И все-таки об этом узнали мужья. И две женщины были побиты мужьями. И одна из них, скрыв побои от Лола-хон, заявила ей, что больше работать не станет, потому что такая работа для нее тяжела. А другой женщиной была Бегимэ, и она прибежала с жалобой к Лола-хон. И Лола-хон, темная от гнева, пришла к ее пьяному мужу.
Ты собака, подбоченившись, сказала она. Для тебя не кончились ханские времена Если ты еще раз коснешься рукой Бегимэ, ты попадешь в тюрьму.
Ах ты поднялся на нее, покраснев от ярости, муж Бегимэ. Как смеешь ты, отродье, так со мной говорить?
Но Лола-хон изловчилась, схватила его за шиворот и трижды со всей силы хлестнула его по щекам ладонью. Он зарычал, но Лола-хон была сильнее его.
Вот тебе за жену Вот тебе за жену! Это тебе от меня, от женщины, от Лола-хон, отшвырнула его от себя и гордо направилась в сторону.
Бегимэ побежала за ней в слезах:
Что ты сделала, Лола-хон? Теперь он убьет меня.
Убьет тебя? Нет, насмешливо процедила Лола-хон. Я знаю его, он слишком труслив А если боишься иди жить ко мне, мне веселее будет с тобой.
И Бегимэ в тот вечер перешла в дом к Лола-хон. Но уже утром, протрезвев, муж явился к Лола-хон просить, чтоб она отпустила к нему Бегимэ:
Видит бог, Лола-хон Ты сильнее мужчины, и я прощаю тебе обиду. Я не трону больше мою Бегимэ.
Иди, если хочешь, сказала Лола-хон Бегимэ. Но каждый день напоминай ему обо мне. Пусть только попробует свою власть, собака
Женщины, уже не стесняясь, проходили по кишлаку с лопатами через плечо и спокойно выдерживали насмешки мужчин. Еще пять женщин примкнули к работающим.
Мужчины кишлака Лицо Света начали понимать, что власть их окончена. «Это дьявол, не человек, говорили они друг другу о Лола-хон. Вот выбрали на свою голову» Но другие мужчины посмеивались и утверждали, что хоть Лола-хон и женщина, но она настоящая власть.
Азиз старался не показываться на глаза Лола-хон. Несколько комсомольцев, из тех, кто работал прежде, пришли к бугру заявить, что раз они начинали рыть этот канал, то Лола-хон нехорошо делает, не приглашая их теперь продолжать работу.
А раньше где были вы? насмешливо возразила им Лола-хон. Идите к своему Азизу, пусть даст вам другую работу, вы только с невестами своими умеете шляться по вечерам.
Абдуллоджон обиженно заспорил, но женщины стали смеяться над ними, а Бегимэ воскликнула:
Ай, если вам хочется денег, мы каждому из вас подарим по трудодню.
И комсомольцы ушли оскорбленные и долго искали Азиза, но нигде его не нашли. А утром на следующий день пришли к нему в сельсовет.
Не знаю, как теперь быть, заговорил смущенный Азиз. Лола-хон колхозный раис. Упрямая очень, спорить с ней трудно.
А ты секретарь сельсовета. Должен ей приказать. Как это так, она против комсомола идет?
И Азиз решился пойти к Лола-хон. Она работала в поле, встретила Азиза холодно, молча выслушала его.
Не будем ссориться, Лола-хон, заключил Азиз. Я, правда, был виноват. Ты кандидат партии, комсомольцы к тебе пришли Нехорошо получается.
А ты тоже будешь работать? вызывающе спросила его Лола-хон.
Я?.. Да, я Азиз замялся. Я послезавтра приду Сейчас два вечера заняты.
Лола-хон подозрительно взглянула ему в глаза, и Азиз потупился.
Ладно, пусть приходят, сказала Лола-хон. Я пущу их с другой стороны бугра. Посмотрим, кто раньше до середины дойдет.
Азиз сообщил приятелям, что теперь им придется работать крепко: Лола-хон предлагает им рыть траншею с другой стороны.
Пусть, самоуверенно произнес Абдуллоджон. Посмотрим, кто над кем посмеется!
Вечером Азиз решил было пойти со всеми к бугру. Но неожиданно для себя оказался на улице у кооператива. Постоял в нерешительности, борясь с охватившим его желанием, оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, юркнул в калитку.
Азиз не знал толком, что такое любовь, до сих пор он никогда не задумывался об этом. К комсомолкам, к тем дехканкам, лица которых были открыты, он относился с панибратскою дружественностью, они были товарищами его по работе, он всегда старательно подчеркивал свое уважение и физическое безразличие к ним. Такому отношению научила его Лола-хон. К ней самой он относился почтительно и почему-то даже побаивался ее. Женщин старого мусульманского мира, носивших паранджу и до сих пор не сбросивших тяжелой опеки родственников, он по наивности своей презирал. Он не представлял себе, как разговаривать с ними, и, когда они проскальзывали мимо него, как черные привидения, он сторонился их как чего-то непонятного и враждебного.
