной. Представляешь? Она вздохнула. Э, да что там говорить И у сестры жизнь не сложилась, и я уже дважды побывала замужем.
А почему не вернула его?
Разве можно вернуть? Это ведь как новые шнурки к старым ботинкам. Перегорело все. Она подняла голову. Откуда тебе понять? Ты живешь за мужем, словно за синей горой.
Почему за синей горой? удивилась Ирина.
Я и сама не знаю, призналась Клава. Я вижу, что и Сергей к тебе неравнодушен. У меня на эти вещи глаз наметанный.
Ирина чувствовала себя так, будто стоит посредине моста над черной пропастью, мост шатается, трещит, и спасения нет. Вот так зажмуриться и вниз головой В виски ударила кровь, но тут же в мыслях, будто в покрытом седыми тучами небе, открылась чистая синева, проступило лицо Василия, доброе, улыбающееся, ей почудилось, что он все еще стоит за дверью, и она сказала:
Я люблю мужа.
Клава шагнула к ней, стала лицом к лицу, как на допросе, спросила сурово, с неприязнью, хотя сама не знала, по какому праву.
Ты уверена? Глаза ее холодно, иронически посматривали на Ирину, и та под ее взглядом вновь вспыхнула, ей не хватило воздуха, сбилось дыхание, и она вдохнула открытым ртом, беспомощно махнула рукой, но тут же нашла точку опоры:
И он любит меня! Очень. Все эти годы! Я тогда была еще девчонкой Любила и не любила. Больше дразнила. Подсмеивалась. Еще в девятом классе училась, не умела толком решить задачку с двумя поездами. А в этом разобралась сразу увидела, как он теряется от моего взгляда и ловит этот взгляд. А когда ушел от нас, места себе не находила. У меня будто отняли что-то дорогое
Игрушку отняли, сказала Клава.
Глупости, при чем тут игрушка? А он, когда узнал от мамы, прибежал и стряс меня прямо с вишни: я вишню обирала. Хотя и тогда долго не признавался. А потом, когда признался, это было как безумие И так по сей день.