Молодая И очень красивая, правда, Азиз? язвительно перебила его Лола-хон. Не работала никогда, лицо нежное, руки нежные
Я не видел ее лица, раздраженно бросил Азиз.
Ай, Азиз Зачем твое сердце кипит? Ты не видел, я видела. Ты веришь ей?
А почему ей не верить? Сестра Шафи, а Шафи все-таки наш человек. Я хочу совсем советской женщиной ее сделать, чтоб паранджу сняла и работать пошла.
Другим местом она работать пойдет!
Азиз, внезапно осатанев, резко схватил за руки Лола-хон, хотел изругать ее, но Лола-хон, не отдергивая рук, откинула голову назад и сказала со спокойной издевкой:
Ты словно бык, Азиз. Обиделся, как за жену.
Азиз отпустил ее руки, встал бледный от злобы и сказал сухо:
Когда она про тебя на собрании так же сказала, у тебя кровь зажглась, а сама Ничего ты не понимаешь Напрасно на мое сердце смотришь. Смотри лучше на комсомольский значок
Будешь с Озодой вечера проводить потеряешь значок! презрительно кинула Лола-хон.
Уронив чужим и надменным тоном: «Глупый разговор, не хочу слушать. Пойду», Азиз резко повернулся и, не оглядываясь, зашагал к поблескивающим в лунном свете воротам.
Лола-хон крикнула ему вслед:
Ссориться с тобой не хочу! Как друг я тебе сказала. Один будешь подумай. Тогда приходи ко мне.
Но, уже не слушая ее, Азиз хлопнул створкой ворот и вышел в тусклую пустошь узкого переулка.
Глава девятая«SARDORI SIJOSI ŞABAI»
Винников устало глядит в окно. Перед ним на столе огромный отчет в Наркомзем о работе машинно-тракторной станции. В склеенных и сложенных гармоникою листах сводки с сотнями построенных колонками цифр. Чтоб составить этот отчет, Винникову пришлось на целый месяц забыть свои размеренные привычки и просиживать в конторе долгие вечера, иногда даже ночи. Винников был доволен собою над этим отчетом он поработал немало, и Наркомзем наконец перестанет забрасывать его требовательными торопящими телеграммами. Месяц назад Винникову казалось, что никогда не найдет он времени для этой работы. Но все вокруг торопились, все подгоняли друг друга, все забывали о своей личной жизни, и Винников не хотел быть бельмом на глазу в районе, чтоб его упрекали в казенщине и формальном отношении к труду. Переломив себя, он засел за отчет. Он был человеком аккуратным и пунктуальным и, опасаясь, что бухгалтер и счетоводы станции могут наделать ошибок, сам проверял, подсчитывал, сводил воедино все цифры, щелкал на счетах, вычислял процентные показатели и наконец свел их в этот подробный отчет. Но если он и был доволен собой, то выводы, которые Наркомзем, несомненно, сделает из отчета, не окажутся слишком приятными. Прошлогодний план не был выполнен. Винников приводил в отчете длинный список объективных причин, но захочет ли их учесть Наркомзем? От прошлого года осталась большая задолженность. Стоило ли потратить столько труда, чтоб вывести цифры, невыгодные для того, чья подпись будет красоваться под ними?
Нет, конечно, не от чего быть довольным собой. Винников смотрит в окно. Он устал. Осталось только раскрыть отчет на последней странице и аккуратно вывести свою подпись. Но Винников медлит.
За окном широкая гладь шоссе. Напротив маленький дом в саду, крыльцо, вывеска над крыльцом «Румдаринская районная аптека». В окне желтые бутылки и уродливые крылья на плакате, рекламирующем какую-то минеральную воду. По ассоциации Винников вспоминает Кавказ. Да, санатории, дома отдыха, чисто подметенный парк, праздные люди. Целыми днями они не делают ничего. Их обслуживают, их кормят, их развлекают Им никуда не надо спешить, никто ничего с них не спросит Они приехали из Москвы, из Киева, из Ленинграда Мысль Винникова блуждает по тенистым аллеям санаторного парка, останавливается на раковине гремящего румбою джаза, на белых фигурах танцующих в лунном сумраке.
Два ишака, завьюченные соломой, проплывают мимо крыльца. Винников снова видит плакат и желтые банки и, заложив на затылок ладони, томительно потягиваясь, роняет:
Какая все-таки глушь!
За окном на шоссе возникает группа людей. Они приближаются. Винников безразлично глядит на них. Шесть человек в полосатых халатах сопровождают седьмого. Он в серых отутюженных брюках, в белой косоворотке, аккуратно подобранной тоненьким пояском. Он на голову выше их всех. Его походка нетороплива, уверенна, тяжела. Винников узнает Баймутдинова. Его спутники в халатах почтительно идут чуть-чуть позади, и он что-то говорит, не поворачивая к ним головы. Поравнявшись с окном, он сворачивает к крыльцу МТС, и его спутники, семеня ногами, поспешают за ним.