Сестра Шафи, Озода, до сих пор была одним из таких привидений. Но после встречи с ней в доме Шафи, после того, как он впервые увидел ее запретное лицо, он уже не мог избавиться от мыслей о ней.
На следующий день после этой встречи он принес Шафи деньги за гвозди. Он мог бы принести их в кооператив и тогда не увидел бы Озоды. Но он пришел к Шафи в тот час, когда кооператив обычно уже бывал закрыт, и ему пришлось зайти в жилище Шафи. Азиз не хотел сознаться себе в преднамеренности. Шафи встретил его еще приветливей, чем накануне, опять уговорил его угоститься чаем и среди разговора вдруг встал и, объяснив, что обязательно должен покормить лошадь, вышел из комнаты. Оставшись наедине с Азизом, Озода сама завела разговор о комсомольской работе, о том, что Азизу следовало бы объяснить ей подробней, почему он не верит в бога и клянет шариат. Азиз слушал ее, искренне радуясь. Шафи вернулся. Озода не прервала разговора, и, к удивлению Азиза, Шафи сам принял участие в нем.
Ты честный человек, Азиз. Женщине не надо бояться тебя, а я не враг моей сестре Озоде, не хочу ей мешать жить как понравится. Сам я старик, мое дело сторона. Пусть она, молодая, своим умом думает. Если захочет снять паранджу я тоже ничего не скажу.
Прощаясь с Азизом, Озода, выпростала из-под паранджи, подала ему руку. Азиз вздрогнул от легкого рукопожатия. Шафи пригласил приходить почаще и без всякого дела.
Будешь рассказывать сестре о Советской власти, все, о чем тебя спросит. Только прошу тебя, Азиз, никому ничего не говори. Дурных языков много, мало ли что станут болтать.
Теперь смутное желание встречаться с Озодой Азиз самоуверенно объяснил себе как новую форму выполнения своих комсомольских обязанностей. Однако никому ничего не сказал об этих двух встречах: «Стыдится Озода чужих разговоров». Особенно не хотелось ему, чтоб Лола-хон узнала об этом: думает Озода враг ей большой, не поймет
И стал ходить в дом Шафи сначала редко, потом все чаще и уже не старался в чем-либо себя оправдывать. Озода дарила его неизменной приветливостью, Шафи постоянно оставлял их наедине, благожелательно заявив Азизу, что считает его в доме своим человеком.
Но с каждой встречей росло и непонятное Азизу смутное, беспокойное чувство. Он отлично понимал, что для «комсомольской работы» посещения вовсе не должны повторяться так часто; что просто сами ноги влекут его по вечерам в дом Шафи. Оснащенная паранджой недоступность Озоды только разжигала воображенье Азиза. Он глядел на ее тонкие холодные руки, он слушал ее мягкий, обволакивающий сознание голос и ничего не мог разглядеть сквозь плотную сетку.
И в этот вечер, проскользнув со двора в ее комнату, он сидел рядом с ней на пороге, глядел как будто на ветви деревьев, в которых сгущались сумерки, разговаривал как будто о нужных и полезных вещах, но голоса своего он не слышал, и деревьев перед собою не видел, и понимал только, что сидит рядом с ней, слишком близко, почти касаясь ее. И когда нечаянно притронулся к ее прохладной руке, слова его разом смешались, он почувствовал, что больше сдерживаться не может, что сейчас сорвет с нее ненавистную сетку, резко повернулся к ней, но тотчас же спохватился, вспыхнул, как уличенный мальчишка, и порывисто встал. Озода сложила ладони вместе и тихонько похлопала пальцами. Азизу послышалось, будто она рассмеялась, только послышалось, конечно, потому что Озода с невинным спокойствием сказала ему:
Азиз Темно. Тебе, наверно, пора домой.
Азиз потупил глаза и, не прощаясь, вышел на улицу.
Улица была, как и прежде, пустынна. Дома и деревья сливались во тьме. Азиз свернул в переулочек, чтоб окольными путями пробраться домой. Ему казалось, что пыль под его ногами шуршит слишком громко, он шел настороженно, никого не желая встретить, полный одним собой. Но на перекрестке, у многоводного арыка, он напоролся на группу своих приятелей, сидевших над самой водой и бренчавших на тихих дутарах. Абдуллоджон окликнул его громко и весело:
Садись. Луна взойдет, с нами петь будешь. Что, как мулла, один ходишь?