Неужели ко мне?
Винников сдвигает отчет на край своего стола и приподнимается, здороваясь с вступившим в комнату Баймутдиновым. Люди в халатах вваливаются за ним в кабинет и останавливаются гурьбой у стола.
Вот, товарищ Винников, к тебе мы по делу пришли, спокойно говорит Баймутдинов, усаживаясь на хилый скрипнувший стул. Разговаривать будем.
Пожалуйста, товарищ Баймутдинов Чем могу быть полезен?
Вот раисы колхозов. Ко мне пришли в исполком, говорят с МТС договоры хотим заключить. Это, товарищ Винников, дело срочное. Ну, я решил им помочь, сам к тебе с ними пришел. Ты немножко затянул это дело, надо кончать сейчас.
Хурама сейчас нет. Он уехал в Хунук. Он просил меня согласовать с ним это дело.
Товарищ Винников! На что нам Хурам? Люди издалека пришли, бросили работу, неужели с пустыми руками уйдут? Кто директор МТС Хурам или ты? Или у вас в МТС уже перемены такие, что директор даже договоров заключать не может?
Не в этом дело, обиделся Винников. Я, конечно, могу заключить и сейчас, но я же говорю, что привык с Хурамом согласованно действовать.
Какая же тут несогласованность может быть?.. Твои тракторы в колхозы работать пойдут?
Пойдут, конечно. Уже и сейчас работают.
Деньги тебе нужны?
А вы разве можете сразу авансы дать?
Баймутдинов перевел вопрос раисам. Те зашептались.
Они говорят деньги есть. Только договоры подпишешь, сразу переведут.
А какие это колхозы?
Баймутдинов перебрал глазами раисов:
«Зарзамин», «Оббиор», «Ляк-Танга», «Грамота»
Винников вынул из ящика список колхозов. Внимательно его перечитал.
У меня тут намечено в первую голову с другими колхозами договориться.
С какими?
Вот «Чор-Чирак» «Учкамчин»
Ну, это что́ за колхозы. У них и денег, наверно, нет, никогда плана не выполняли.
Верно, нерешительно согласился Винников. Они с прошлого года не расплатились с МТС.
Видишь, товарищ Винников. Разве твоя МТС благотворительная организация? А эти колхозы вперед тебе деньги дают. Что же ты, против своего хозрасчета пойдешь? А потом будешь кричать на весь район: задолженность у МТС, никто мне денег не платит, на зарплату взять негде
Винников соображал. Рассуждения Баймутдинова показались ему вполне убедительными. Не все ли равно, с какими колхозами заключить договоры в первую очередь? Не лучше ли выбрать платежеспособные?
Ты, товарищ Баймутдинов, пожалуй, прав Только лучше давай подождем возвращения Хурама. Он, наверное, завтра приедет.
Баймутдинов возмутился:
Ты, товарищ Винников, меня извини, но это называется бюрократизм. В чем дело? Раз сам согласен со мной, для чего откладывать? Живые люди пришли, а ты издеваться над ними будешь? Твой Хурам, предположим, через неделю приедет, что же им неделю и ждать? Мне вот нужды в этом нет, они по ошибке сначала пришли ко мне, и то я от своих дел оторвался, сам сюда их привел, потому что тебя они мало знают, просили меня помочь. Стыдно тебе, товарищ Винников, и так уже все говорят о твоем бездушном отношении к людям
Винников нервно теребил подбородок.
Ну, хорошо Бездушном стыдно Да не кричи ты, какое тут отношение А меня раздергивать на четыре стороны можно? Ладно уж, давай заключать; скажи им, что́ они навалились на стол? Пусть отойдут, а потом подходят по очереди.
Баймутдинов сказал что-то раисам, они, улыбаясь, отошли от стола.
Хурам расстался с Арефьевым на полдороге. Арефьев спешил в Румдару, Хурам хотел провести остаток дня в Оббиоре. Хурам не застал раиса, который, по словам жителей, зачем-то уехал в Румдару накануне. Собрав актив, Хурам подробно узнал все дела кишлака. Кишлак был богат инвентарем и скотом и хорошо подготовился к севу. Жители, несомненно, умели работать, но верным чутьем Хурам угадал, что в кишлаке еще очень сильны религиозные предрассудки, и молодежь побаивается своих стариков, и вражда оббиорцев с хунукцами, очевидно, подогревается чьей-то искусной рукой. Старики разговаривали с Хурамом заискивающе и льстиво, уверяли, что в их кишлаке все обстоит превосходно, но кое-кто из молодежи намекнул Хураму на чересчур добрососедские отношения раиса с родовичами.