Азиз смутился и, отмахнувшись, побрел дальше, но Абдуллоджон догнал его и, обняв за талию, проводил вдоль арыка.
Что стало с тобой, Азиз? ловя в темноте выражение его глаз, говорил Абдуллоджон. Тихий ты, и нигде тебя не видно по вечерам: в чайхану не ходишь, в красный уголок тоже не ходишь, с нами так разговариваешь, словно у тебя улитка во рту. Сейчас мы вернулись с работы на новом участке, Лола-хон спрашивала, где ты, мы не знали, что ей ответить, ты, как камень в реке, исчез.
В Румдару ходил я, впервые солгал Азиз, отстраняясь от недоумевающего приятеля, и демонстративно ускорил шаг.
На другой день, недовольный собой, решив во что бы то ни стало преодолеть свое чувство, Азиз не пошел к Озоде. Вечером, не зная, куда себя девать, он долго бесцельно блуждал по кишлаку и наконец надумал пойти поработать на новом участке.
Пришел? не то с одобрением, не то с насмешкой встретила его Лола-хон. Все-таки стыдно стало тебе!.. Вон, смотри, твои парни работают. Мы уже не ругаемся с ними.
Азиз, иди к нам, становись сюда! высунув голову из-за бугра, крикнул Абдуллоджон. Уж не с женами ли ты собрался работать? Мы сегодня их перегоним!
Азиз молча перебрался через бугор, взял лопату, спустился в траншею, надавил на лопату ногой. Женщин и мужчин разделяла стена остаток бугра толщиной метров в пятнадцать. Стену венчал массивный скалистый зубец. Азиз с сомнением поглядел на него, соображая, что лопатами вряд ли удастся подкопать его в основании.
Вечерняя тьма сгустилась, и комсомольцы, стеснившись в узкой траншее, работали в темноте. Двое из них стояли с лопатами наверху, принимая и отбрасывая землю, вышвыриваемую к ним снизу. Всем было не до разговоров. С другой стороны стены доносились женские голоса и смех. Изредка, наталкиваясь на вкрапленные в землю камни, позвякивало железо.
Взошла луна, осветив наискось лица и плечи работников. По лицу Азиза, смешиваясь с пылью, струился пот. Мысль о напрасно ожидающей Озоде придавала злобную напряженность его движениям. Ему было жаль самого себя.
Когда луна поднялась высоко, комсомольцы прекратили работу, повтыкали лопаты в землю и, угощая друг друга папиросами, выбрались из траншеи.
Ну, как у вас, рафикон? До моей метки дошли? появилась на гребне стены Лола-хон.
На полметра дальше прошли! небрежно заявил Абдуллоджон, указывая на деревянный клин, воткнутый в край траншеи. У тебя как?
У меня? Лола-хон поманила его сверху рукой. Иди посмотри!
Комсомольцы двинулись через бугор и смешались с женщинами. С этой стороны траншея ушла от такой же отметки на три четверти метра.
На четверть метра опять обогнали вас, поддразнивающим тоном заключила Лола-хон. Хвастались!..
Нас восемь человек, а вас девять, возразил уязвленный Азиз.
Пусть вас десять будет, все равно не обгоните! воскликнула Розиа-Мо, поправляя свою паранджу, которую снимала на время работы. Вам сусликов в помощь надо!
Молчи ты, слепая. Сама в этом чачване как крот!
Я и в чачване вижу, что у тебя, точно у муллы, руки трясутся, устал. И колени, как у старого верблюда, дрожат.
Женщины расхохотались. Азиз хотел было поостроумней ругнуться, но Лола-хон подтолкнула его в спину:
Идем!
Они пошли вместе, и Азиз не знал, с чего начать разговор. Лола-хон заговорила первая:
Ты что же, чужой мне стал? Обещал помогать во всем, а сам где пропадаешь?
А что, я не работал сегодня?
Сегодня, сегодня А вчера где ты был? А позавчера? Слабое у тебя сердце, Азиз Ну, пусть Раз пришел все-таки. Дело есть у меня к тебе.
Говори, Лола-хон, какое? обрадовался Азиз переходу с неприятной для него темы.
Надо тебе в Румдару сходить Дальше рыть трудно, там посередине скала большая.
Я сам смотрел. Лопаты ее не возьмут.
Надо взрыв маленький сделать. Если скажешь товарищу Хураму, он к нам человека пришлет. Один маленький взрыв, как рвут камни, когда строят дорогу. Пойдешь?
Завтра пойду к Хураму, скажу.
И еще скажи: через несколько дней на участок можно будет воду пустить, но земля тяжелая. Надо, чтоб к нам пришли тракторы, без тракторов как успеем мы ее приготовить?
Лола-хон, ты знаешь, в наш колхоз не полагается тракторов.
Почему не полагается?
Политотдел говорил: в каком кишлаке много лошадей и быков, какой кишлак с ними без тракторов может справиться, туда не давать. Потому что в нашей МТС тракторов очень мало, пойдут в другие кишлаки, где тягла нет.
Я знаю. Но если сказать товарищу Хураму, что новая земля в плане нет тяжелая земля, неужели товарищ Хурам не даст? Я думаю, даст.
Я тоже думаю так Завтра пойду просить.
Не обманешь, как прошлый раз?
Нет, Лола-хон. Дело важное, слово мое, пойду.
Лола-хон и Азиз вступили в залитый лунным светом кишлак.
Азиз, зайдем ко мне домой Быков тебе покажу, один заболел немножко, не знаю что сделать.
Пойдем.
Еще хочу у тебя спросить. Мои женщины теперь по утрам тоже работать начали. Ну, я уговорила их, дала им семена очищать, в бригаду Ахуна включила А вчера такой случай, ты пропадал, я тебе не могла сказать Сидим, очищаем. Все в одну кучу семена сыплют. Одна Джалила жена, совсем плохо работает. Я говорю всем: нельзя в одну кучу сыпать. Джалилова кричит: «Врет она, всю кучу поровну разделим, всем по одной части выработку будем считать» Я спорю с ней. «Это неправильно, объясняю. Ты меньше работала, а хочешь как мы получать? Надо, чтобы каждая в свою кучку сыпала, тогда сразу видно будет. Да?» Вот начался шум. Джалилова кричит: «Так бригадир велел, Ахун старый дехканин, наверно, лучше тебя понимает!» Я Ахуна позвала. Он говорит: «Правильно, в одну кучу». Я очень с ним поругалась. Сегодня утро пришло, никто не хотел работать. Я еле уговорила, сказала в сельсовет на Ахуна жаловаться пойду. Вот ты секретарь сельсовета. Как скажешь? Я решила своим умом, а может быть, есть постановление другое?
Скажу тебе, серьезно ответил Азиз, нет постановления такого. Коммунистическая партия говорит: нельзя уравниловку Одна куча это, по-моему, уравниловка. Вот. Значит, врет Ахун. Ты правильно рассуждаешь.
Тогда пусть сельсовет распоряжение сделает. Без распоряжения как мне ругаться с Ахуном? Напишешь?
Завтра еще товарища Хурама надо спросить. Тогда напишу
Оба вошли во двор. Лола-хон зажгла фонарь «летучая мышь», поднесла его к понурым сонным быкам. Рой мух с обиженным жужжанием закружился над ней.
Смотри, какие у меня быки стали: ребер не видно, скоро можно пускать под ярмо Только вот, я хотела тебе показать, у этого большая болячка, гляди!
Лола-хон оторвала виноградный лист от круглой набухшей язвы.
Салом мазала, не помогает. Ты знаешь?
Не знаю, ответил Азиз, внимательно разглядывая мокрую язву. Скажу фельдшеру, чтоб пришел. Лекарство такое есть.
Ты не забудь. Лола-хон тщательно залепила язву листом. Ладно. Это дело оставим. Теперь немножко о другом поговорить с тобой хочу.
Лола-хон вынесла подушки на глиняное возвышение перед домом. Азиз оперся на них. Лола-хон подсела сбоку и долго молчала, обдумывая слова.
Слушай, Азиз Ты немножко умный, Азиз, хоть ты и моложе меня. Большим всегда другом был. Лола-хон снизила голос. Всегда хорошее слово все о тебе говорили Да?
Дальше что? нетерпеливо пробормотал Азиз, не понимая, куда она клонит.
Ты только сердитым не будь. Почему над тобой смеются теперь: заболел головой наш Азиз?
Как это так заболел?
Лола-хон еще, почти до шепота, снизила голос:
А почему к этой собаке, сестре Шафи, ходишь?
Застигнутый врасплох Азиз покраснел:
Кто говорит?
Так говорят Дехкане видели
Азиз потупился.
Ходишь? Да? уже пытливо, в упор спросила Лола-хон.
Азиз приподнялся на локте, опустил голову, принялся теребить угол подушки. Хотел солгать и не мог.
Хожу ответил он медленно и сразу же заторопился: Лола-хон, ты не думай криво. У тебя злые глаза. Не смотри так, смотри правильно. Я ничего никому не сказал, потому что ишаков у нас много, с толстыми, как шкура, мозгами. Ты считаешь: враг Озода? Я тоже так считал. Потом, один раз, разговор пошел. Она просто мне на сердце рука так говорит: «Вы думаете, я враг? Я женщина, никто со мной по-комсомольски не разговаривал. Я тоже хочу слушать комсомольские разговоры. Я молодая женщина, темной быть не хочу»