Выезжая под вечер из кишлака, Хурам решил направить сюда на недельку Шукалова или Уруна Ирматова, чтоб они досконально во всем разобрались.
Хурам возвращался один. Он не спешил, зная, что так или иначе приедет в Румдару до рассвета. Ритмично покачивая его, лошадь шла неторопливой киргизской юргой. В неугомонном уме Хурама сами собой систематизировались разрозненные впечатления от кишлака. Хурам анализировал их, сопоставлял, комбинировал, тщательно вспоминая каждую заслуживающую внимания мелочь. Все решив, ответив себе на все вопросы, Хурам вдруг нечаянно заметил, что ночь хороша и тепла, что темные деревья, мимо которых он медленно проезжает, шуршат спокойной листвой, что вода в арыках журчит певуче и монотонно. В таком одиночестве, редком и полном, можно было совсем ни о чем не думать. Хурам заложил повод за выступ передней луки своего седла, подбоченился и, ощущая ладонями ритмическое колыхание своих бедер, незаметно для себя вполголоса запел полузабытую шугнанскую песенку:
Имруз дигарам бафироки гу шоме шуд
Лошадь шевельнула ушами, но, очевидно, поняв, что голос ее беспечного всадника к ней не относится, снова поставила их торчком и сосредоточила свое внимание на мелких камешках, темневших на светлеющей полосе дороги.
Гюль дастани умэйд длям бей нэзоми шуд
Почувствовав, что всадник совершенно не следит за ее поведением, лошадь скосила путь и затрусила по краю дороги. Ее давно уже привлекали запахи трав, темнеющих по обочинам.
Ну, ну, вдруг схватился Хурам за отпущенный повод, отрывая лошадь от соблазнившего ее пучка придорожной травы.
Лошадь, с озорством мотнув головой, все же успела вырвать сочный, раздразнивший ее обоняние пук тонких травинок и пошла дальше, с похрустыванием жуя его на ходу. Хурам снова отпустил повод.
Киичья козочка на горной тропе,
Ружьецо заряжено, и я попадаю в печень
А ну тебя, в самом деле, внезапно выругался Хурам, снова хватаясь за повод. Вот дрянная тварь, словно тебя не кормили!
Лошадь хитро перебрала ушами, и Хурам сам себе рассмеялся, но петь уже больше не стал. Он подумал, что в тракторных мастерских в этот час, наверно, идет работа. Лицо механизатора в темных очках склонено над застывшей молнией автогена, с шипеньем сминающей металл. Механизатор прикрывает ладонью лицо от стремительных, фонтаном летящих искр. Едким запахом горелого масла, керосиновой вонью насыщен воздух, которым он дышит сейчас Хурам полной грудью вдохнул чистейшую свежесть ночного воздуха, оглянулся по сторонам на сгустившиеся ветви деревьев, задумчиво взглянул на высокие звезды и, прищурив глаза, перевел их на приникшую к пространствам долины темь, в которой угадывались ряды ровных, направленных под прямым углом к дороге борозд. Темная земля представилась Хураму бескрайним черным листом гофрированного железа. Жизни в ней еще не было. Но Хурам знал, что через несколько дней скрытая жизнь ляжет в борозды семенами, и все пойдет своим чередом. В затеянной воображением Хурама игре возникли тесные ряды сомкнутых, опушенных завязями кустов. Упругие стебли склонились на легком ветру. От узлов стеблей растопырились безлиственные ростовые ветви. Из других узлов, пересекая ростовые, как реи, одна над другой выдвинулись и закачались тяжелые симподиальные ветви. На каждой из них повисли цветистые, похожие на удлиненные пушечные ядра коробочки. Широкие трехконечные листья задрожали над коробочками, закрыли солнце, бросили на влажную землю прохладную тень. Каждая доля листа была лодочкообразной, листья походили на кожистую перепонку летучих мышей чуть просвечивали, и красноватые их прожилки вырисовывались тоненькими скелетами. Потом под листьями набухли бутоны и быстро, как у старинного фокусника, раскрылись желтоватые бледные пятилепестковые цветы. Но каждый цветок, едва успев раскрыться, краснел, затем приобретал фиолетовый цвет увяданья, сворачивался в трубочку и тут же, отсохнув, с тихим шелестом падал. А когда все цветы облетели, начали краснеть пушечные ядра зеленых коробочек. Покраснев, они стали растрескиваться с одного конца на четыре створки, и из раскрывшихся створок медленно поползли густые волокнистые облака. Толпясь, соприкасаясь друг с другом, они быстро заволокли весь мир, за ними вовсе исчезли листья и ветви, и самое небо и тут Хурам поймал себя на созерцании облаков, наползающих на звездное небо от горизонта, и подумал, что до Румдары еще далеко и надо поторопиться, как бы не пошел дождь.
Набрал рукой повод, энергично навалился на стремена и, хлестнув камчой свою лошадь, перешел на крупную широкую рысь.
А утром, проснувшись в своей комнате в Румдаре и выйдя в сад, Хурам как-то сразу почувствовал широко нахлынувшую весну. Весна в самом деле была в полном разгаре. До сих пор она незаметно подбиралась к Румдаре из нижних долин, по пути в высокие горы. Ночи все реже потрескивали легкими заморозками, а в последнее время стали теплыми и благоуханными. В них уже предчувствовалась летняя духота. В нижних долинах соседних районов уже отцвела акация, уже растрескивалась от полдневного жара земля. В горах, которые виднелись из Румдары, все выше и выше поднималась линия снега. Облачные туманы отступали от ледников, ледники, тая, занимались голубым блеском. Хурам размышлял о том, что в диких памирских трущобах, где счет времени ведется по частям тела, по которым неуклонно поднимается солнце, дехкане уже давно справили праздник «хир-пи-чор», что значит: «солнце на мужчине», и в дни праздника играли в поло на лошадях, красили яйца, азартничали в козлодранье. А теперь отмечают зарубками на столбах, как солнце постепенно переходит с колена на бедро, с бедра на живот, с живота на грудь, на три дня останавливается на сердце, и точно так же, как сердце дает жизнь всему организму, так и эти три дня становятся решающими перед севом.
Эти дни были решающими и в Румдаре, но отмечались они не «солнцем на сердце», а качеством пахоты, готовностью инвентаря, успешностью ремонта тракторов в мастерской МТС, вниманием дехкан к распоряжениям политотдела.
Вернувшись в Румдару, Хурам сразу погрузился в дела и не заметил, как прошел день и как все следующие за ним дни и ночи слились в сплошное рабочее время. Все дехкане теперь хорошо знали маленький белый дом в саду у шоссе, против райкома. Без стеснения, привязав лошадей к дереву, входили они в этот дом и без доклада, без стука открывали дверь, на которой было написано: «Sardori Sijosi Şabai», чтоб потолковать по душам со спокойным, тихим и насмешливым человеком, который умел вникать в каждую мелочь их бытия, который был всегда справедлив и благожелателен и о котором по кишлакам уже было сложено несколько песен.
И напрасно было бы говорить дехканам, что половина их жалоб, дел и забот не имеет никакого отношения к политотделу, что им следовало бы обратиться в другой отдел МТС, в амбулаторию, в суд, в райзо, в исполком. Они отвечали: «Нет мы пришли к тебе, товарищ Хурам, твой разговор правильный и короткий, мы знаем тебя, а в других местах длинные разговоры» И Хурам укоризненно цокал языком, безропотно выслушивал всех и работал за все румдаринские учреждения И по-прежнему посылал в кишлаки своих помощников. И ездил по кишлакам сам, всех раисов, всех комсомольцев уже помнил в лицо, и многие женщины, беседуя с ним о своих отцах и мужьях, уже робко приоткрывали свою паранджу, зная, что этому человеку не стыдно и не страшно показать свое скрываемое от посторонних лицо.
Хурам и сам не заметил, как случилось, что его вдруг узнали все. Говорил с одним, говорил с другим, с сотнями дехкан говорил о самых маленьких их делах, и дехкане расставались с ним удовлетворенные, успокоенные и позже почтительно здоровались с ним на улицах и на базарах, на пыльных пустырях и среди тополей. Он знал только, что никто другой из румдаринских работников не бывает так часто на людях, не проводит целые дни в кишлаках, не ночует на террасе первого попавшегося дехканского дома, где застала его темнота, не просит никогда у дехканина ничего ни еды, ни подушки, ни одеяла, ни лошади. Во многих колхозах сев уже начался, и Хураму хотелось не пропустить ни одного поля, на котором зарождалась жизнь нового хлопка. Случалось, по нескольку дней никто в Румдаре, кроме ближайших помощников, не знал, куда запропастился Хурам, в какой кишлак он уехал, почему ему не сидится в конторе, как всем прочим ответственным работникам Румдары. Но Хурам, всегда неожиданно, появлялся именно там, где был в данную минуту всего нужнее. Спокойный, неторопливый, он как бы мимоходом, ленивой походкой подходил к дехканам; присаживался на порог, на край террасы, на борозду, на оглоблю арбы; казалось, вовсе невнимательно слушал, о чем идет разговор, и вступал в него между прочим, будто разговор и вовсе не интересен ему, а так вот, просто, услышал и пришла ему в голову мысль. Но дехкане уже знали, что к каждому слову этого человека стоит прислушиваться, и окружали его, и сосредоточенно внимали ему, и спрашивали его совета даже по самым маленьким, личным, домашним делам.